– Все правильно, так что берем Лютого. Ну, разливаем по второй, по последней, и пошли?
На Аксамитную добрались быстро, охваченные злым азартом, и, к их несказанному удивлению, увидели издали, что клятая ватажка, все пятеро, разместилась на своем обычном месте – на Игральне, откуда, как всегда, турнули Малышей. Тарик отдал короткий приказ, и они разделились на две ватажки, устроив то, что, как рассказывал старший брат, солдаты называют «невод». Тарик с Тами, Шотаном и Данкой (и Лютым, конечно) зашли в примыкавшую к улице редкую ивовую рощицу. Байли и Чампи двигались по улице.
Тарик присмотрелся из-за листвы. До Игральни было недалеко, и он распрекрасно видел, что лица у всех угрюмые, а вид пришибленный. Один Бабрат пыжился, с напускным безразличием слушая что-то толковавшего ему Бубу, – ну ясно, Пирожок понимал, чем такая пакость пахнет. Близнецы тоже, но вряд ли порывались лезть в спор – все-таки Буба у них самый смелый, а эти трусоваты…
Еще раз прикинул все. Нет нужды орать так, чтобы его услышали Байли и Чампи, – они сами увидят, что заварушка началась. И Тарик подал негромко хусарский приказ к атаке:
– Язда!
Первым бросился к Игральне. Услышал за спиной звонкий азартный вскрик Тами:
– Лютый, каш!
Словно черная молния мелькнула: пес, обогнав Тарика и опередив всех, налетел на сидящих, безошибочно сбросил Бабрата со скамейки. Отчаянно завизжала Шалка и тут же, сдавленно пискнув, умолкла – сама по себе, никто ее и пальцем не тронул. Замелькали кулаки, что твои соколы! Особенно местью не увлекались: в два счета накидав куколкам, оставили им место для бегства, и все четверо кинулись прочь. Троих проводили пинками и подзатыльниками, об Шалку рук пачкать не стали – но она, ошалев от страха, не стала убегать улицей, а кинулась в ивовую рощицу… Будь это обычная драка, победители посвистели бы вслед и покричали оскорбления, но сейчас все обстояло гораздо серьезнее…
Все получилось в лучшем виде. Лютый не вцепился в горло Бабрату – аккуратно держал его за глотку мощными челюстями, а тот, моментально оценив свое печальное положение, лежал смирнехонько, белый и потный от страха. Тарик вопросительно глянул на Тами.
– Человек, – пожала она плечами. – Самый обыкновенный поганый человечек, иначе Лютый бы с ним не так держался…
Они обступили поверженного и с удовольствием его созерцали.
– Смотри-ка, не обделался, – не без сожаления сказала Данка. – Ничем таким не пахнет…
– И ладненько, – фыркнула Тами. – Иначе пришлось бы долгий спрос вести, носы зажимая…
Тарик оглянулся на улицу. Там все было в порядке: степенно прошествовали две женщины в чепцах замужних, с пустыми кошелками, быстрой походкой прошел в другую сторону молодой Мастер с плотницким топором на плече, неторопливо прошествовал один из здешних Стражников, годовичок Хорька, но гораздо более умный и сметливый. И все, в том числе и Стражник с серьгой женатика в левом ухе, по правилам своего ремесла смотревший зорко и бдительно, проходили мимо ватажки, как мимо пустого места, не удостоив и взгляда.
Все в порядке, никто их не потревожит. Таковы уж нравы у взрослых: Подмастерьев или Приказчиков непременно одернули бы, вздумай они затеять драку на улице, но те не дураки и отношения выясняют в укромных местечках. А вот всех, кто моложе, они попросту не видят, как если бы те держали во рту сказочную травинку-невидимку. Конечно, они вмешались бы, произойди тут какое калечество, появись кровь или заблести ножики, но если ничего подобного нет, остаешься для взрослых невидимкой и неслышимкой…
Тами придвинулась к нему и зашептала на ухо:
– Таричек, ты ватажник, кто же спорит… но можно я с ним сначала поговорю? У меня получится, он же знает, что я хозяйка Лютого, а Лютого он боится до визга…
Вспомнив ее, стоявшую с яростной решимостью на лице, с гэлэнчем в руке (и верится, что она бы без колебаний пустила его в ход), Тарик не раздумывая прошептал в ответ:
– Валяй! – И, чтобы не терять внушительность ватажника, добавил громко: – Тами, потолкуй с этим уродом, тебе от него могло больше всего обид получиться…
Встав над бледным лицом Бабрата, Тами сказала так ласково, что это было хуже ругани и угроз:
– Вот так и лежи, задница овечья… И быстренько рассказывай, кто тебя послал. Сам ты не осмелился бы, ты ж не законченный дурак, должен был соображать, чем это пахнет. Сообразил уже, что никто тебя не защитит, а мы – вот они, и очень плохо к тебе настроены. Ну?
– Они меня убьют… – просипел Бабрат.
Тами и Тарик обменялись многозначительными взглядами: значит, все-таки есть «они», – и Тами продолжала нарочито безразличным голосом, словно опытный сыщик:
– Не убьют, если не узнают, что ты развязал язык. Вот ты им и не говори, а мы уж точно не скажем. Если спросят – скажешь, что мы тебя о них не расспрашивали, вообще о них не знаем. Налетели, набили вам морды, так что вы еле убежали…
– Они страшные… – прохрипел Бабрат.
