– Поди, и с мальчишками тоже? – словно бы шутливо спросил Тарик.
– Вот уж нет, – серьезно сказала Тами. – Только в самые ранние годочки. Потом раздружилась. Знаешь, эти бадахарские мальчишки… Даже в те годочки, когда еще о девчонках толком не думают, начинают… Едва-едва девчонка становится похожей на девчонку – ну, кое-что при ней, – проходу нет. Ничего страшного, силком никогда не попытаются покуситься, но липнут, и руки распускают, и язык: всякое озорство предлагают, про которое девчонкам еще и думать рано. Знают: если кто что-то попробует силком, в Гаральяне ему уши оторвут вместе с головой, но вот все остальное… – Она натурально поежилась. – Раз к ним на пляски пошла, мне хватило. Денежкой звенят по примеру взрослых… Противно.
– И что, всем подряд противно? – решился Тарик на легонькую игривость. – Гаральянским девчонкам, я имею в виду?
Тами подхватила тон:
– Ну не так чтобы всем подряд, у нас тоже есть девчонки с ветром в голове, я и не убеждаю, что в Гаральяне обитают одни праведники да праведницы. Всякие есть. Но, уж извини, меньше, чем у вас, – я и про веселые дома, и про другое. Знаешь, что самое забавное? К тем, которые не бадахарки, они вяжутся со страшной силой и всех поголовно считают… ну этакими, кручеными-верчеными. А от своих девушек и жен особенно требуют благонравнейшего поведения…
– Ага, – кивнул Тарик. – Мы здесь, в столице, распрекрасно знаем их обычаи, и насчет женщин тоже… И папаня с ними дела порой ведет, и его знакомые. Иные даже в Бадахар по торговым делам плавают…
Он не стал углубляться в подробности, не подходящие для девчоночьих ушей. Еще годочка полтора назад, когда папаня сидел с гостями в горнице, все крепко выпили и разговор стал игривым, кто-то из часто плававших в Бадахар пожаловался: очень скудно там обстоит с веселыми девками, урожденных бадахарок среди них горсточка – натуральных изгоев, презираемых соплеменниками, – и то они в большинстве своем староватые, потасканные, как половик перед дверями какой-нибудь канцелярии, куда каждодневно ходит превеликое множество народу. Папанины гости разгорячились от доброго вина, говорили громко и дверь не затворили, так что Тарик в своей комнате наслушался немало интересного. Девок из других земель, в том числе и из Арелата, там хоть граблями греби – слетаются в иноземные порты как мухи на мед. Вот только, смеялся рассказчик, это неинтересно, когда те же шлюхи, что и дома, – в иноземных портах хочется отпробовать не только местных вин и яств, к тому же, говорят, бадахарки в этих делах искуснее всех прочих, вот взять…
К превеликому сожалению, Тарик ничего не услышал о ночном искусстве бадахарок – пришла маманя, прикрикнула на распустивших язык гуляк и плотно затворила дверь…
– Вот и этот, с шелками… – фыркнула Тами. – Туда же…
– А что он? – ревниво насторожился Тарик.
– Можно и сказать, ничего такого нового, – сказала Тами ничуть не сердито. – Наслушалась уже. Приглашал к нему в гости, золотом клялся осыпать, шелками одарить, сулил бадахарское женское платье, какого у нас не видывали: золотом расшитое, самоцветами украшенное почище королевской мантии…
Ну да, покривил губы Тарик. Знаем мы, какое женское платье они предлагают носить у себя дома, наслышаны. Называется оно «джеральхан» – просторные шаровары и рубаха с пышными рукавами. Вот только то, в котором бадахарки на люди выходят, пошито из политесных тканей, а бадахарцы предлагают шитое из тончайшей ихней кисеи, что прозрачнее арелатского тарлатана. Может быть, оно и в самом деле расшито золотом и украшено самоцветами (хотя бадахарцы навострились делать из простого цветного стекла такие убедительные самоцветы, что только матерые ювелиры их отличат), но что это меняет?
Коли уж затронут столь игривый вопрос, Тарику с некоторых пор стараниями грузалей известно: не так уж редко оборотистые веселые девки себя выдают за бадахарок – в своих домах расхаживают в джеральханах, на щиколотках носят браслеты с бубенчиками, даже умеют танцевать бадахарские танцы. Черноволосым и темноглазым это проделать легче всего, а другие красят волосы в черный – но опять только те, что цветом глаз могут сойти за бадахарок. Фишта рассказывал, что попадаются простаки, готовые выложить денежку больше обычной, а порой и те, кто знает о фальши, притворяются, что не подозревают насчет обмана: главное тут не товар (в конце концов, у всех женщин главная тайна вдоль, а не поперек, – хохотали грузали), а упаковка, так что можно чуток и переплатить. Вот только то, что веселые девки выдают за бадахарские женские ухватки, не имеет к таковым никакого отношения и самими девками придумано. Ну а самые придирчивые («И я тоже», – гордо добавил Фишта) заучили несколько фраз по-бадахарски и знают бадахарский выговор, так что с маху разоблачат любую притворщицу…
– Эх, я не знал… – с досадой сказал Тарик.
