[10], видны разноцветные верхушки театров-балаганов, звенят бубенчики шутов и акробатов, гомонит ребятня, ржут кони… Словом, непривычному человеку растеряться можно.
Именно это с Тами и произошло: она приостановилась (неожиданно, но ее сильную теплую ладошку Тарик не выпустил), улыбнулась чуточку виновато:
– Столько людей, такая суета… У нас в Гаральяне ярмарки не такие здоровущие, а тут целый город…
– Ничего, быстро привыкнешь, – сказал Тарик чуточку горделиво оттого, что стал как бы покровителем. – Меня с шести годочков брали на ярмарку, а последние четыре года ходил один или с ребятами…
– И с девочками? – лукаво глянула Тами.
– Один-единственный раз, в прошлом году, – сказал Тарик чистую правду. – В общем, приобвык. Главное, крепко держи меня за руку, а то в этой веселой коловерти в два счета толпа в разные стороны унесет, потом друг друга и не найдем, разве что заранее уговоримся, где встретиться, но ты ж тут первый раз, обычных мест не знаешь…
– Я поняла, – весело сказала Тами. – Ни на шаг от тебя не отстану.
И переплела пальчики – тонкие, но сильные – с пальцами Тарика.
– Куда пойдем сначала? – спросил Тарик с уверенностью старого бывальца. – Может, на «кружилки»?
– Да ну их, – решительно сказала Тами. – Никогда ими не увлекалась. Кружишь, как собачка на привязи, и только. Вот качели я люблю, на качели бы с удовольствием. Еще иноземные ткани посмотрела бы – уж они для всякой женщины приманчивые. И я слышала, тут есть конские ряды…
– Есть такие.
– Но если ты предпочитаешь что-то другое… Ты здесь водитель странников, а я подчиняюсь.
– Желание женщины – закон для истинного кавалера, – щегольнул Тарик фразой из голой книжки. – Значит, качели, ткани и конские ряды. Из лука пострелять хочешь? Ты ж говорила тогда за обедом, что в Гаральяне это любимая забава…
– Так и есть! – оживилась Тами. – Любимая забава с малолетства, в праздники и на ярмарках непременно бывают стрельбища, там все – от мала до велика… А здесь они тоже есть?
– Конечно, – сказал Тарик. – Только взрослых там нет – считается неполитесно, разве что молодые неженатые Мастера по старой памяти ходят. Главным образом Подмастерья и мальчишки моих годочков. Ну вот, прикинули путешествие… Начнем со сладостей? Я еще тогда, за обедом, заметил, что сладости ты любишь.
– Обожаю, – призналась Тами.
– Ну вот, а здесь их полно, так что глаза разбегаются, причем таких, каких в обычные дни в городе не найдешь… Пошли.
– А здесь почему так тихо? – с любопытством спросила Тами, когда они сделали первые шаги в сторону необозримого людского моря. – Это ж определенно таверны, и двери открыты, окна нараспашку, но ни музыки, ни веселья…
В самом деле, слева стояли три длинные кирпичные таверны под черепичными крышами, под вывесками «Старый дуб», «Путеводная звезда» и «Рыжий кот». Двери открыты, в распахнутые окна видно, что внутри полно народу, но все чинно сидят за столами, не слышно ни обычного для таверн веселого гомона, ни музыки, и поварни не дымят.
– Таверн тут много, на любой кошелек, – сказал Тарик со знанием дела. – Только эти – особенные. Там столичные купцы и торговцы-лавочники сговариваются с приезжими торговцами о разных товарах, которые возят издалека. Пьют только чай, фруктовые воды и настой ароматных бобов – серьезные негоции вина и даже пива не терпят. Вот ближе к вечеру, когда обо всем сговорятся и по рукам ударят, начнется и здесь катавасия со звоном чарок, музыкой и… – Он спохватился и не закончил.
Однако Тами поняла, озорно прищурилась:
– И с веселыми девками?
– Ну, куда ж без них… – чуточку смущенно сказал Тарик. – В «Коте» и «Звезде» собираются люди не особенно зажиточные, обычные, а вот в «Старом дубе» сходятся воротилы высокого полета, те, кто товары считает даже не корабельными трюмами, а флотилиями, и не повозками, а длинными обозами.
Тами взглянула смешливо:
– Поспорить могу: и эти воротилы, когда покончат с делами, тоже не чураются чарок и веселых девок?
– Не без того, – сказал Тарик.
Вообще-то, девчонкам неполитесно было упоминать в разговоре веселых девок (только меж собой), но в Гаральяне иные политесы, гораздо более вольные, так что Тарик не смущался и не удивлялся.
– Мужчины… – наморщила Тами прямой тонкий носик. – Все одинаковые.
– Ну, не все, – сказал Тарик. – Там в «Рыжем коте» сейчас мой папаня сидит, он на каждой ярмарке встречается с приезжими колбасниками и коптильщиками. Чарку вечером пропустит, и не одну, но веселыми девками заниматься не будет. У них с маманей с этого боку все ладком, до сих пор как молодые…
– А ты-то откуда можешь знать, как у них? – щурилась Тами.
Тарик никак не мог рассказать ей, откуда он знает точно, – и потому, сделав значительное лицо, сказал:
– Ну, я же не маленький. Уж к родителям-то присмотрелся, уверенно могу судить, как у них обстоит. Не веришь?
