Конечно же, с родителями шла и Альфия – в отличие от них особо нетерпеливо, то и дело опережая матушку на шаг, и всякий раз та дочку одергивала, шепотом наставляя идти чинно, политесно. Радостное нетерпение Альфии понять можно: никто, кроме ватажки, не знает, что она встречается с Байли, а то, что она протанцует с ним весь вечер, ни малейших подозрений не вызовет: родители самонадеянно полагают доченьку цветом непорочности и о тех вольностях, что она позволяет Байли, ведать не ведают, иначе удар бы обоих на месте хватил…
Недорослей внутрь не пускали, и они толпились у ворот – так, чтобы никому не загораживать дорогу. Еще издали Тарик высмотрел среди них нетерпеливо притопывавшего Дальперика и сказал Тами как мог беззаботнее:
– Подожди чуток, я на минуточку…
Тами покладисто выпустила его руку, и Тарик направился к верному оруженосцу, предусмотрительно отступившему в сторонку, где не было лишних ушей, – впрочем, никто не обращал на них внимания, спеша с обычным легоньким радостным возбуждением, всегда охватывавшим любого в последние перед плясками минуты.
– Она, и точно, вскорости вышла, – тихонько, отменно, как всякий раз, доложил Дальперик, с некоторых пор прилежно освоивший ремесло сыщика. – Пошла прямиком на Аксамитную, а оттуда по Гончарному переулку на Кружевную. Там зашла в дом с нумером… – Он носком ботинка начертил в пыли большие корявые циферки, крайне напоминавшие 47, и, когда убедился, что Тарик их понял, продолжал: – Как к себе домой зашла, не стучалась и не звонила, а собаки там так и не показалось. Долгонько там пробыла. Часов у меня нет, откуда? Но я, как ты учил, стал читать в уме неспешно «Поучение благочестивому богомольцу», я его наизусть знаю – батенька давно заставил дюжину главных молитв заучить, он у меня каждый год ходит на богомолье к могиле святого Морефи и говорит, что в грядущем году меня возьмет. Получилось вот столько и еще половиночка…
Он показал оттопыренные пальцы – полную пятерню на правой, а на левой – три пальца и полусогнутый указательный. Тарик быстренько прикинул: восемь неспешно прочитанных «Поучений» – примерно около получаса. Достаточно времени, чтобы обстоятельно посоветоваться.
– А потом?
– Потом она вышла, очень довольная на вид, повеселевшая, будто ее там златом одарили. И тем же путем вернулась на нашу улицу, а там зашла в нумер… – Он стер подошвой прежние циферки и начертил другие, в которых легко угадывалось 39. – Туда тоже вошла как к себе домой, без оповещения. Только там пробыла гораздо меньше, всего-то… – Он показал два отогнутых пальца и один чуть-чуть скрюченный. – А оттуда пошла прямиком к себе домой, и из трубы дым пошел, будто стали ужин готовить. Как ты и велел, мы еще караулили, пока не зазвонил колокол к пляскам, а потом ушли.
– Она вас не заметила?
– Вот уж точно нет, – убежденно сказал Дальперик. – Ни разу не оглянулась, так уверенно шла что туда, что назад… И знаешь что, Тарик? Вокруг нее все время что-то странное маячило. Никогда такого раньше не видел. Будто высокий такой колпак из желтых гнилушечек, какие в лесу бывают на трухлявых пнях, с головой ее покрывавший, только не как попало эти гнилушечки были разбросаны, а как-то так в порядке, как бы объяснить… – Он с беспомощным видом поводил руками в воздухе, явно не находя слов. – Как-то правильно, будто узором…
Тарик с ходу припомнил совсем недавнюю загадочную сцену в порту – старуха в укромном месте встретилась с матросом с «Яганы», передавшим ей какой-то пакет, и грузали их не видели, только он один, а еще там было…
– Постой! – Он поднял ладонь, оборвав манипуляции все еще подыскивавшего нужные слова Дальперика. – Ты рыбацкую сеть видел когда-нибудь?
– Что я, совсем младенчик? – даже с некоторой обидой ответил Дальперик. – Сто раз видел на картинках, когда маменька сказки мне читала. Она сейчас больше младшему братцу читает, но я тоже слушаю и картинки смотрю. Вот вчера только видел в сказке про рыбака, который на речке забросил сеть и вытянул зачарованный сундук, а в том сундуке…
– Сундук нам без надобности, – нетерпеливо сказал Тарик.
– Так что сети я видывал…
– Тогда представь, – сказал Тарик, – колпак этот состоит как бы из рыбацкой сети, только совершенно невидимой глазу, и гнилушки тускло светят в тех местах, где нити пересекаются… Похоже?
– Один в один! – воскликнул Дальперик.
Не стоило и ломать голову, все ясно: как и в порту, старая ведьма не хотела по каким-то своим соображениям, чтобы ее видели входящей в те дома, вот и отвела глаза – то ли забыла, то ли не приняла в расчет, что ее будут выслеживать именно Недоросли, которым глаз не заморочишь…
Оглянувшись, Тарик ощутил жгучее недовольство: возле Тами объявился Бабрат, что-то ей плел с пакостной улыбочкой. А Тами на высоте: откровенно отвернулась, держится так, словно никакого Бабрата тут и нету вовсе…
– Молодец, – сказал Тарик. – Постарайся быть под рукой, вдруг еще понадобишься…
– Росказ![22] – воскликнул Дальперик. – Тарик, а расскажешь потом, что это за чудасии?
