– Тарик, прости злоязычную девчонку. Мы в Гаральяне диковатые, на язычок невоздержанные… Ты правда не сердишься?
Тарик помедлил – чтобы она подольше стояла вот так, держа руку на его груди, чтобы были близко ее очаровательное личико, глаза и губы, обнаженные круглые плечи, к которым неудержимо тянуло прижаться щекой, коснуться губами. И сказал в конце концов:
– Ни капельки не сержусь, нет у меня привычки на таких красивущих сердиться.
Тами не убирала руку, ее неповторимые глаза смеялись:
– Приятно слышать, что я красивущая. Ты так всем девчонкам говоришь?
– С большим разбором, – сказал Тарик.
– Я та-ак польщена… Девичье сердечко тает, как лед на весеннем солнышке… Мой прогульщик, оказывается, умеет мастерски вешать на нежные девичьи ушки словесные кружева… Ты уже много девичьих сердец разбил в мелкие дребезги?
И снова Тарик сказал то, что думал:
– Меньше, чем мне хотелось бы…
– Мне нравится, что ты не задаешься, – сказала Тами вроде бы серьезно, а там – кто их, острых на язык красавиц, поймет? – Мужчины частенько в таких случаях напускают на себя оч-чень многозначительный вид, изображают пытливо, какие они записные сердцееды… А ты не такой. И даже словесно не напираешь и не строишь из себя, игривых разговоров не вяжешь…
– Да просто мне думается, что ярмарка – не самое подходящее место для игривых разговоров… даже с красивущими.
– А где подходящее место? – с видом наивной простушки (ручаться можно, что напускным) спросила Тами, и ее игривый тон решительно противоречил виду. Как это всегда и бывает, Тарик не мог определить, откровенность это непринужденная или просто знакомая девчоночья игривость. Но, не будучи новичком в этаких словесных поединках, ответил в тон:
– Не знаю, как в Гаральяне, а у нас считается, что самое подходящее место для таких разговоров – мост Птицы Инотали. Не слышала о таком?
– Представь себе, слышала. Докатилась его слава и до нашей глуши. Вернее говоря, я перед отъездом прочитала очень интересную аксамитную книгу: «Стольный град Арелат, его достопамятные места и легенды». Там было много рисунков и гравюр, и этого моста тоже, с подробным описанием его истории и рассказом о нем. Жутко любопытно! Потом, когда пойдем с ярмарки, ты мне его покажешь?
– С радостью, – сказал Тарик. – Тебе понравится. Второго такого во всем свете нет…
И злился на себя за то, что не угадывал, что стоит за ее просьбой – простое любопытство или что-то еще, отчего вновь ожили яростные надежды. Поди пойми красивых девчонок. Просто любопытство? Но с Байли она туда не пошла, хоть это ни к чему ее и не обязывало нисколечко…
Тарик веско сказал:
– Ты все же сумочку возьми покрепче, а то не ровен час…
Тами послушалась, сняла с запястья шнурочек и зажала мешочек в кулаке, с любопытством огляделась:
– Здесь у вас прямо-таки город… А у нас одни балаганы разборные из досок да шатры…
– Столица королевства, – сказал Тарик не без гордости, хотя его собственной заслуги в том не было ни малейшей.
Все на ярмарке возведено на долгие времена из камня и кирпича, все здания с черепичными и жестяными крышами – и торговые ряды, и лавки, таверны, балаганы лицедеев и шутов. Когда ярмарка отшумит, весь год до следующей место это будут старательно оберегать сторожа, причем с собаками, – и уж они, получая немалое жалованье от управы, бдят со всем прилежанием, так что и дверной ручки не пропадет, ни одно оконное стекло не разобьют. Большую денежку получает ратуша от податей и прочих денежных ручейков, ярмарку-кормилицу беречь надо…
Бросив взгляд по сторонам и усмотрев насквозь знакомую физиономию, Тарик поневоле скривился, как от кислого яблока. Ничего удивительного, на ярмарке всегда встретишь знакомых, особенно побродив достаточно долго, – но когда чуть ли не с первых шагов узришь отвратную рожу, которую вовек бы не видеть…
Навстречу степенно шагал не кто иной, как Хорек – с бляхой Аптекаря, с приклеенной бородой, плохо сочетавшейся колером с волосами. Такое строгое темное платье как раз Аптекари и носят, но Хорек на них похож как обозная кляча на лихого хусарского жеребца. Степенная походка и осанка плохо удаются, вертит головой, так и стрижет исподлобья взглядами, которые ему представляются зоркими и бдительными, а на самом деле смотрится бездарным лицедеем из самого убогого балаганчика. Дело ясное: снова болтается переряженным в надежде поймать «сквознячника», что ему никогда не удавалось…
С досады, что и здесь приходится лицезреть эту ублюдочную достопримечательность улицы Серебряного Волка, Тарик даже сплюнул под ноги.
– Что это ты? – спросила Тами. – Так вроде все красиво кругом…
– Погоди, сейчас расскажу… – сказал Тарик сквозь зубы.
