– И не подумаю! – закаменев личиком, выпалила Ялина. – Не знаешь заранее, кто притаился в наушниках маркизы, им кто угодно может оказаться – хоть родня, хоть закадычные подруги. И не нужно мне золота, если кожу содрать могут! Не шебутись и сиди спокойно, коли уж тебе такая судьбина выпала…
– Ялина, ты не понимаешь…
– Это я-то не понимаю?! – она натуральным образом вызверилась, словно разъяренная пантерка. – Я не понимаю?! Чтоб ты знал: мой старший брат два года как на дне Кровавого озера, а ты тут мне чирикаешь! – Чуть успокоившись, она продолжала тише: – Очень мы друг друга любили, в детстве не разлучались… Он был зухвалый парень, с юности охотничал с позволения маркиза, от пахотных или там пастушьих забот получил освобождение. Удачливый был, дичину в замок носил, матери белок набил на шушунчик, зимой матерущего волка принес, в одиночку его взял. Красивый был парень, видный, девушку завел, жениться хотел… И попался однажды маркизе на лесной дороге. Так-то он в деревне бывал редко, маркиза его допрежь не видела – но может, кто из соглядатаев донес, что есть такой красивый парень… Маркиза забрала его в замок, и угодил он в «опоенные». Когда стал ни на что для женщин не пригоден, маркиза поначалу хотела отослать его назад в деревню и даже дать немного денежек – он две недели вел себя примерно, смирился. Только я ему рассказала уже, что к чему, что это насовсем. Дело было за обедом, мне рассказали подавальщицы. Он схватил столовый нож – у них только ручки золотые, а лезвия стальные, преострющие. Я ему забыла рассказать, что двое лакеев, за трапезой неотлучно стоящие у кресла маркизы, – телохранители. Скрутили. Ну, хоть не мучили… Теперь будешь говорить, что я ничего не понимаю?
На ее личике отразилось столь неподдельное горе, что Тарик покаянно вымолвил:
– Я же не знал, прости…
– Создатель простит…
– И что же делать?
– Не трепыхаться и подчиняться исправно, – непререкаемым тоном сказала Ялина. – Раз она возжелала тебя сделать «гостем» – еще поживешь. А когда ей надоешь, глядишь, и в живых оставит, в замке пристроит, если ее ублаготворишь… Так что готовься. Она послала гонца к графине Ралу, есть у нее такая закадычная подруга, года два уж вместе развлекаются…
– Да, она мне говорила…
– И не разобъяснила, чего будет?
– Да нет…
– Ну конечно, что тебя раньше времени полошить… Она ведь с мужем приедет, а господин граф пользует и женщин, и мужчин одними «бадахарскими штучками». Позовут тебя, меня, еще других – и начнется веселье на пару-тройку деньков. С собой они и Шалуна приведут…
– Это еще кто?
– Ты у нее в спальне картины разглядывал?
– Ну, немного…
– Может, видел такую, где здоровенный псище бабу понуждает?
– А ведь видел… На другой, мне показалось, она же, только там не пес, а черный жеребец…
– Ага, Мрак. И баба, точно, одна и та же – графиня Ралу. Ты не бойся, Мрак только женщин жулькает, а вот Шалун – и женщин, и мужиков, и графа тоже. Чего кривишься? Сам попробуешь. А картины обе в позапрошлом году малевал худог из столицы. Славный какой-то, дворянин по рождению. Привезли его ночью, тайно. Пообещали две пригоршни золота, он и поверил, соблазнился, дуралей старый. Кто б его живым отпустил? Чтобы проболтался в столице? В Кровавое озеро сбросили, но сначала отравили за ужином – маркиза сказала, что столь известного мастера негоже убивать как простого мужика. Но сначала подождали, чтобы он еще две картины сделал – для маркизы и для графини. Вот такая у нас развеселая жизнь, привыкай к ней заранее, чтоб потом не ерепениться. Ты что смотришь жалостно, как пьянчуга на пустой последний жбан? Не помирай прежде смерти, Мрак тебя не отпробует, он только женщин жулькает. Шалун – другой расклад, но, говорю тебе с полным знанием дела, и к Шалуну можно притерпеться, это поначалу тягостно… У Лекаря всякие мази есть, чтобы не болело ни там, ни сям. Я-то и с тобой жулькаться буду, когда окажемся не заняты маркизиной службой. Ты мне по нраву, ты симпотный, с тобой будет приятно не просто для потешения маркизы с графиней, а для услады души…
Ялина говорила не злорадно, дружески даже, но Тарик ее сейчас ненавидел – за то, что с улыбочкой тянула его в ту грязь, где с головой бултыхалась сама… К его радости, она встала:
– Ну, пойду уж, а ты хорошенько подумай, как привыкать будешь, потому что тебе дороги назад нету: запрягли – так тяни воз, чтобы кнута не отведать…
Не оглядываясь прошла к двери и дернула рядом с ней какой-то шпенек. Слышно было, как в коридоре звякнул колокольчик, словно в вату завернутый – толстенная дверь гасила звуки. Ее кто-то выпустил, щелкнул замок, и Тарик остался один посреди тишины. Сел на кровать, стиснул руками голову. Мыслей было столько, что они путались, мешая друг другу, но над всем господствовал тоскливый ужас.
