дом, чье описание совпадало с рассказом Дальперика, – но Бабрат там не усмотрел ничего указывавшего на род занятий хозяина. Двое с ходу взялись за него, как пьяные солдаты за веселую девку. Им нужно было одно: чтобы Бабрат с ватажкой подстерегли «этого сопляка Морячка и его гаральянскую девку» в укромном месте и, связав Тарика, изнасильничали Тами – все равно каким образом, но скопом.
Поначалу Бабрат, хорошо представляя последствия, попробовал отказаться – но Карзубый, по своему обыкновению не повышая голоса и без единого непристойного слова, сказал: если Бабрат будет ломаться, до завтрашнего утра не доживет, причем подыхать будет долго и мучительно. А последствий пусть не опасается: он сам и те, кого Бабрат должен прекрасно помнить, прикроют от любых последствий.
А своей ватажке пусть передаст: если заартачатся – всех ждет столь же скорый и мучительный конец.
Бабрат не сомневался, что это не пустая угроза, и, про себя горько стеная, согласился. Тут вступил дотоле молчавший хозяин дома. Тоже без непристойных слов, не повышая голоса, заверил, что «они» и в самом деле защитят от любых неприятностей. И, к неожиданной радости Бабрата, дал пять новехоньких золотых с профилем короля Ромерика, пообещав после исполненного поручения заплатить еще пять… Эти Бабрат может либо разделить с ватажкой, либо (он усмехнулся с видом знатока человеческой души) выдать каждому столько, сколько посчитает нужным, но все же не зарываться и медью не отделываться. После чего Карзубый дал еще мелкие поручения и велел убираться.
После того как затея закончилась полным провалом, Бабрат пережил нешуточные терзания. Он с превеликой охотой убежал бы на край света, но распрекрасно понимал, что не годится на роль бесприютного беглеца, плохо представляет, куда податься, да и денежки в кармане мало: один золотой он поменял на серебро в меняльной лавке, попутно убедившись, что все монеты – настоящее полновесное золото. И выдал каждому, благородно не обделив и Шалку, по серебряному денару, в прибавку простив немалые карточные и потрясучечные долги. Ватажку свою он убеждал не деньгами, а заверяя в сильном покровительстве, и они, тоже немного нахватанные во всем, что касалось потаенных забот дневного света и зоркого ока Сыскной, согласились, хоть не без опасений и сокрушений…
И все же во исполнение строгого наказа Карзубого поплелся на Кружевную. К некоторому его облегчению, Карзубого он там не застал, а незнакомец (удобства ради поименованный Тариком про себя «Нумер Сорок Семь»), выслушав рассказ о бешеной гаральянской девке, ученой в какой-то убойной рукопашке, про которую Бабрата никто не предупредил и совладать с которой он не мог, казалось, ничуть не гневался.
Выложил на стол обещанные пять золотых, а на удрученные слова Бабрата о тех самых неизбежных печальных последствиях пожал плечами и с улыбочкой посоветовал не паниковать чрезмерно – «смотришь, все помаленьку и образуется» – и не особенно деликатно предложил идти восвояси, забыв и этот дом, и его, а напоследок, уставившись холодными колючими глазами, спросил:
– Если ты чего-то не понимаешь, может, послать за кем-нибудь другим, чтобы доходчивее тебе объяснил?
Прекрасно понимая, кто будет этим другим, Бабрат более не рыпался и тихонечко убрался восвояси в вовсе уж расстроенных чувствах, дороги перед собой не видя. И соображая уже, что его, как говорят карточные мошенники, выставили за чурбана. На Аксамитной его встретила озабоченная ватажка и стала допытываться, в чем будет заключаться обещанная защита, ежели нагрянет Морячок со своими. Тут они и нагрянули…
Бабрат поклялся всеми святыми, что ничегошеньки не утаил, и, подпустив слез и соплей, запричитал:
– Они меня выставили за чурбана и не собирались защищать, а куда б я делся? Карзубому что человека приткнуть, что крола. Они с самого начала…
– Они с самого начала хотели тебя попользовать и выпнуть, как дешевую веселую девку, – безжалостно заключил Тарик. – А чего ты хотел другого, ососок поросячий? Тоже мне, сокровище! Расскажи-ка подробнее об этом, из-под сорок седьмого нумера (Тами одобрительно кивнула). Сопли подбери живенько и рассказывай!
И принял грозный вид, изображая, что может и ногой пнуть. Он так бы не поступил даже с Бабратом, но тот явно судил людей по себе и, шумно втянув сопли, плаксиво затараторил:
– Морячок, я тебе все как на очищении души, что мне этого лощеного фраера покрывать…
– Вот и говори! – прикрикнул Тарик.
По описанию Бабрата, «Нумер Сорок Семь» – средних лет, ближе к молодости, чем к пожилым годам, не красавчик писаный, но и, безусловно, не урод («бабам такие нравятся, бабы от них млеют»), держится очень спокойно, даже невозмутимо, говорит ровно, голос ни разу не повысил, временами иронически улыбается, но не зубоскал, речью похож скорее на человека образованного («книжные словечки проскальзывают. К дяде в таверну образованные ходили, я на них насмотрелся и наслушался»). На военного не похож, а вот на благородного – очень даже. Полно в нем не спесивости, не заносчивости, а именно что холодного высокомерия. Что интересно: Карзубый перед ним не лебезил, но определенно держался как подчиненный.
