Тами застыла у самой воды, неотрывно глядя на реку, прошептала прямо-таки завороженно:
– Красота какая… Первый раз такое вижу…
Человека нового и впрямь не на шутку впечатляло. Долиталь, самый большой приток протекавшего через столицу могучего Робатайля, здесь шириной не менее полумайлы, течение медленное, неостановимое, как бег Времени. На том берегу – зеленая лента леса, а на водной глади множество лодок речных рыбарей, для которых это не развлечение, а ремесло. Одни утыканы по бортам густой щетиной удочек и деревянными воротками протягов[42], с других забросили сети. Все стоят на якорях – на рыбалку выходят с рассветом, когда рыба просыпается и отправляется по своим нехитрым делам, тут ее и бери умеючи. У многолюдного места, мимо которого Тарик и Тами прошли, рыбари держатся за незримым рубежом, пролегающим посередине реки и для непонятливых пловцов отмеченным через каждый томайл полосатыми красно-желтыми конусами бакенов с шарами светильников, которые зажигают с темнотой. Пловцы за них не заплывают, и дело не только в писаных регламентах ратуши: речные рыбари – народ жилистый и резкий, за Стражниками бегать не будут, сами разберутся (наверняка они, поймав Бабрата, пытавшегося изнасильничать девчонку, прежде чем отволочь его к Страже, вломили от всей души, а душа у них широкая). С «купальной» половины рыба давно уже ушла к другому берегу – себе на погибель. А здесь, в местах, похожих на это, купальщики редки, бакенов нет, а потому и рыбари сюда заплывают, только по неписаному уговору перетяги не бросают, чтобы не поранить острейшими крючками пловцов, и знатоки вроде Тарика рыбалят на удочку и собирают ракушки…
Тами развернула холстинку и достала свернутый вчетверо бублик. Тарик никогда не имел с ними дела, но штука нехитрая. Он быстренько невиданную прежде близко штуковину надул, плотно заткнул деревянной пробочкой на веревочке. Тами ненадолго ушла в кусты и вернулась в купальном платье из пестрого ситца. Тарик за это время не спеша разделся и натянул опять же ситцевые купальные труселя, только не пестрые (пестрое носят одни девчонки), а синие. Женские платья давно укоротились, летом и голые плечи повсюду, и вырезы смелые – все к этому давно привыкли, только иные старушки шипят вслед, поминая развратную молодежь (а иные, подобрее и побойчее, наоборот, сетуют, что во времена их молодости такого не носили), и провожают язвительными репликами не только молодых, но и зрелых матерей, годовичков Тариковой мамани…
Но вот касаемо купальных нарядов злоязычные старушки торжествуют. Нет ни писаных регламентов, ни даже негласок, но по каким-то загадочным причинам купальные платья спереди и сзади закрытые, с длинными рукавами, подолы прикрывают колени (во времена маманиной молодости, рассказала она, и вовсе достигали земли), а купальные труселя – натуральные штаны до колен наподобие исподнего. Худог Гаспер говорил когда-то: многое свершается толчком. Особенно в том, что касается одежды. Толчок – и подолы враз укоротились, распространились повсеместно сущим лесным пожаром. Толчок – и дворяне перестали украшать одежду бантами… (То и другое произошло к потаенной грусти торговцев тканями.) Так и здесь: случится некий толчок – и купальные наряды ужаснут тех самых вредных старушенций…
Но Тами и этот уродский наряд был к лицу – еще и оттого, что (наверняка с умыслом) скроен и сшит так, что откровенно обтягивал чудесную фигурку, ничуть не противореча тем самым «загадочным причинам», а подол излажен колокольчиком так, что при каждом шаге взлетал над круглыми коленками.
Притворяясь, будто не замечает восхищенного взгляда Тарика, Тами подошла, легко переступая босыми ножками, и с деланым изумлением провела кончиками пальцев возле багровых пятен на груди Тарика, крайне напоминавших отпечатки жемчужных зубок:
– Откуда у тебя такие боевые шрамы?
– Озорничала ночью одна прекрасная фея…
– А если ночью фея опять начнет озорничать и оставит новые боевые шрамы? – прищурилась Тами. – Будешь грустить?
