Язык незнакомка так и не показала. Спросила:
– И как же тебя зовут, мой прекрасный гость?
Сквозь ошеломление ее красотой все же прорвалась трезвая мысль: может, он несправедлив к Бальдеру? Уж тот-то распрекрасно знал его имя, вписанное в подорожную, и достаточно времени имел, чтобы его назвать кому угодно…
И вторая трезвая мысль: зная твое имя, нечистой силе легче тебя обморочить. А потому Тарик назвал первое пришедшее в голову:
– Бабрат…
– Красивое имя, – сказала прелестница. – А я – маркиза Алем, для друзей – просто Карита. Хочешь быть моим другом, Бабрат?
– Очень своеобразный способ у вас…
– У тебя.
– Очень у тебя своеобразный способ приглашать к себе в друзья…
– Ну, что поделать… – Она приняла вид напроказившей маленькой девочки. – Одичали мы здесь, в глуши. Гостей почти что не бывает, вот и приходится прадедовскими способами их приглашать… Я, надеюсь, не нарушила каких-то твоих грандиозных планов? Куда ты ехал, если не тайна?
– Да какая там тайна, – осторожно сказал Тарик. – Отец послал в Озерный Край покупать рыбу, дело знакомое…
Что же, она в самом деле не знает, кто он такой? Тогда Бальдер ни при чем и ковен тоже, а это легче…
– Это срочное дело?
– Не особенно, обычное, – сказал Тарик.
– Ну, вот и прекрасно. Значит, погостишь немного у меня и поедешь по своим делам! – Она лукаво улыбнулась. – Я отцу ничего не скажу. Можно даже написать ему письмо, что ты, скажем, вывихнул ногу или подхватил какую-нибудь нестрашную хворь – например, в придорожной таверне чем-то несвежим отравился – и несколько дней будешь лежать в деревне. Мой Лекарь очень убедительно напишет и своей печатью припечатает… Но что мы стоим тут, как майловые столбы? Прошу к столу, для тебя приготовлено…
Она дождалась, пока сядет Тарик, и уселась сама. Коснулась кончиками пальцев горлышка зеленой пузатой бутылки:
– Ты уже вино потихоньку пробуешь? Или родители строгие, не позволяют?
Безотносительно ко всему приключившемуся Тарик не хотел выглядеть перед ней зеленым сопляком, браво ответил:
– Не раз случалось, и даже вишневую водочку…
– Ты такой опытный мужчина, что мне, юной и неопытной, даже страшно чуточку…
Она налила Тарику из зеленой бутылки, а себе из другой, высокой и темной, подняла свою чарку:
– Ну, за тебя, Бабрат… и за любовь!
Бордовое вино пилось легко и в голову не особенно ударяло, так что Тарик осушил поместительную чарку до дна, сам не заметив, как красавица стала его угощать, словно заботливая хозяйка. В голову легонько подступило, но не особенно. Незнакомые яства оказались вкусными, и понемногу Тарик приятно отмяк душою.
Ничего страшного, надо признать, с ним не происходило – он уже не сомневался, что его ждет, но внутреннего протеста это как-то не вызывало: не старая уродливая ведьма, в конце концов. И не думал уже о Тами. Понемногу завязалась вполне дружеская беседа, и как-то не мешало, что он сидит в тарлатановом наряде, а она – в столь же прозрачном платье: стол закрывал то, чего не следовало выставлять напоказ за политесной трапезой. Вот только ее великолепная грудь с крашенными золотым сосками под прозрачным тарлатаном… Но она Тарику не доставляла, что скрывать, особенного неудобства…
Понемногу завязалась дружеская беседа. Сначала Карита жаловалась на судьбу: поместье богатое, но ей одиноко, муж умер три года назад, дворян в округе мало, и она частенько целыми неделями живет отшельницей. А в столицу перебираться не хочет: родилась и выросла в глуши, не терпит многолюдства и каменных громад, которые ее натуральным образом душат. По происхождению своему и мужа могла бы без особых трудов быть принята при дворе, но ничуть к этому не стремится. Последний раз ездила в Арелат четыре года назад повидаться со старой подругой, после замужества поселившейся там, но не выдержала и трех дней, уехала в поместье…
Все это говорилось без глубокой печали, разве что с некоторой грустью: не похоже, чтобы она пыталась вызвать к себе жалость или участие, и судьбу не проклинала, наоборот, говорила, что другой и не хочет. Потом беседа как-то незаметно перешла на Тарика: маркиза расспрашивала, как он у себя развлекается, как у него обстоит с девочками, – вполне пристойно, но крайне игриво, словно болтали две подружки. О Тами Тарик ничего не рассказывал, но, подчиняясь извечному мужскому желанию покрасоваться перед красивой женщиной (он, как и другие, давно относился к этому как к делу житейскому), поведал и о том, что у него есть женщина, и о том, как его годовички дружат с девчонками и во что это порой выливается на Зеленой Околице. Немного прихвастнул, конечно, но в меру.