– Сейчас самое для тебя страшное – этот милый песик, – сказала Тами. – Потому что «они» где-то там, а он тебя за глотку держит, ты еще не заметил? Ему может и надоесть…
– Не осмелишься, паршивка… – прокряхтел Бабрат. – Это ж будет натуральное убийство…
– А зачем нам тебя убивать? – пожала плечами Тами. – Я получше сделаю. Дам ему приказ, и он тебя цапнет за погремушки. Не оторвет и не хрупнет, но ты до конца жизни даже теребеньками не сможешь тешиться, торчок у тебя так и будет висеть, как гороховый стручок. Он умеет, его хорошо учили Егеря. Он так пантерок хватал, когда их нужно было залапать живьем для зверинца. В зверинце самцу пантерки рабочий торчок и ни к чему, они все равно в неволе не плодятся… Ну, звони языком живенько, лениво нам с тобой прохлаждаться…
Очень возможно, Бабрат не испугался бы знакомых угроз – кулаков или даже ножика. Распрекрасно должен был понимать, что политесные ребята не будут его ни убивать, ни калечить. А вот Лютый – страх непривычный, и уж на него-то жалобу не принесешь…
И он заговорил – поначалу многословно, отвлекаясь на постороннее, но Тарик и Тами, как заправские сыщики, быстро его заставили откровенничать толковее. И Лютый по-прежнему держал за глотку…
Прелюбопытные вещи выяснились!
Бабрат пять лет назад остался сиротой – отец и мать, такое уж невезенье им выпало, попали под копыта понесших битюгов пустой габары и померли в лечебнице в тот же день. Одним-единственным родичем оказался дядя, материн брат, он и взял Недоросля к себе в дом с дальним прицелом: своих детей у него не было, нужен был помощник, а там, смотришь, и наследник ремесла.
По ремеслу дядя был тавернеро, но, как потом оказалось, из тех, кого зовут «людьми с захоронкой». Таверну «Золотой карась» он держал на Серебряной, за полгорода отсюда, и заведение было процветающее, пусть и без золотого трилистника. Туда он очень быстро и приспособил Бабрата прислужником подавальщика. Сметливый Бабрат быстро разобрался, куда угодил. Очень многие завсегдатаи и не подозревали, куда ходят, ведать не ведали, что в задних комнатах собираются не привыкшие обсуждать торговые дела вдали от посторонних ушей лавочники и купцы и не собиравшиеся тесным кружком кутилы, а «ночные управители», «черные ватажники»[45]. Никто несведущий ничего не замечал: таверна ничем не напоминала притон, не было ни веселых девок, ни пьяных драк – натуральная «тихая пристань», как это называется в книжках про сыщиков.
Бабрат быстро понял, куда угодил, но в уныние от этого не впал и не испугался (об этом не говорилось, но Тарик всерьез подозревал, что мутной натуре Бабрата такая жизнь очень даже подходила). Довольно скоро он начал старательно выполнять поручения завсегдатаев задних комнат все предосудительнее, пахнувшие даже не строгой Воспиталкой, а тюрьмой для малолетних, но и получал за это хорошую денежку – чаще всего не медь, а серебро. Да вдобавок «хозяева» взяли его под покровительство: он стал ватажником у таких же мутных и, как признался, мечтал, не задерживаясь в шуршалах, попасть в «черную ватагу».
Однако, разболтавшись, угодил в Воспиталку за то самое художество, которым хвастал Тарику. А когда отсидел свое, многое переменилось. Двое завсегдатаев, полагавших себя «страшно кузявыми», которых ни один сыскарь не сможет никогда в жизни ухватить за хвост, все же попались на сулившем виселицу деле и, спасая шкуру, запустили рулады. Сыскная Стража стала сжимать кольцо вокруг таверны и ее завсегдатаев…
Одни сбежали подальше от столицы, другие решили перебраться в новый район. За дядей Бабрата, много лет служившим пособником своих особых гостей, водилось столько всякого, что, попади он пред грозны очи судьи, никогда бы не вышел с каторги. Вот он, продав таверну и все движимое и недвижимое на Серебряной и распустив слух, что уезжает чуть ли не к западным рубежам, перебрался на Аксамитную, где как раз продавался неплохой выморочный домик, и стал присматриваться, нельзя ли открыть там или на соседней улице небольшую таверну и потихоньку сделать из нее подобие прежней…
А вчера Бабрата остановил в Городе один из самых страшных для него дядиных завсегдатаев по кличке Карзубый, о котором боязливо и уважительно рассказывали шепотком жуткие вещи. Бабрат его, сразу видно, боялся до колик: почище, чем бес – святой воды; при одном упоминании о Карзубом его бросало в испарину. Единственный, кто Бабрату за поручения не платил, сказав сразу: если Бабрат хоть раз откажется или напортачит – заделает его девулькой для всех…
Карзубый отвел его в нумер сорок семь на Кружевной улице, где их встретил хозяин, мужчина средних лет (он не назвался, и Карзубый его по имени не называл, обращаясь лишь «сударь»). Вот тут Тарик и Тами, переглянувшись, в один голос заставили Бабрата рассказать о незнакомце с Кружевной как можно подробнее.
Кто он такой, Бабрат решительно не брался судить. Комната, где он их принимал, выглядела как обиталище зажиточного горожанина, как и сам