Дима засмеялся, а Надя покачала головой.
Они поднимались на четвертый этаж, к кабинету литературы, когда Паша вдруг остановился, как будто врезался в стену, и сказал:
– Вы пока идите, мне надо заскочить к директору…
Секретарь, как только увидела Пашу, тут же бросила быстрый взгляд на бедный фикус.
– Он у себя, – сказала она, – занят, но останавливать тебя не буду.
Паша мысленно улыбнулся. Теперь школа у него будет ассоциироваться исключительно с фикусами и, конечно, с Надей.
– Можно? – спросил Паша, постучав и просунув голову в кабинет.
Директор махнул рукой, мол, заходи. Сам он говорил по телефону.
– Ну что, Паш, доделал? Показывай! – сказал директор, отложив через несколько минут мобильный.
– Видите ли, я не знаю, что писать в выводе.
– В каком смысле? Вопросы не сработали?
– Да не то чтобы… Понимаете, в итоге девушка, участвующая в эксперименте, влюбилась не в того, кто был ее непосредственной парой.
– А в кого?
– В меня.
Директор покачал головой и вздохнул:
– Ох, Паша-Паша, намудрили, да?
– Намудрили!
– Хоть взаимно?
– Взаимно.
– Так, но ты же присутствовал при моменте, когда они задавали вопросы?
– Да.
– Ну тогда сделаем неожиданные выводы. Почему нет? Ты тоже поневоле стал участником эксперимента, вот и все. А что в итоге у парня и девушки этих? Что между ними?
– Вроде бы дружба.
– Ну, Паш, надо точно.
– Я спрошу.
В столовой, наблюдая, как Надя и Дима вместе смеются, стоя в очереди, Паша понял, что не хочет спрашивать их о том, что они чувствуют друг к другу. «Я же видел их обоюдную симпатию. Они так тесно общались. Не может быть, чтобы ничего не было».
– Держите, я купила нам по булочке, – сказала Надя, усаживаясь за стол.
Рядом с ней опустился Дима с двумя стаканами чая. Третий был у Нади.
Паша покрутил круглую булочку, щедро посыпанную сахаром, в руках и посмотрел на Надю:
– А тебя сильно задели мои слова, что тебя в твоей вечно белой блузке невозможно представить волонтером? – спросил он.
Надя сначала хмурилась, видимо, не понимая, о чем Паша говорит, а потом приподняла бровь:
– Не бойся, булочка без изюма.
– Это радует, – сказал он и откусил.
Надя какое-то время наблюдала, как Паша жует, а потом спросила:
– Ты думаешь, я буду покупать тебе что-то с изюмом каждый раз, как обижусь?
– Вообще неплохой условный знак, – вставил Дима. – Забыл подарить букет на Восьмое марта – шоколадка с изюмом, забыл про день рождения – торт с изюмом, опоздал на бракосочетание – заказать грузовик и целый кузов изюма на него вывалить. Супер, по-моему!
И Дима рассмеялся. Но вдруг он увидел Веру. Она шла по столовой. Сначала не замечала его: общалась с подружками, а потом случайно их взгляды встретились на секунду и так же быстро разбежались. Все-таки Дима кивнул Вере, она, чуть помедля, тоже мотнула головой, а потом скрылась в толпе. В Диминых глазах тут же потух озорной огонек.
– Я думала, что вы вместе, – сказала Надя, заметив, что только что произошло. – Ладно, извини, это не мое дело.
Дима мотнул головой и сделал глоток чая.
– Пытались, не вышло. Она в Англию уезжает учиться. Сами понимаете, глупо в конце мая что-то начинать. Особенно в моем положении. Где стоимость обучения там, а где моя курьерская зарплата.
Паша и Надя посмотрели друг на друга. Они подумали об одном и том же, но прозвенел звонок, и все тревоги пришлось нести на уроки.
– В случае победы ты уедешь в Гарвард? – тихо спросила Надя, когда они вдвоем шли домой после школы.
– Да, в Гарвард.
– Паш, но ведь… – Она осеклась, не договорила.
Солнце светило насмешливо ярко, как будто обещая все лучшее, а Надя подумала, что для такого разговора впору вызвать дождь.
– Я все прекрасно понимаю, – сказал Паша.
– И что же делать?
– Я не знаю, Надь, не знаю.
Они долго шли молча. Надя смотрела под ноги, на носочки своих красивых туфелек, Паша – вверх, на безоблачное небо. Надя старалась дышать глубоко и держать себя в руках. «Счастье не может быть таким коротким! – думала она. – Зачем тогда вообще это счастье надо было? Жестоко!»
Вот уже и Надин подъезд показался.
– Неужели так важен именно Гарвард? – спросила Надя, повернувшись к Паше.
– Да не в Гарварде дело.
– Тогда не дописывай доклад! Не заканчивай, Паш! – Надя пододвинулась ближе к нему и обняла. – Можно и в Москве учиться или еще где-то… Ломоносов ведь учился.
– Не могу бросить доклад, Надь, не получится.
Паша почувствовал, как напряглось ее тело. Она отодвинулась от него и сжала губы. Из глаз исчезло тепло. Она снова превратилась в ту холодную и непроницаемую Надю, какой он знал ее до этой весны.
– Ну как ты не поймешь, – продолжил Паша, – дело не в Гарварде! Это мой шанс доказать родителям, что я тоже чего-то стою. Что не только гениальные идеи стартапов Макса – повод для их гордости. Мы договорились, что, если доклад войдет в тройку лучших, они отстанут от меня. Понимаешь?
– Но, если ты выиграешь, ты поедешь в Гарвард. Поедешь?
Паша молчал и смотрел на Надю.