– А что бы ты ему сделал? – засмеялась Тами. – Он ведь никаких непристойностей не говорил, очень все было политесно…
– Это они умеют, угольки бесовы, – сердито сказал Тарик. – И ты с ним болтала как ни в чем не бывало…
– А что прикажешь делать, если он не переходил рубежей? Тарик, не закипай. Всякая красивая девчонка, как войдет в годочки, наслушается столько от повес – когда красивыми словесами увитого, а когда и самого хамского. Если каждого словесного нахала бить по темечку доской, столько будет ушибленных валяться… Вот и привыкаешь к нахальным словесам спокойно относиться, если за рубежи не выходят. Ты же не считаешь меня крученой-верченой, которая может ради шитого золотом платья или пригоршни монет…
– И в мыслях не было! – горячо сказал Тарик.
– Вот и привыкай быть спутником красавицы, которой наперебой предлагают всякие глупости… Ой, это ведь стрельбище! Пришли.
– Пришли, – сказал Тарик, радуясь повороту разговора.
С полдюжины стрельбищ протянулись вдоль поросшей травой равнины. Все они были похожи друг на друга: низкие длинные прилавки, ряды стоек с луками, полки со стрелами и призами, – только мишени разные. Народу толпилось немало, и если у тканей надолго задерживались одни женщины, то здесь стояли Тариковы годочки (Недорослей не допускали, потому что стрелы тут настоящие, какими воевали когда-то да и сейчас кое-где воюют в тех местах, где не в ходу огнестрел. Для Недорослей есть особые стрельбища, там и луки послабее, и стрелы без наконечников и не так уж остро заточены), Подмастерья, молодые неженатые Мастера (женатым неполитесно) и немало молодых дворян. Нельзя сказать, чтобы стрелки у прилавков так уж теснились, но помещались довольно густо, на манер солдатской цепи, какими после появления огнестрела и пушек ходят в атаку вместо стародавних толп и колонн.
Забавно! Тарик не в первый раз подумал, что стрельбища – полная противоположность лавкам с тканями. Там покупками занимаются одни женщины, а мужчины покорно ждут поблизости, старательно скрывая от спутниц лютую скуку, как он сам только что. На стрельбищах ровнехонько наоборот: у прилавков (они же рубеж для стрельбы) одни мужчины и мальчишки. Поодаль стоят девчонки и девушки, перед которыми стрелки стремятся показать мастерство во всей красе. Иные с искренним интересом наблюдают за спутниками, а иные, в точности как мужчины у тканей, умело таят скуку…
– Вон туда, – показала Тами. – Там мишени поинтереснее, а на этих двух скучные, для малышни…
С точки зрения Тарика, мишени там были правильные, обычные, те же, что и в состязаниях улица на улицу или квартал на квартал. Однако Тами уверенно направилась к самым сложным, куда неопытные или плохие стрелки предпочитали не подходить, особенно если были со спутницами, – очень уж там легко ударить в грязь лицом… Но ничего не поделаешь, пришлось идти за Тами не прекословя.
Стрелков там стояло гораздо меньше, чем у других. Три ряда мишеней, но самый ближний ряд гораздо дальше, чем обычно, да и мишени, разрисованные разноцветными окружностями, не такие большие: величиной с тарелку, а не со старинный щит. А во втором ряду, еще дальше, они и вовсе с блюдце, и их не дюжина, а вдвое меньше. Ну а третий ряд почти на пределе полета стрелы – и вовсе три столбика с соломенными корзиночками не больше яблока. Тарик стрелял из лука не так уж плохо, но здесь, чтобы не оконфузиться перед Тами и остальными, собрал бы все умение, чтобы покуситься на «блюдца», а уж с корзинками заведомо не стал бы связываться…
– Я постреляю сначала, а ты посмотришь. Идет? – спросила Тами.
– Как хочешь, – сказал Тарик со всем возможным политесом.
Его годовичков тут не нашлось ни одного, все постарше. Что неприятно, иные посмотрели на него насмешливо, когда Тами вышла к рубежу, а он остался у нее за спиной. Впрочем, тут же подошел к хозяину и, зная цены, выложил три медных шустака – за три стрелы. И предупредил, кивнув на Тами:
– Стрелять будет она.
Денежку хозяин, конечно, смахнул в уграбистую ладонь, но – вот типус! – довольно громко поинтересовался с непроницаемым лицом:
– Юноша, а девичелла не засадит стрелу в свою стройную ножку? А то наконечники стальные, в точности по старым образцам, когда еще стрелами воевали…
Недалеко от Тарика кто-то откровенно хихикнул – к сожалению, это не повод для претензии… Тами и ухом не повела ни на слова хозяина, ни на хихиканье. Словно ничего и не услышав, старательно выбирала лук (их слева оставалось не менее дюжины), легонечко оттягивала двумя пальцами и отпускала тетиву, взвешивала лук на руке, примеривалась. Все так делают, но не настолько тщательно. А когда хозяин с тем же непроницаемым лицом выложил перед ней три тяжелые стрелы с острыми стальными наконечниками и алыми перьями, взяла одну, положила на сжатые указательный и средний пальцы левой руки, переместила, передвинула, добиваясь, чтобы стрела легла неподвижно, как коромысло весов, когда чашки уравновешены. Поступила так же с остальными двумя, глядя внимательно и сосредоточенно, наконец протянула одну хозяину:
– Замените, пожалуйста.
– А что такое, девичелла? – спросил тот равнодушным тоном опытного ярмарочника.