– Странноватые же у вас способы приглашать гостей, – сказал Тарик, стараясь, чтобы его слова прозвучали без лишних чувств.
Лекарь собрал морщины в улыбку:
– Вы, должно быть, урожденный горожанин? У вас в городе одни обычаи, а в нашей деревенской глуши совсем другие… Не будем терять время попусту. Госпожа маркиза вас пригласила на вечерний ужин, а она терпеть не может, когда опаздывают к столу… Если вы вспомнили старые сказки, выкиньте их из головы: за ужином вам вовсе не отведена роль особого яства, такое случается только в книжках этого, как его… жирномордого такого сочинителя, которого прогнали за то, что он хотел Школярку прямо в классе охально изобидеть…
– Стайвен Канг! – вырвалось у Тарика.
– Возможно, возможно, я за такой низкопробной стряпней не слежу, разве что одолеешь от скуки эту непереплетенную дешевку в дилижансе, но чтобы помнить имя кухаря… Кто же помнит кухарей по именам? Не будем терять время попусту, – повторил он. – В доме госпожи маркизы гости должны подчиняться нехитрым правилам. Одно из них: к трапезе нужно одеваться так, как угодно госпоже. – Он повернулся к двери и громко позвал: – Ялина!
Вошла девушка в бордовом платье, с бляхой дворянской служанки на шее (тот же герб), неся на вытянутых руках одежду. Светловолосая и светлоглазая, вполне себе симпотная, вот только личико какое-то странноватое: словно исполнено тоскливого безразличия ко всему происходящему вокруг, да что там – ко всему на свете…
Не глядя на Тарика, подошла к постели, аккуратно разложила на ней одежду, словно не замечая ничего вокруг, вышла так же отрешенно.
Тарик пригляделся – и ощутил нешуточную оторопь. Блуза и штаны вполне мужского покроя, но они из синего тарлатана, сквозь который видны узоры покрывала. Что за дела у них тут творятся?
– Ну, аккуратненько снимайте с себя все и одевайтесь, – настойчиво поторопил Лекарь и, видя, что Тарик не двинулся с места, обернулся к двери: – А ну-ка сюда!
В комнату вошли и остановились рядом с ним двое широкоплечих верзил, одетые как лакеи из дворянского дома, с теми же гербами на ливреях и неприятными рожами. Уставились на Тарика с видом ученых псов, готовых выполнить любой приказ. Чем-то они напомнили Гочу и Гачу, хотя не похожи ни на них, ни друг на друга: туповатые ухмылки на широких рожах, не обремененных присутствием мысли, дубоватость осанки… Должно быть, именно такими близнецы будут, когда вырастут.
– Ну, чего сидишь? – спросил один.
– Шевелись давай, – поддержал второй. – Да ты не боись, у нас тут трубочистов нету, так что за целку в попе не беспокойся, никто ее ломать не будет, хы-хы!
Лекарь покосился на них с укоризной – впрочем, мягкой – и улыбнулся Тарику:
– Эти детинушки красноречию не обучены, но положение обрисовали очень точно. У нас в поместье нет людей, питающих противоестественную страсть к мужским задницам, так что с этой стороны вам ничего не грозит, сударь (верзилы глупо лыбились). Ежели будете копаться, они вам быстренько помогут переодеться. Госпожа маркиза не любит ждать, – в его голосе зазвенел металл. – Прошу!
Тарик распрекрасно понимал, что выхода у него нет ни малейшего. Верзилы выглядят глупыми, но двигаются проворно. Любого из них Тарик не одолел бы ни в драке, ни в борьбе, а уж двоих сразу… Что ж, надо подчиниться, а там посмотрим…
Он решился. Косясь на неподвижную троицу, снял свою одежду, аккуратно сложил на постель и напялил принесенное. Насколько мог оценить, вид у него в прозрачном почти тарлатане был самый нелепый, даже идиотский, но Лекарь кивнул одобрительно:
– Ну вот, вы надлежащим образом одеты для вечернего ужина… Почти. Носки снять забыли.
– Да ты не боись, и босичком дошлепаешь в лучшем виде, – сообщил один из верзил. – У нас повсюду ковры постелены, а полы чисто метены, так что ноженек не замараешь…
Пришлось расстаться и с носками, и он, подчиняясь мановению руки Лекаря, вышел в коридор, где верзилы бдительно встали по бокам, словно поймавшие базарного воришку Стражники. Коридор оказался длинным, а ковер толстым и мягким, так что ноги погрузились по щиколотку. Впереди, в торце, – высокое окно, за которым виден тот же ухоженный парк. Они миновали широкую лестницу – фигурные балясины перил, прижатый медными прутьями к ступенькам ковер… Лестница ведет вверх – значит, тут самое малое два этажа, но это знание тоже ничем не поможет. Ага, эта дверь наверняка ведет в кабинет по соседству с его темницей… но и от этого никакого толку.
