– Ну, у нас все точно так же… – сказал Тарик. – Короче говоря, Тяпа навернулся так, что костоправы отступились, и остались у него ноги колесом, ковыляет с палочкой. Из дюжины коз оставил четырех, сыру варит гораздо меньше (да такого, что и тюрьма отказалась, одна лавка для бродяг берет, и цеховой надзиратель уже приглядывается), жена сама давно уже шерсть прядет, зимние платки вяжет, на том и держится дом… Так он ее колотит, когда пьян, а пьян он каждый второй день, не считая первого. И ведь она терпит, Старшинам ни разу жалобы не принесла, иначе бы давно взгрели за то, что меры не знает. У него и сейчас наверняка пляшка[41] в кармане, прихлебывает помаленечку. Все говорят: точно самоделку гонит, на покупное никакой денежки бы не хватило при таком винохлебстве…
– Ну, хрюндель… – непритворно поежилась Тами. – И куда Стража смотрит? За самоделку строго взыскивают…
– Это в Городе, – со знанием дела пояснил Тарик. – На Зеленой Околице другие порядки, на старинных привилегиях основанные. Многие Садоводы делают водочку и вино – главным образом на продажу в таверны с золотым трилистником, а иные чисто для себя, – и у всех есть должным образом выправленные позволения, за этим следят цеховые надзиратели, нужно только число бочонков и бутылок показать. Вот и смотрят сквозь пальцы на тех, кто без бумажного позволения гонит для себя, – очень уж их мало, продавать некому: солидные люди это пойло не покупают. Говорят, к тем, кто делает только для себя, и королевские посланцы приезжали, поминают Магомбера, Чедара Шестого и даже Дахора Четвертого…
– У тебя, я смотрю, и тут познания обширные… – прищурилась Тами. – Признавайся, кутила, по собственному опыту знаешь?
– Ну, это ж не позор, – засмеялся Тарик. – В мои годочки уже немножко можно, сама меня вином угощала и пила… И у студиозусов посиживаю, и в ватажке бывает… Ладно, нам еще долго шагать, так что закончу про дядю Тяпу. Жил бы себе тихонечко, как Титор Долговяз, – цены бы ему не было. Так нет, он вечно пуляет из рогули глиняными шариками по Недорослям и даже Подмастерьям, ежели они чересчур близко подойдут к его драгоценным козочкам, я уж про Школяров и не говорю, натерпелись мы от него. Не ленится же нарочно эти шарики лепить, обжигать – карманы ими набиты… Не убеги мы вовремя, обязательно бы про рогулю вспомнил. Да еще то и дело Стражникам жалобы носит, якобы у коз пух вычесывают и молоко украдкой выдаивают. Брехня полная, он от своих коз ни на шаг не отходит, а ночью собаку спускает, такую же злющую, как сам. Дядюшка Нуланос его знает как облупленного и подачки не дает, а вот Хорек паршивый несколько раз пытался пузырь надуть, только всякий раз лопалось, но нервишки ребятам помотал… Подмастерья говорят, что другого бы давно подстерегли темным вечерком, мешок на голову сзади накинули и ребра посчитали – только на калеченого рука не поднимается… Вот и скажи теперь: грешно или нет над таким словесно посмеяться?
– Пожалуй, и не грешно, – заключила Тами. – Надо же, какие экземпляриусы, учено говоря, у вас обитают. Казалось, приятная такая, спокойная улица, глаз и душа радуются…
– Ну, экземпляриусов у нас по пальцам одной руки пересчитать можно, – сказал Тарик, чуть задетый такими словами про родную улицу. – Тяпа, да Хорек, да еще один вреднющий, что неподалеку от тебя живет и вечно дурную собаку на улицу выпускает, хотя ей сидеть бы на цепи безвылазно. И на взрослых и на детей кидается, кое-кого покусала…
– Рыжая такая, один бок облезлый, и ухо висит?
– Знаешь уже?
– Имела несчастье свести знакомство, – засмеялась Тами. – Позавчера, когда я шла из лавки, увязалась за мной, рычит и дергается так, что непонятно: то ли сейчас цапнет сзади за ногу, то ли обойдется. Я собак не боюсь, просто напрягает… Она за мной до калитки бежала, а потом Лютый к забору подскочил, рявкнул раз, и ее как ветром сдуло…
– Ну, вообще-то это он, – сказал Тарик. – Только у него такой паскудный норов, что, когда колобродят собачьи свадьбы, его невесты прогоняют, так что потомства у него точно нету, и ладушки. А бок такой оттого, что его тетушка Нимоди кипятком ошпарила, когда он возле ее палисадника на Малышей бросаться начал и одного даже ухватил за плечо до синяка, но хоть не до крови. Словом, у нас только трое вредных, а если с собакой – четыре… – Он чуточку помрачнел. – Правда, объявились теперь старая ведьма и Аптекарь, но они пришлые, так что не считаются. В сравнении с этими незваными гостями наши вредины – поросячий смех… Ну, вот незаметненько и дошли, тут все купаются, пока вода теплая, а сейчас ее и солнышком с утра прогрело…
Тарик уверенно свернул с тропинки в довольно густой сосновый лес немалого поперечника – тот вдоль речного берега протянулся майлы на две, не меньше. Благостное было место, особенно в эту пору: густые кроны, сейчас пронизанные солнцем, смыкались высоко над головами натуральным шатром, приятно пахло смолой и живыми иглами, под ногами лежал толстый ковер пожелтевших опавших иголок, и в нем таилось несметное множество грибов – надо только уметь их искать, а найдя, аккуратненько срезать ножичком, иначе можно от видевших это и по роже получить. Главное, стволы покрыты множеством коротких, глубоко вырезанных надписей: имя парня – сверху, девушки – снизу, как ей и полагается в жизни на грешной земле (фантазийные ухватки, одну из которых Тарик испытал прошлой ночью, не в счет). Часто под именами изображены скрещенные перья Птицы Инотали – как заведено, в виде двух овальчиков с короткими палочками. Одни надписи почти неразличимы, другие превратились в глубокие прорези, третьи свеженькие, истекающие прозрачно-желтыми каплями смолы. Большинство надписей сделаны на уровне глаз, но есть и повыше, а вон слева, смотри-ка – некий ухарь, к восторгу своей девушки, вскарабкался по голому толстому стволу в три обхвата и выше двух человеческих ростов к нижним сучьям и там отметился именами с перьями – должно быть, радостью после свершившегося кипел до ушей…