– Ну отчего же? – живо возразила Тами. – Верные мужья и жены и в жизни бывают, а не только в виршах и лицедейских представлениях… – И снова лукаво прищурилась: – А вот интересно, тебе от родителей верность передалась?
Решив не пыжиться и не строить из себя, Тарик ответил:
– Вот честное слово, не знаю пока… – И спохватился: – Да, твоя сумочка…
На левом запястье у нее на витом шнурке из серебряной канители висела женская сумочка, только в этом году вошедшая в обиход: мешочек из вишневого аксамита, перехваченный завязкой из той же канители, расшитый красивыми узорами – и не пустой, сразу видно.
– А что не так с сумочкой? – с любопытством спросила Тами. – Я ее купила в дорогой лавке, когда мы только что приехали в столицу: дядя сказал, что мне нужно приодеться по-городскому. Приказчица сказала, что с нарядными платьями такие сумочки и носят.
– Все правильно, – сказал Тарик. – Дело тут в другом… Что у тебя там лежит?
– Немного денежки, – призналась Тами. – Я подумала… На ярмарке все дорого, на каждом шагу нужно платить, вдруг у тебя не хватит… А у меня есть своя денежка. От родителей кое-что осталось, да еще, когда мы уезжали, продали родительский дом с землей – это было чисто мое наследство. Все лежит здесь, в столице, в солидном денежном доме, и мне каждый месяц полагается долька. Вот я и подумала: все-таки ярмарка, денежка на каждом шагу разлетается со свистом…
– Придумаешь тоже, – непритворно сердито сказал Тарик. – Это ж будет несусветный позор, если на свиданке за меня станет платить девчонка. Или у вас в Гаральяне другие правила?
– Да нет, точно такие же, – заверила Тами. – Просто я подумала… Ты же пока что Школяр, а значит…
– Школяр Школяру рознь, – сказал Тарик. – Я, знаешь ли, неплохо прирабатываю в порту, трюмы разгружаю, свой человек в ватажке настоящих грузалей. Богачом не стал, однако ж над каждым грошиком не трясусь. – И не удержался от легонького хвастовства, основанного на правде: – Вот вчера понадобилась мне ученая кожаная книга, так я за нее выложил двенадцать серебряных – и не обеднел.
– Ты и ученые кожаные книги читаешь? – спросила Тами с явным одобрением.
– Иногда бывает такая необходимость, – солидно ответил Тарик. – Бываю в гостях у знакомого худога, а к нему одни студиозусы ходят. Для разговора в такой компании нужно и ученые книги читать, не одни голые…
– Понятно. Так что там с сумочкой?
– Зажми ее покрепче в руке, – деловито сказал Тарик. – На любой ярмарке полно «сквознячников». По карманам в толчее шарят так искусно, что не сразу и заметишь. Кошельки с пояса и сумочки срезают запросто. Наткнется на тебя якобы какой растяпа, пробормочет извинение, и только когда он исчезнет в толпе, окажется, что от сумочки один шнурок остался… Или у вас в Гаральяне на ярмарках таких нет?
– Куча, – сказала Тами. – Где жулья нет? Только у нас стражи мало, и ее, если что, не кричат, по-своему обходятся. Переломают все пальцы чем попало и прогонят пинками. А как ему таким ремеслом дальше заниматься, когда пальцы переломанные срастутся кое-как? А еще у нас есть денежные псы.
– Это кто такие?
– А это такая сторожевая порода, – сказала Тами. – Только сторожат они исключительно денежку. Когда торговцы на ярмарке или просто на базаре хорошо поторгуют, с большим прибытком, и сядут в таверне как следует отметить выручку, вешают кошель с денежкой на шею такому вот псу, и дальше можно не беспокоиться – если чужая рука к кошелю потянется, пес ее мигом отхватит, так научен. Постой, постой! Я сначала пропустила мимо ушей, а сейчас подумала… Свиданка, говоришь? А разве у нас уже свиданка? Мне казалось, пока что прогулка…
Тарик был чуточку растерян, но кое-какой опыт общения с девчонками приобрел – и потому не растерялся, ответил без особого промедления:
– Всякая прогулка может свиданкой обернуться. Или у вас в Гаральяне не так?
– Я думаю, везде так, – ответила Тами все с тем же лукавым сиреневым прищуром. – Посмотрим, посмотрим… – Она закатила глаза в точности как лицедейка в представлении, изображавшая жеманную красотку. – Сразу могу тебе признаться, что я взволнована и растрогана. Великолепный прогульщик мне достался: денежкой звенит, обхождение знает… – Она окинула Тарика смешливым взглядом, отчего сердце ухнуло в какие-то сладкие бездны. – И красивый, чего уж там! Да вдобавок ученые кожаные книги читает, с худогами и студиозусами дружбу водит… Девичье сердечко звенит и трепещет, душа в томлении. Где тут устоять простушке из гаральянской глухомани… – И звонко рассмеялась. – Тарик, что ты насупился? Я тебя обидела? Я правда не хотела, и в мыслях не держала. Просто такой уж у меня язычок: вечно шучу, само собой получается… Обиделся?
– Да нисколечко, – сказал он чистую правду (не впервые встречал острых на язык девчонок и не робел, за словом в карман не лез).
Тами придвинулась, положила ему на грудь, против сердца, сильную теплую ладошку, промолвила тоном глубочайшего раскаяния (но в сиреневых глазищах светился затаенный смех):