Он уже усмотрел кое-что интересное: когда кто-то смотрел Хорьку в спину, начинал хихикать в кулак, а то и открыто ухмыляться. Причина обнаружилась сразу же, когда Хорек прошел мимо (все же царапнув подозрительным взглядом Тарика и явно окинув раздевающим взглядом Тами). Тарик и сам прыснул в кулак: на спине у Хорька пониже воротника пришпилен булавкой со стеклянной головкой лист бумаги, а на нем большими корявыми буквами выведено жирно-черным плотницким карандашом: «Ета дурной тихарик, в попу жульканый». Ну, всем ясно: ярмарочные жулики, народ битый и хваткий, Хорька разоблачили (может, видели раньше и знали, кто он такой) – и малость поиздевались при полной безнаказанности: ищи-свищи их потом… Так и будет болтаться с позорной бумажкой на спине, пока на него не обратит внимание Стражник. Очень может быть, и не станет объяснять Хорьку, что у того на спине пришпилено: служба на ярмарке у Стражников легкая, необременительная, то и дело подворачивается оказия шустак-другой урвать, и такие, как Хорек (он не один такой болван), им против души…
– А у него борода фальшивая, – сказала Тами. – Возле уха кончик отклеился…
– Тоже заметила? – фыркнул Тарик. – Ну да, ничего толком делать не умеет, придурок…
– А что это за шут?
– Еще успеешь насмотреться, – сказал Тарик ухмыляясь.
И кратенько рассказал, с кем судьба свела, – промолчав про грязные шалости Хорька с девчонками при первой возможности и, конечно, ни словечком не упомянув, как подглядел за ним в его доме.
– Гнусь какая, – сказала Тами. – У нас в Гаральяне таких уродов нет – ну, разве что в больших городах, так их по пальцам пересчитать можно. А в местах поглуше и подальше, вроде моего Калентара, если и заведется такой вот – долго не протянет, обязательно с ним приключится что-нибудь невеселое: или с пьяных глаз утопнет в каком-нибудь бочаге, или черепицу с крыши ветром сдует прямехонько по темечку, или норовистая лошадка копытом припечатает…
– Интересно вы живете, – сказал Тарик не без зависти.
– Это Гаральян, – ответила Тами не без гордости. – У нас в некоторых смыслах жизнь гораздо незатейливее, не привыкли люди по любым пустякам по властям бегать и очень многое решают по негласкам… – В ее голосе послышалась непритворная грусть: – У вас тут все иначе, в чащобах каменных…
– Не нравится у нас? – осторожно спросил Тарик.
– Ну, не так чтобы уж очень… Улица ваша мне нравится: и нету столько камня, не давит, и рядом, за околицей, такой простор… Ты мне потом покажешь окрестности? Говорят, леса к самым домам подступают, и речка течет…
– С превеликим удовольствием, – сказал Тарик. – Дни сейчас каникулярные, с утра повозишься в огороде – и можно гулять хоть до заката, все окрестности обойти… Завтра же сходим на речку, идет?
– Идет, – с улыбкой согласилась Тами.
Душа у Тарика ликовала и пела. Он ничегошеньки не предлагал, боялся нарваться на отказ, но словно бы само собой все устроилось, и коли уж Тами согласилась гулять с ним по окрестностям, это может иметь только одно толкование (и приятнейшее!). Вряд ли в Гаральяне другие обычаи касаемо встреч с девчонками – все точно так же, а значит, больше не нужно себе талдычить, что ничего не решено. Пусть согласие на дружбу и не выражено словесно – частенько все устраивается и без прямых словес…
И все же он спросил осторожно:
– А как твой дядя посмотрит, если ты будешь гулять со мной по окрестностям день напролет?
– Спокойно посмотрит, – заверила Тами. – Я уже большая, в моих годочках кой-где по окраинам, где жизнь бесхитростная вовсе уж, и замуж выходят. Понятно, если жених уже самостоятельный, может семью содержать. – Она посмотрела лукаво: – Конечно, если кто-то меня попытается обидеть, дядя ему отрежет уши, а то и еще что-нибудь… Но ты ведь не собираешься меня обижать?
Есть сильное подозрение, что игривые политесные разговоры с девчонками в Гаральяне точно такие же, как в Арелате. И Тарик расхрабрился:
– А поцелуи за обиду не считаются?
– Если девушка согласна – тогда, конечно, не считаются, – Тами смешливо смотрела на него, склонив голову к плечу, ее улыбка и тон еще раз доказали: иные гаральянские обычаи ничем не отличаются от арелатских, девчонки точно так же знают толк в политесных игривостях. Тарик недолгое время пребывал в нерешительности. Вроде бы подходящий случай завести разговор об этих обычаях, узнать, как тамошние мальчишки и девчонки дружат, гуляют, встречаются (и, не переходя некую черту, – как далеко заходят, какие у них излюбленные места для прогулок и прочего времяпровождения парочек). Что-то ему подсказывало: Тами охотно поддержит такой разговор и обижаться ни за что не будет – озорные взгляды и улыбки о том говорят.
После недолгого раздумья он все же решил не гнать лошадей, не углубляться в игривости, пусть вполне политесные, – все и так шло отлично. Показал Тами еще одну достопримечательность ярмарки, о которой узнал в прошлом году. На вид самая обычная таверна, небольшая, даже вывеска имеется: «Осенний ветерок». Вот только в отличие от всех прочих таверн, сколько их ни есть, ворота затейливой чугунной ограды наглухо закрыты, как и калитка, а по двору вроде бы праздно слоняются, а на деле бдительно несут стражу дюжие хмурые молодцы в одежде слуг из небогатого дома, и все окна тщательно задернуты занавесками, изнутри не слышно ни музыки, ни веселого гомона гуляк. Кажется, что там нет ни единой живой души, но обстоит как раз наоборот…