Невероятно выносливые сосны: не одну сотню лет их украшают незатейливо, а им хоть бы что, ни одна не засохла. Поговаривают, что без покровительства Птицы Инотали тут не обошлось. Где-то тут есть надпись, вырезанная папаней и украшенная перьями, а вот Тарик год назад все же решил не вырезать имена (естественно, без перьев) и, оказалось, поступил совершенно правильно – вовремя прислушался к старшему брату, внушившему, что имя без перьев (да и с перьями тоже), согласно давнему обычаю, можно вырезать один-единственный раз, а потому чаще всего оборачивается так, что имя девушки, без перьев вырезанное под твоим, будет вызывать в памяти досаду и стыд за былую поспешность, а то и век бы его не помнить. Тарик послушал – и со временем правоту братана признал…
– Я так понимаю, это и есть знаменитый Кровавый Бор? – прищурилась Тами со своей обычной смешинкой во взгляде.
– Он самый, – ответил Тарик без малейшего смущения.
Ни под каким названием лес на картах не значился, но все которую сотню лет именовали его Кровавым Бором – правда, этого не стоило говорить вслух при девочках, о которых точно знали, что невинность они сохранили. Но к Тами это, безусловно, не относилось (к вящей радости Тарика).
Свое название лес получил отнюдь не оттого, что здесь совершилось некое кровавое злодеяние (хотя примеры в других местах известны), а потому, что здесь бесповоротно рассталось с невинностью неисчислимое множество девушек, и точного числа не знают самые высокомудрые книжники…
Лес кончился, и они вышли уже не на тропу – на самую настоящую плотно убитую дорогу, на которой свободно разъедутся два экипажа (и разъезжаются). Примерно в майле ниже по течению располагается Золотая Пристань, где купаться, плавать на лодках, рыбалить и сиживать в летних тавернах имеют право лишь благородные, а порой и венценосные особы наезжают. Большущая мелководная бухта, островок неподалеку от нее, красивые постройки, разукрашенные лодки, ограда немаленькой протяженности, особая Стража… По рассказам студиозусов – прекрасное место, но Тарик, как и любой простолюдин, и в самых дерзких мечтаниях не рассчитывал туда попасть. О чем не особенно и горевал: ему, как и многим, достался ничейный берег, не менее красивый…
За дорогой сосны росли совсем редко, и среди них попадались тополя – иные косо склонились над водой, а парочка с подмытыми корнями лежала на мелководье, и с их верхушек, поднимая тучи сверкающих брызг, головой вперед прыгали в воду ребятишки. На широкой песчаной полосе, тянувшейся вдоль реки, народу собралось множество – в основном мальчишки. У самого берега бултыхаются Малыши, подальше плавают Недоросли, а самые отчаянные годовички Тарика добираются до середины реки. В вольный день придут и взрослые, даже старики со старушками – погреться на солнышке, а то и полежать у берега. Вот тогда тут яблоку негде будет упасть, во множестве придут разносчики со сладостями, фруктовыми напитками и снедью (крепкое здесь продавать категорически запрещено ратушей, чтобы пьяные не тонули). И сейчас расположилась с лотками и коробами пара-тройка торговцев с самыми дешевыми угощениями, что по карману мальчишкам.
– Вон там есть свободное местечко, – показал Тарик. – Как для нас запасено…
– Таричек… – произнесла Тами чуть смущенно. – А тут есть такие места, где и купаться приладисто, и лишних глаз нету? Надо мной смеяться будут – такая большая, а с бубликом плавает…
Действительно, с бубликами гордо плавали одни Малыши, и было их немного: бублик из тянучки – он же калач – дорогая забава, вроде мячиков-прыгунчиков (тот, что обрел в порту, Тарик подарил Дальперику, к несказанной радости Недоросля – его родителям не по кошельку такое баловство, далеко не все могут так детей тешить).
– Ну, это не загвоздка, – сказал Тарик, почувствовав себя настоящим мужчиной-покровителем. – Я эти берега на пару майлов в обе стороны знаю, все укромные местечки: и для рыбалки, и для купанья… Пошли вон туда, налево.
Шагать берегом пришлось едва ли не четверть часа, но долгий путь того стоил. В конце концов плеск и гомон утихли, остались далеко позади, и он привел Тами к одному из знакомых местечек: меж соснами – неширокий участочек песка, со стороны берега – густой кустарник, отцветающий бересклет, а река вовсе уж мелкая. На выстрел из лука тянется полоса разноцветной гальки, покрытая прозрачнейшей водой глубиной не больше ладони, и в ней шмыгают стайки крохотных вертких мальков, кое-где белеют пузатые раковинки речных ракушек. Если знать места (а Тарик знал), можно в два счета набрать приличное ведерко. Они особенно вкусны, если потушить с луком и приправами…