– Понятно, – Надя расправила плечи, – я уже как-то говорила тебе, что терпеть не могу, когда выбирают не меня. Говорить, наверное, больше не о чем.
Она открыла дверь и скрылась в подъезде. Паша стоял больше десяти минут. Сам не знал, чего ждал. Только слезы в Надиных глазах, которые она всеми силами старалась сдержать, стали ударом под дых. «Что делать?» – Чернышевский знал, а он, Паша, не знал.
Когда он уже развернулся и пошел прочь от дома, дверь позади него запиликала и кто-то подлетел к нему сзади. Тоненькие ручки обвили его, а к спине прижалась голова.
– Я сказала глупость, – пробормотала Надя, он едва мог расслышать, – я так не хочу расставаться, Паш! Все, что я наговорила…
Паша тут же повернулся к ней и обнял за плечи:
– Нет, ты права, наплевать на доклад, – сказал он решительно и от всего сердца, – и на Гарвард наплевать. У меня впереди еще много возможностей что-то кому-то доказать и научных опытов еще много будет!
Надя мотала головой:
– Нет-нет, я понимаю! Пашенька, я все понимаю. Разве это любовь, если я не пойму и упрошу остаться? Хочу, чтобы у тебя все получилось, Паш, очень хочу. Пиши доклад, милый. И Гарвард… Мне так не хочется, Паш, расставаться, так не хочется. Но я, честное слово, желаю тебе счастья, даже если вдали от меня, Паш. Если было бы иначе, тогда ничего хорошего бы в наших чувствах не было. Все грязь. А раз мы оба способны, если нужно, друг друга отпустить, значит, все между нами правильно. Паш, – сказала она, глядя ему в глаза, – дописывай доклад. И выигрывай. Я буду очень горда тобой. И счастлива за тебя. Правда, Паш…
Паша целовал Надины ладони, костяшки ее пальцев, потом обнял ее крепче и прошептал на ухо:
– Помнишь, ты спросила меня давно-давно, еще в начале всей этой истории, верю ли я в знаки, приметы и прочие такие вещи?
Надя кивнула, уткнувшись ему носом в шею.
– Ты знаешь, если бы я верил в хиромантию, – Паша нежно разжал Надины кулачки и провел большим пальцем по ладони, – я сказал бы, что на твоей ладони, вот в этих линиях записан я. В хиромантию не верю, а в нас с тобой верю. Потом что вот тут, – Паша раскрыл уже свою руку ладонью вверх, – записана ты.
Эпилог. Продолжите фразу: «Я хотел бы, чтобы был кто-то, с кем можно разделить…»
– Поздравляю, доченька, – сказала мама, целуя Надю в щеки. – Поздравляю, дорогая!
Папа стоял рядом с улыбкой на лице.
– Давайте отойдем от прохода, – сказала Надя.
Меньше десяти минут назад отгремел последний звонок. Двери концертного зала были распахнуты настежь, в коридоре, где стояли выпускники со своими родителями, без остановки разливалась мелодия «Прекрасного далека», и всюду стояли выпускники со своими родителями.
– Давайте я сделаю фото. – Папа достал телефон.
– Может, лучше на улице? Здесь совсем душно и не протолкнуться. – Надя откинула назад прядь волос.
Конец мая выдался совсем летним. Уже и легкие плащи висели без дела на вешалках в шкафу.
У школы – не протолкнуться. Все фотографировались, смеялись, запускали шарики в небо.
Мама и Надя обнялись. Щелкнул затвор камеры. Потом около Нади встал папа. Снова затвор.
Надя улыбалась, а живот у нее крутило, как перед выходом на сцену во время сольной партии. Только здесь уже не сцена, а жизнь. Настоящая, во всей своей красе и многообразии. «Не могу поверить… целая эпоха… не могу поверить», – думала Надя и старалась держать себя в руках, чтобы ладони ее не тряслись, а в глазах не пылал страх.
Краем глаза Надя разглядела Диму в белой рубашке и темных брюках. Хрупкая, почти прозрачная блондинка – его мама – целовала его в щеки, а папа («боже мой, да когда он успел так постареть?») хлопал по плечу. Взгляды Нади и Димы встретились, он улыбнулся и подмигнул ей. И Наде стало уже не так страшно.
Надя оглядела двор, но Паши не увидела. Они потеряли друг друга из виду сразу после вальса: ушли за разные кулисы. А потом началась такая неразбериха, что Надя потеряла надежду («хм, а Дима прав, действительно интересно каламбурить можно») увидеть его до тех пор, пока все немного не успокоятся и не начнут расходиться по домам.
Каблуки новых Надиных туфель, купленных специально для последнего звонка, стучали по асфальту, пока она обходила школу по периметру и вспоминала, как сидела в первом классе на плече взрослого мальчика из одиннадцатого класса и подавала первый, а для кого-то последний звонок. Она была так горда, что из всех девочек выбрали ее! У родителей в спальне стоит фото в рамочке с того дня: она улыбается полубеззубым ртом, а к хвостикам прикреплены банты размером больше ее головы. Живот снова закрутило: «Немыслимо! Школа закончилась, и та маленькая девочка должна начинать взрослую жизнь. Как одиннадцать лет могли так пролететь?»
Надя вспомнила первую тройку, полученную во втором классе. Из-за балета она тогда ничего не успевала и стала первой в классе, кто получил настолько плохую оценку. Учительница пристыдила ее. Надя несколько часов проплакала в туалете и дала себе обещание, что никогда не будет хуже других – только лучше. Надя вспомнила Пашины кудряшки и его светлые глаза. Надя улыбнулась: «Поцелуй в туалете. И это приключилось со мной! Разве это романтично? А для меня самое лучшее воспоминание школьных лет».