– Когда будешь полностью достоин доверия, – сказал Тарик, сделав значительное лицо.
Повернулся и направился к Тами. Очутившись рядом, сказал Бабрату не враждебно, но холодно:
– Бабрат, что ж ты бросил свою ватажку? Вон они стоят, все четверо, тебя дожидаются…
– Ух ты, а я и не заметил! – выпучил Бабрат глаза в притворном удивлении.
Сговорчиво отвернулся и пошел к своим.
– Ну, наговорился? – спросила Тами без особого недовольства. – Что за срочные дела на плясках? У вас был такой загадочный вид, руками виртуозили, словно заговорщики из голой книжки…
– Потом расскажу, – сказал Тарик как мог небрежнее. – Ты тут тоже, я вижу, не в одиночестве скучала?
– Ну что поделать, если он подошел? – Тами сделала гримаску. – Ужасно неприятный типус. Стал расспрашивать, почему я одна и не буду ли одна на плясках. А при этом… Вроде все политесно говорил, похвалы мне отвешивал, только все время держался на том рубеже, за которым непристойности начинаются. Но претензию объявить не давал повода. Глазами меня натуральным образом жулькал. Тарик, он кто?
– Да так, – сказал Тарик. – С Аксамитной новый житель. Мелкая шелупонька, а строит из себя матерущего лесного разбойника… Пошли?
Следовало поторапливаться: скоро ударит колокол, ворота захлопнутся, и каждого, кто не успеет хотя бы на шаг, на Плясовую уже не пустят, будь он хоть герцог (единственное исключение сделали бы опять-таки для короля, явись он в одиночестве, но такого отроду и не случалось: иные короли хоть переодетыми и появлялись даже на деревенских праздниках с плясками, их всегда сопровождал кто-то из доверенных сподвижников, как Чедара Шестого – маркиз Ансельмо).
Последние парочки и одиночки входили в ворота, и с двух сторон поспешали припозднившиеся, наперечет молодые. Тарик опустил руку в карман, зажал в кулаке две приготовленные монетки. Плата за вход на обычные пляски составляла медный шустак, а праздничные стоили медный полтешок (понятно, что за спутниц платили соплясники[23]). Уличная казна получала с праздничных плясок неплохой прибыток, о чем жалеть не стоило: денежка из казны шла на разнообразные нужды улицы и ее обитателей, и на уличную казну по старинному праву не мог посягать и самый самодуристый король – это с казной ратуши иные монархи порой допускали всякие вольности, подкрепленные опять-таки стародавними уложениями…
Широких ворот (ажурных, красиво смастеренных из дубовых дощечек) насчитывалось трое, и перед каждыми стояло большое ведро, расписанное веселыми рожицами, цветами и музыкальными крючками[24], почти доверху полное монетами. Никто в здравом уме не вздумал бы на денежку покуситься, но по старинной традиции у каждого ведра стояли с грозным видом бдительных стражей по два распорядителя – крепкие молодцы, в знак положения украшенные синими бантами с золотой бахромой, приколотыми на груди большими булавками с фигурными головками в виде музыкальных крючков. Распорядитель – чисто почетная роль, исполняемая без всякой платы, и они выбираются жребием, на каждых плясках новые.
Тарик бросил на кучу глухо звякнувшие монеты, и они прошли внутрь. В левом кармане у него лежала еще горсть медных грошей и шустаков – через каждый час устраивают перерыв, к ограде сходятся разносчики (тоже собирающие хорошую денежку) со сладостями и прохладительными напитками, и тут уж положено угощать соплясницу от души.
Добрая половина собравшихся – пришлые, охотно посещавшие Плясовую на улице Серебряного Волка. На Аксамитной тоже политесная, но скромнее, излажена не из дуба, а из тополя, и музыкальный отряд[25] похуже, а цветных фонариков наполовину меньше, да и огненной потехи по окончании не бывает. А на Кружевную люди политесные вообще не ходят, пренебрежительно именуя тамошнюю Плясовую «дрыгалкой»: там вечно толкутся и драчуны со скандалистами, и мелкие шуршалы[26], в поисках заработка шныряют веселые девки подешевле, под полой проносят не только вино, но и водочку, драки каждый вечер, то и дело прибегают Стражники. На Кружевной большей частью обитает народ степенный, давно уже порывающийся закрыть и Плясовую, и таверну «Зеленые рукава», куда тоже сходится отпетый народ, – но их хозяева, извлекающие из обоих заведений хорошую денежку, ухитряются подмазывать и квартальную Cтражу, и чиновных ратуши, а потому отбивают все атаки. Но когда-нибудь, люди говорят, обязательно нарвутся – такая же таверна на Радужной, вставшая всем поперек горла, однажды темной ноченькой полыхнула с четырех концов и сгорела дотла, а владелец, получив обережную денежку, убрался куда-то на другой конец города, всерьез опасаясь, что и с ним поступят незатейливо. Теперь на Кружевной ходят разговоры, что не мешало бы перенять опыт Радужной…