– Ни капельки, – сказал Тарик. – Лишь бы…
– Милый, я все понимаю и никогда не теряю головы совсем уж напрочь, – заверила Тами с обещавшей многое улыбкой. – Родители не увидят и насмешливо смотреть не будут. А вот ты был чересчур напорист… – Она коснулась пальцами ямки под ключицами, потом провела ими над грудью. – Ты, конечно, не заметил, что я надела платье без выреза, и плечи закрыты. Ну да, эти мужчины… И еще несколько дней буду ходить как монашенка. Дядя ничего не скажет, и никто ничего не скажет, но ведь если я надену обычное летнее платье, все поймут и будут улыбаться за спиной. И прощай моя репутация благонравной девочки…
Однако в ее веселом голосе не было ни укоризны, ни сожаления, и Тарик, приободрившись, заверил:
– Впредь буду бережнее…
Невольно шагнул к ней, но Тами гибко увернулась, отступила на шаг и подняла руки над головой:
– Лучше помоги мне надеть бублик…
Ах, как ее грудки натянули тонкий ситец! Прямо-таки героическим усилием воли Тарик превозмог себя, поднял тугой бублик и осторожно уместил его на тонкой талии, каковую забава для богатеньких и охватила плотно. Убедившись, что бублик сидит прочно, Тарик поднял свою одежду, башмаки и пояснил:
– Я мигом, положу рядом с твоей. А то еще забредут какие-нибудь шутники, увидят, что там только девичья одежда, и прятать примутся…
Мигом обернулся, и они вошли в воду, нагретую полуденным солнышком, особенно на мелководье: Тарик – с привычной поспешностью, Тами – осторожно. Теплая спокойная вода Долиталя поднялась до лодыжек, до колен, до бедер, подол платья Тами всплыл колоколом, но опал, когда она зашла поглубже. Тами переступала очень осторожно, хотя должна была убедиться, что окатанная галька босые подошвы не колет и не поранит. Приостановилась, глянула на Тарика чуть удивленно, прямо-таки по-ребячьи:
– Течение чувствуется, давит, но очень легонечко. На озерах никогда такого не было…
– На то и река, чтобы течение, – ответил Тарик, вновь ощутив себя защитником и покровителем. – У берега оно совсем слабенькое, быстрина только на середине… Ну-ка, сделай, как я!
Стоя по пояс в воде, он рывком бросил тело вперед, без всплеска и брызг нырнул умело, на миг уйдя с головой, и тут же появился на поверхности, без труда, скупыми гребками держась на воде. Подражая ему, Тами рывком кинулась вперед, шлепнулась, подняв тучу брызг, и тут же взвизгнула в непритворном испуге.
– Ну, что такое? – спокойно спросил Тарик, вмиг убедившись, что толстый тугой бублик синего цвета, раскрашенный беленькими ромашками, надежно держит ее на воде.
– Таричек, у меня под ногами дна нету! Я болтаю ногами, а дна все нету!
Ее уже потихоньку сносило слабеньким прибрежным течением. В два гребка Тарик ее догнал и поплыл рядом. Тами больше не визжала, но личико стало ошарашенным.
– На то и река, чтобы глубина, – сказал Тарик спокойно. – Ногами не болтай, не дергайся, пусть река сама тебя несет… Ты хоть немножко грести умеешь?
– Чуть-чуть приходилось…
– Поглядывай на берег, – рассудительно давал советы Тарик. – Засеки расстояние меж собой и берегом, его и держись. И между мной и собой держи расстояние. Если окажешься слишком близко ко мне, чуть отгреби на прежний курс. Вот так, вот так! У тебя получается, прекрасно.
Очень быстро у нее все наладилось, благо дело было нехитрое, не требовавшее особого умения. Тами скользила с течением, ее очаровательное личико стало умиротворенным и покойным, на нем появилась отрешенная мечтательная улыбка, она воскликнула:
– Таричек, это чудесно! Словно летаешь во сне…
Какое-то время они плыли в молчании. Вдруг Тами задержалась, опустив руки в воду, азартно воскликнула:
– Таричек, что я нашла!
И подняла над водой сочащуюся прозрачными струйками штуковину вроде длинной корзины, сплетенную из ивовых прутьев так, что ячейки были не больше монеты. В ней, внезапно извлеченные из привычного мира, бились крупные черные караси.
Тарик кинул по сторонам опасливый взгляд: ничего страшного, ближайшая лодка далеко впереди, и на берегу никого не видно. Забрал у Тами плетенку, осторожно примостил на дне горловиной навстречу течению, как лежала, поторопил:
– Поплыли дальше, пока никто не видит…
– А что это такое было?
– Заманушка, – пояснил Тарик. – Рыбари ставят… и мы тоже частенько. Видела, там воронка? Внутрь кладут кашу, рыбеха заплывает с течением, а назад выплыть мозгов не хватает, приходи вечером и вытаскивай. Хорошо, никто не видел. Тебе как девчонке ничего не сделали бы, а вот мне могли накидать…
Да уж. Сколько Тарик себя помнил на реке, ходили упорные слухи, что разозленные рыбари могут воришке (а поди докажи, что ты не воришка, если поймали с заманушкой в руках!) и колючего ерша в задницу затолкать. Никто своими глазами не видел такого бедолагу, но лучше не проверять, рыбари – народ суровый…
Да, место рыбное, Тарик здесь и сам иногда посиживал с удочкой. На стволах склонившихся над водой тополей и ветл густыми гирляндами висели надежно привязанные лески растопырок[43]. Иные чуть ослабли (еще не клевало), иные натянулись (попалась рыбка и уснула), иные дергаются (еще бьется, пытается сорваться с крючка), а в одном месте болтается только обрывок шириной в ладонь (особо крупная рыбеха оборвала леску и улепетнула с крючком во рту). Каждое дерево отмечено своим набором разноцветных тряпочек – в первую очередь для того, чтобы хозяин не перепутал свое и чужое.
– Знаешь, – сказала Тами чуть смущенно, – все время кажется, что сейчас под водой большущая рыбина за ногу схватит и потащит на глубину. Я слышала, в реках тоже бывают такие, хищные…
– Это пройдет, – сказал Тарик. – В первый раз всегда так, по себе знаю. Большие хищные рыбы, что могут утянуть человека, только в море живут. Были когда-то и в реках, только давно перемерли или выловили их – тут им не море, особенно не спрячешься…