Его привели к последней двери (возле самого окна), украшенной таким же врезным замком. Один верзила, ухмыляясь, сказал:
– Ну, ты это, не подкачай…
Второй распахнул дверь, зашвырнул туда Тарика, как котенка, и в замке звонко щелкнул ключ. Удержавшись на ногах, Тарик стал озираться с настороженностью молодого зверька, которого поймали на воле и кинули в клетку в королевском зверинце. И посмотреть было на что…
Прежде всего, оглянувшись на дверь, он увидел, что здешний замок и с внутренней стороны снабжен фигурной скважиной – но не было при нем женской булавки для платья, которой Роля-Прыткий отпирал такие замки играючи, да Тарик и не сумел бы…
Комната была большая и как две капли воды походила на будуар знатной дамы («Блудуар», – с ухмылочкой сказал бы Фишта) – огромная низкая кровать, на затейливой спинке которой тот же серебряный герб, что и на здешних бляхах. Низенький шкафчик перед высоким зеркалом в еще более затейливой раме, уставленный изящными флаконами, баночками и скляночками («Женская красильня, – фыркнул бы худог Гаспер. – У них красок больше, чем у любого худога»).
И повсюду картины на стенах, а меж ними на низких подставках статуи чуть ли не в человеческий рост, каменные и бронзовые. И все они изображают обнаженных мужчин и женщин, ублажающих друг друга в разнообразнейших позициях – про иные Тарик не читал даже в растрепках и даже от Фишты не слыхивал. И если б только… Вон там две женщины в коротеньких ночных рубашках с распущенными волосами притиснули к стене красивенькую Школярку, и одна задирает ей подол форменного платьица, а вторая уже расстегнула половину пуговиц.
Судя по личику Школярки, ни о каком добром согласии и речи не идет. И вон там насильничают – несколько солдат раздевают молоденькую крестьянку в амбаре. Разбойники на лесной дороге обступили молодую дворянку возле кареты с выпряженными лошадьми, и нет сомнений, что сейчас начнется. Титорша возле мирообраза в углу класса подступает к Школяру. Куда ни глянь, похабень и срамота, а вон там – вообще отпад: нагая красотка с блаженством на лице расположилась на четырках, но пользует ее не человек, а здоровенный косматый пес наподобие пастушеского. Вот уж точно – блудуар…
Глаза разбегались – но и быстро устали от такого обилия картин и скульптур, которые поодиночке вызвали бы самый живой интерес. Словно слопать в один присест полведра лучших конфет. Тьфу, вон в углу – черный жеребец и голая красотка… Были такие растрепки, но все друзья и знакомые Тарика ими брезговали так же, как историями о трубочистах и девульках…
Больше не глядя на все это затейливое похабное многообразие, он прошел по будуару несколько шагов и остановился у низкого столика возле огромной постели. Уставлен множеством тарелок и невиданных им прежде предметов, какие в обычных домах не бытуют. Некоторые яства он легко узнал, а некоторые отроду не видел и даже не знал, что это такое, – но запахи витали приманчивые, заставлявшие вспомнить, что он сегодня только позавтракал, а время, в самом деле, близится к ужину. Винные бутылки, добрых полдюжины, непохожи одна на другую, разного цвета стекла, высокие и пузатые. Вся посуда то ли позолоченная, то ли, трудно представить, золотая. Не удержавшись, Тарик взял пустую чарку, украшенную искусной чеканкой (снова мужчина и женщина в замысловатой позе), и подумал, что она чересчур тяжела для позолоченного серебра, меди, бронзы и уж тем более для олова или железа. Стол довольно большой, но красивых стульев только два, а это похоже на кое-какие сцены из голых книжек. У него зашевелились кое-какие мысли, но верить им не хотелось: все это крайне походит на…
За спиной раздался мелодичный насмешливый женский голос:
– Ну и как тебе у меня нравится?
Тарик подскочил как ужаленный, не глядя поставил тяжелую стопку, – оказалось, мимо стола, и она упала на ковер, глухо стукнув.
В стене меж двумя скабрезными картинами, казавшейся нерушимой, открылась потайная дверь, и там стояла женщина. Шагнула вперед, не глядя толкнула рукой дверь – и та закрылась, так что невозможно было углядеть, где она только что была. Женщина, улыбаясь, пошла к Тарику грациозной походкой нарочито медленно, остановилась в паре шагов от него.
Красивущая – спасу нет! Молодая, с фигуркой статуи лесной феи. Темные волосы, перевитые нитями алого бисера, рассыпались по плечам и спине, серые глаза цвета утреннего тумана видятся бездонными, и в лице нет ничего порочного, кажется даже, что она еще невинна, – во что не верится при виде этих картин и статуй, ничуть не подходящих для спальни невинной девушки. И платье…
Длинное, открывает лишь босые ступни с крашенными золотом ногтями, а широкие рукава – лишь тонкие пальцы, унизанные перстнями с огромными смарагдами и сапфирами (уж наверняка не обманка), глухой монашеский ворот…
Вот только шито оно из прозрачного и легчайшего розового тарлатана высшего сорта, так что ни малейших тайн, включая главную женскую, не скрывает. Истины ради нужно уточнить, что все посторонние мысли, все тревоги и непонятности мгновенно вылетели у Тарика из головы, и он как зачарованный во все глаза уставился на красавицу, каких еще не видел, а если и видел, то не так близко и не в столь откровенном наряде.
Судя по легкой улыбке, тронувшей крашенные в светло-алый губы, такое оторопелое лицезрение ее только забавляло. И, что волнует, в ее улыбке не было и тени превосходства, с которым часто взрослые красавицы смотрят на восторженных мальчишек. Показалось даже, что она вот-вот насмешливо высунет розовый язычок, как та очаровательная юная барышня. Она была чуточку выше Тарика, но не более чем на полголовы. Вокруг нее витал неназойливый, но стойкий аромат неизвестной прежде пахучей воды, и она была прекрасна, как радуга…