Отчего-то сразу верилось, что Ялина не врет, не запугивает его по наущению хозяйки, чтобы сделать сговорчивее, что здесь и в самом деле потаенно для большого мира происходит все то, о чем она рассказала. До чего хорошо и приятно было читать вечером жутики, растянувшись на постели, в покое и уюте, грызя орешки, прихлебывая фруктовое питье, кусая коврижку, но оказаться наяву посреди жутика, достойного пера Стайвена Канга… Жуть пробирает до костей…
Вот только нет подавленности, безнадежности, нет и все тут! В нем помаленьку росло и крепло что-то вроде яростной решимости бороться до последнего. Тарик не представлял, что тут можно сделать, когда ничего сделать нельзя, но воля к борьбе поднялась из глубин сознания, переполняя всего, и он готов был драться неведомо как и неведомо с чем…
И тут что-то произошло!
Он не смог бы это описать обычными человеческими словами, как до сих пор не мог описать, каким образом ему удается делать невидимыми стены, но оно, бесспорно, случилось.
Когда ярость и решимость переполнили его настолько, что голову и все тело, от пяток до кончиков пальцев, распирала непонятная жгучая боль, он словно собрал эту неведомую силу в невидимый комок и не руками, а как-то еще швырнул его в сторону двери, целя в замок…
И раздался явственный железный хруст, лязг, скрежет!
Еще не веря, Тарик на цыпочках подбежал к двери и, затаив дыхание, с замиранием сердца потянул на себя длинную фигурную ручку из начищенной бронзы. Дверь на ладонь отошла в комнату. Массивный язычок замка словно бы провалился внутрь, будто вместо отлаженного механизма повстало скопище хлябкающих железок.
И никто из коридора не ворвался, а значит, там никого и нет. В самом деле, зачем оставлять на ночь караульного, если дверь может выломать только сказочный великан, а замок крепок и надежен? Болван, есть же способ безошибочно убедиться…
Не прикрывая дверь, – и вдруг замок сам собой придет в исправность и защелкнется, хороня всякую надежду на спасение! – Тарик вмиг убрал ее. Коридор был пуст, скупо освещенный настенной лампой…
Некогда раздумывать и удивляться, нельзя терять времени! Железные потроха замка оказались горячими, едва ли не раскаленными, и палец припекло, едва не обожгло, и эта боль доказывала: не сон, явь! Собрав денежки в кошельки, Тарик запихал их в карманы и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Чутко прислушался: покойная тишина, не долетает ни звука – ну да, время позднее, обитатели замка отошли ко сну, кто бы поставил в барском доме ночного сторожа с наказом неустанно бдить, зачем? Так, осмотримся…
Слева, в торце коридора, на который он прежде не обратил внимания, – высокая дверь, двустворчатая, в резных панелях, явно парадная. Не годится – безрассудно выходить через главное крыльцо, словно гость, из-за бессонницы решивший побродить вокруг замка…
Замысел был нехитрым, но никакого другого все равно не имелось. Подойдя к двери в кабинет, Тарик осторожно потянул ее на себя, и она подалась с пронзительным визгом – казалось, разнесшимся по всему замку и далеко вокруг, так что Тарик замер и втянул голову в плечи, словно черепахиус под панцирь. Однако никто не появился в коридоре, и Тарик проскользнул внутрь, закрыл дверь за собой и прижался к стене рядом с ней. Сердце бешено колотилось, словно бьющий в набат колокол. Время шло, но никто не входил. Глаза понемногу привыкли к полумраку – портьеры отдернуты неведомо с каких пор, и серебристый свет Старшей Спутницы заливает обширную комнату. Как иногда бывает, самые обычные предметы кажутся незнакомыми, загадочными: книжные полки, стол на гнутых причудливых ножках, громадный мирообраз в углу – а портреты и погрудники словно бы зорко уставились на незваного гостя.
Наконец, обрадованный тишиной, Тарик подошел к главному окну и с ликованием души обнаружил, что оно закрыто на массивный кованый крюк, вполне себе фасонный, ничуть не похожий на простецкий в деревенском амбаре или его собственном сарае. Правда, пришлось повозиться, пока удалось кулаком выбить его наверх из кольца – притерся за три года. Все вокруг покрыто толстым слоем пыли – не подметали, видимо, со смерти хозяина. По полу от двери к окну протянулась аккуратная цепочка следов Тарика глубиной, пожалуй что, в палец – но тут уж ничего не поделаешь…
С усилием потянув на себя ручку на широкой раме, открыл окно настолько, чтобы пролезть. Снова тягучий скрип, короткое время настороженности – и снова никого…
Без труда вскарабкавшись на низкий широкий подоконник, Тарик порядком извозился в невесомой мягкой пыли, попадавшей в ноздри, вызывавшей неудержимое желание расчихаться на весь дом. С величайшим трудом его победив, Тарик спрыгнул вниз с высоты в половину человеческого роста и, не пошатнувшись, легко удержался на расставленных ногах – и не с такой высоты сигали, не падали! Чутко прислушался, огляделся…
Куда ни глянь – покой и благодать. Растущие не так уж густо деревья залиты серебристым светом, ни один листок не шелохнется – безветрие. Вдалеке покрикивает какая-то ночная птица – скрипуче, непуганно. Тишина такая, что уши ломит. Звездное небо над головой ясное и читается, будто книга: блистающей полосой, россыпью самоцветов протянулся Небесный Шлях, вон треугольник Оленя с самой яркой голубой звездой Лацал, вон желтоватый огонек Отшельника, в незапамятные времена названного так потому, что ни в одно созвездие не входит, сияет наособицу, вон Лесная Тигра, Ромашка, Ожерелье…