– Короче, кто его знает, кто он есть, – говорил Бабрат. – Кого-кого, а ночных управителей и черных ватажников навидался по самое не могу и точно вам говорю: ничего они не похожи на тех живорезов, что на голых книжках рисуют – ни зверской рожи, ни оскала. Вот мелкие – эти да, сплошь и рядом на рожу страхолюдные. А крупняки… Сидит такой серенький лекарь, глаза добрые, хоть святого с него пиши, а за душой у него не одна дюжина жмуров, и шевельни он мизинцем – кого угодно зарежут…
Тарику самому не доводилось видеть тех, о ком взахлеб с неприкрытой завистью рассказывал Бабрат, так что приходилось ему верить. Старуха Тамаж тоже поначалу смотрелась воплощением доброты и невероятного обаяния…
– Ну скажите вы этому зверю, чтоб зубищи убрал! – взмолился Бабрат. – Все рассказал, весь вывернулся до самого донышка…
– Лютый, когаш! – приказала Тами.
Пес разомкнул челюсти, но отступил всего на шажок, продолжая неотступно следить за каждым движением Бабрата. Опасливо косясь на него, Бабрат сел и принялся, охая и вздыхая, ощупывать шею.
– Ничего страшного, не помрешь и даже не захвораешь, – бросил Тарик безо всякого сочувствия.
Не было там ни крови, ни даже синяков, только двойной ряд вдавлинок, которые скоро пройдут, – Лютый, как убедился Тарик, учен хорошо. Однако Бабрат охал и кряхтел так, словно ему шею пытались пилой отпилить.
– Давайте забудем, а? – предложил он с надеждой. – Я ж не сам это все учинил, меня Карзубый заставил, а с ним не поспоришь. Я вам золото отдам… – И поторопился добавить: – Половину!
– Засунь золото себе куда-нибудь, – отмахнулся Тарик. – Забыть мы ничего не забудем, просто не будем тебя трогать, скота, и никому не расскажем. А вот если твой Карзубый опять объявится и задумает новую пакость, быстренько меня известишь через любого Недоросля.
– А если будешь вилять, Лютый тебя приласкает… – добавила Тами.
– А вдруг он спросит, чем у нас кончилось?
– Скажешь, что мы вам всем сгоряча морду набили и ушли, – не раздумывая сказал Тарик. – Ежели расскажешь ему правду, он тебя первого и прикончит. Но смотри у меня: если они опять появятся, быстренько меня извести, или ее, или любого из нас. Иначе не дадим тебе жизни. Ну, шлепай!
Когда Бабрат, не оглядываясь, уныло потащился к своему дому, Тарик обвел всех взглядом и спросил:
– У кого-нибудь есть догадки, зачем они эту гнусь устроили да еще десять золотых на нее потратили? Честно говорю, я без понятия.
Ответом было молчание.
…И снова горела спокойным ровным пламенем пахучая свеча – вернее, невысокий, с ладонь, огарок второй, а первая давно догорела. Тарик лежал в блаженной усталости, обнимая прильнувшую к нему Тами, посреди тишины и покоя. У них оставалось еще пять дней, и все только начиналось…
– Ну что, пора и о твоей поездке поговорить? Уверен, что родители ничего не заподозрят и не встревожатся?
– Я все обдумал, – сказал Тарик. – В лучшем виде пройдет… Значит, точно за день обернусь?
– Самое большее за два, – заверила Тами. – Я взяла в комнате дяди карту – у него много карт, как у всех Егерей…
Она вскочила с постели, взяла из шкафчика сложенную вчетверо карту и, устроившись рядом с Тариком, развернула хрусткий лист.
– И со слугой поговорила, он переездом и занимался, все изучил… Окрестности столицы – вот они. А это – Королевский Шлях. Это – Озерный Край, а вот деревня твоего рыбаря. Один перегон по Королевскому Шляху, еще немного – и вот здесь нужно свернуть на проселочную дорогу. Еще с десяток майлов – и будет деревня. Ежели управишься быстро, можешь уже к вечеру вернуться! – Она взглянула лукаво: – Только не обязательно домой, утром домой пойдешь… Нет, убери руки, дело прежде всего… Дилижанс тебе не подходит – он катит строго по Шляху, да и не особенно быстро, трусцой. Ямщики ездят быстрее, а если приплатить, то и во весь опор – но тебе нет нужды гнать как на пожар. Но Ямщика нанять придется, будешь сам себе хозяин… Что ты погрустнел?
– Я где-то читал, что Ямщики – удовольствие дорогое, – сказал Тарик и сознался: – Боюсь, денежки не хватит, раньше об этом и не подумал, а теперь, когда все нужно обдумать до мелочей…
– Вот чего у тебя хватит, так это денежки, – весело сказала Тами. – Таричек, я ведь не бедная. Когда родители погибли, других наследников, кроме меня, не было, и дядя положил на мое имя в обережный дом все, что выручил за нашу землю, – к тому, что там уже лежало. А когда мы собрались сюда – перевел в Арелат, это просто делается. Там у меня не золотые горы, но и не горсточка. В шкафчике лежит пять золотых, слуга заверяет, что этого хватит и еще останется. Что ты опять насупился?
Тарик помедлил, но все же сознался честно:
– Неловко как-то брать денежку у девчонки…
– Скажешь тоже! – фыркнула Тами. – Неловко было бы брать денежку у девчонки на какие-нибудь забавы, а у нас серьезное дело. Это совсем другое! Если бы тебе собрала денежку на поездку ватажка, ты бы у них взял?