Шло время, и он чувствовал себя все более свободно, досада на то, что его столь бесцеремонным образом зазвали в гости, помаленьку улетучилась: ничего страшного с ним не произошло и не похоже, чтобы затевалось, а осознание, чем все должно кончиться, не вызывало, что греха таить, внутреннего протеста и отторжения – скорее уж, все смотрелось занятным приключением из тех, о которых пишут в голых книжках…
Понемногу беседа стала вязнуть, как тяжело груженная габара на раскисшей дороге, – собеседница Тарика потеряла к ней всякую охоту, и он замолчал. А потом она отодвинула стул и встала из-за стола, глядя так, что объяснений не требовалось, так что Тарик тоже встал, но выбраться из-за стола не спешил: к его немалому стыду, оказалось, что просторные тарлатановые штаны изрядно оттопырились, и ничего нельзя было с этим поделать. Маркиза, смеясь, за плечо выдернула из-за стола, как спелую моркву с грядки, придвинулась и спросила:
– Значит, женщин уже отведывал? Ну, посмотрим, чему они тебя научили…
И тонкими пальчиками, унизанными перстнями с огромными самоцветами, принялась рвать на нем блузу, что удалось легко – тарлатан поддавался легче тряпочной бумаги. Упершись ладонями в грудь Тарика, потеснила его к постели, и он вмиг оказался лежащим на спине. С едва слышным треском порвались тарлатановые штаны, и его достоинство надолго оказалось в плену проказливых и умелых женских губ, в конце не упустивших ни капли.
Как ни удивительно, мужская драгоценность осталась подобной бравому стражнику у ворот королевского дворца. Прежде никогда такого не было, ни после теребенек, ни с Тами. Подумать над этой странностью Тарик не успел – маркиза легла рядом, притянула его к себе и, прикрыв глаза, прямо-таки приказала:
– Ну, иди ко мне…
Тот, кто решит, что Тарик непреклонно стал противиться, крупно ошибется. Все постороннее вылетело из головы, и он всецело предался разнузданным забавам.
Прошло много времени, и после затейливых слияний тел, о которых он не читал в растрепках и от Фишты не слыхал, Тарик ощутил неладное: причиндал оставался неколебим, как исправный часовой у амбара с горючим прахом. Тарик понемногу уставал, на смену удовольствию пришла пресыщенная скука, даже побаливало чуточку, – а маркиза, казавшаяся неутомимой, вынуждала его к новым трудам. Когда она возжелала «бадахарских штучек», Тарик уже потерял всякую охоту к постельным выкрутасам, но никуда не денешься, пришлось исправно двигаться, как фигурки в башенных часах на Королевской площади, с одной-единственной мыслью: кончится это когда-нибудь, наконец?
Вот радость, кончилось – когда в спальне заметно потемнело, подступили сумерки. Тарик вытянулся на постели, вымотанный так, словно в одиночку разгрузил немаленький трюм со связками железных прутьев. Улегшись рядом, маркиза проказничала руками и мурлыкала на ухо:
– Неплохо, красавчик сладенький, но тебя еще учить и учить. Ничего, я уже послала верхового с письмом, к вечеру завтрашнего дня приедет моя подруга… не пугайся, она молодая и красивая. Конечно, до меня ей далеко, я единственная и неповторимая, но она почти не уступает мне в постельном искусстве, и вдвоем мы из тебя сделаем отличного любовника…
– Когда ты меня отпустишь? – напрямую спросил Тарик, уже вернувший себе некоторое трезвое разумение.
– Ты так хочешь меня покинуть? Вот глупый! Может быть, ты никогда больше не встретишь такую, как я, благородную дворянку…
– Просто хочу знать, надолго ли оказался у тебя в… гостях.
– Я тебя обязательно отпущу, – заверила маркиза, – с полными карманами золота… и нешуточными познаниями в искусстве любви. Но пока что изволь у меня погостить… – Ее пальчики по-хозяйски нашарили нужный предмет и безуспешно попытались привести его в боевую готовность: – Вяленький… Я тебя крепко утомила?
– Есть такое дело, – признался Тарик.
– Бедный мальчик… Хорошо, я тебя оставлю в покое, я же не зверь лесной… – сказала она, к радости Тарика. – Отдохнешь, выспишься, а завтра опять будем забавляться… Ты только начал учиться с отличной наставницей, а впереди еще столько тобой неизведанного…
Она встала с постели, достала из шкафчика большой ключ с затейливой двойной бородкой и отперла замок. Повела подбородком:
– Иди к себе…
– Я ж голый… – возразил Тарик.
– В моем замке это никого не удивит. Или ты сгораешь от застенчивости? Какой ты милый! Мужского платья у меня тут нет, но что-то было… Ага!
Она достала из высокого узкого шкафчика в углу комок белой материи и протянула Тарику. Развернув его, Тарик увидел, что это батистовый пеньюар, обильно украшенный шитыми золотом перьями Птицы Инотали. Женский, понятно – мужчины носят шлафроки посолиднее.
– Ничего другого нет, – развела руками маркиза, улыбаясь во весь рот. – Или иди в нем, или голый, выбор невелик…
Выбора Тарик не видел вообще, а потому скрепя сердце натянул пеньюар – чуточку ему великоватый и доходивший лишь до колен, но все же лучше, чем ничего…
В коридоре его поджидали двое давешних верзил, при виде Тарика озарившихся глупыми ухмылками до ушей. Не глядя на них, Тарик пошел в свою темницу, малость успокоив себя тем, что в таком же положении оказался однажды граф Лардеро, герой пяти голых книжек, повеса, ярый поединщик и искатель приключений. Когда ревнивый муж вот-вот должен был его застигнуть в спальне очаровательной герцогини (и, зная его свирепый нрав, прикончить без оглядки на правила честных поединков), ему пришлось бежать голым другой дорогой, не через те комнаты, где он оставил платье и шпагу. Хорошо еще, что верная камеристка герцогини второпях успела ему сунуть первое, что под руку попалось, – такой же пеньюар. В нем граф и пробежал ночью полстолицы до своего дома: босиком, под свистки ночной стражи и выкрики припозднившихся гуляк. Хорошо еще, стояло лето…