– Эх, господин городской, надо ж вам было шумнуть… – со взрослой укоризной в голосе сказал Тильтиль. – Они б долгонько кружились…
– Сам не знаю, как получилось… – покаянно сказал Тарик так, словно стоял перед суровым Титором, готовясь выслушать выволочку за настоящее, а не измышленное прегрешение.
– Сам-то не без греха, Тильтиль, – голосом женской заботы сказала Митиль. – Кто, когда в первый раз их увидели, заорал на весь лес так, что и зверь-полосатик, пожалуй, удрал бы с перепугу?
На сей раз братишка не огрызнулся, а ответил вполне смиренно:
– Я ж ничего такого не говорю, мало ли что бывает… И не орал я вовсе, просто-напросто ахнул громко, они и упорхнули… Сама-то аж завизжала…
– Кто они такие? – спросил Тарик.
– Кто ж их знает, – пожал плечами Тильтиль. – Живут вот такие… Что едят и пьют, неведомо, даже Озерная Красава не знает: когда еще ходила по лесу, никогда не видела, чтоб они пили или ели. И как зовутся, не знает. Мы с Митиль их прозвали Порхалочками – надо ж их как-то звать, у всего на свете название свое есть. И Красава не знает, откуда они берутся, как появляются на свет. Сколько она себя помнит, они всегда были вот такие, и нету у них порхающих мужичков, одни девчонки, и непонятно, отчего они всегда молодые, – то ли такими на свет появляются и до самой смерти не старятся… И неизвестно, есть ли у них смерть… Зато известно точно: язык у них свой, другим непонятный, даже Красаве, а она все человеческие языки разумеет – вот и с нами враз заговорила, хоть мир тут не наш, а какой-то другой. Вроде птичьего щебетанья, но ежели прислушиваться, скоро будет видно, что это не щебетанье, а певучие слова, разве что насквозь непонятные. Красава долго стояла, слушала – а они ее видели, но ни разу не заговорили, только промеж собой…
– Ее они, что же, не боялись, как нас только что? – спросил Тарик.
– Красава сама сказала, что она не человек, а что-то такое другое. Она хотела объяснить, только нам было скучно и заумно… Порхалочки одних человеков боятся: хищные птицы их стороной облетают, и звери близко не подходят. А человеки порой приходят злые, ловят Порхалочек и к себе уносят. Красава бы их гоняла, как в старые времена, только теперь по земле ходить не может, от воды не в силах сделать и шажок. Не любит она злых людей, но гонять их может только от озера. Вот как ты думаешь, господин городской, зачем злым людям Порхалочки надобятся?
– В толк не возьму, – сказал Тарик. – Вы здесь не первый раз, с Красавой беседы ведете, а не знаете. Я тут первый раз в жизни, откуда мне догадаться…
Кривил душой, конечно: соображения у него появились. Коли уж здесь живут «человеки»… Везде, где живут люди, есть благородные и простолюдины, пусть в иных местах они называются иначе, суть одна: одни повелевают, порой жизнью и смертью, другие им подчиняются, третьи и вовсе бесправны, наподобие кабальников или рабов в Бадахаре, где рабство еще процветает. В этом мире под двумя солнышками наверняка обстоит примерно так же. Те, кто повелевает, потехи ради держат при своих персонах карликов и разнообразных уродцев. Люди, которым следует верить, говорили: у бадахарского правителя, что прозывается диковинно, есть при дворе двухголовый человек, и каждая его голова имеет свой разум, говорит порой даже умно. Он не нечистая сила, а ошибка натуры, как двухголовые телята, котята и другая разнообразная живность, что очень редко, но порой все же рождается на свет. Так и отец Михалик говорит. Другое дело, что в деревнях таких сразу топят, а в городах оборачивается и по-другому: глупые убивают сразу, а умные за хорошую денежку продают благородным, а то и самому королю – как с бадахарским двухголовцем и произошло…
А раз так, допустительно подумать: здесь кто-то владетельный возжелал посадить в огромную клетку Порхалочку, а то и не одну – на потеху гостям и к собственному удовольствию. Но не стоит делиться этими догадками с Малышами – не стоит полностью ограждать их от суровости жизни, однако следует открывать такое не спеша. Как обстояло с ним самим и его друзьями…
Вскоре они вышли на прогалину, покрытую низкими кудрявыми кустами с разлапистыми листьями, сплошь покрытыми неисчислимой россыпью больших синих ягод.
– Вот она, синявка! – радостно завопили Малыши и бросились к ближайшему кусту. Взапуски принялись рвать ягоды и пихать в рот. Поначалу Тарик приглядывался с осторожностью, но малыши уплетали ягоды за обе щеки, наперебой заверяя, что это не в первый раз и ничего плохого не настигло. В конце концов и он рискнул. Ягоды крайне походили на малину и так же легко снимались с черенков, но были раза в три крупнее. На вкус оказались такими же сладкими и сочными, а кислинки ровно столько, чтобы не ощущалось приторности густого сахарного сиропа для варенья.
Ели от пуза все трое, а наевшись, принялись рвать в корзинку, и в шесть рук наполнили ее с верхом. И снова шли по редколесью без дороги – Тильтиль вел Тарика уверенно, время от времени сверяясь с треугольником, словно указателем.
Озеро открылось неожиданно – лишь немногим уступавшее величиной гусиному, окруженное широкой полосой желтого песка, а за ней – здешними невиданными деревьями; нигде не усмотреть ни домов, ни даже тропинок, значит, люди приходят сюда редко, если приходят вообще. Сияли солнышки, большое и маленькое, за время их пути спустившееся гораздо ниже, отчего блеклые тени от него удлинились – а большое не так уж заметно передвинулось на безоблачном небосклоне. Повсюду разлилась тишина, только в одном месте на противолеглом берегу протянулись обширные заросли, крайне похожие на камыш, с такими же голыми зелеными стеблями, а вот темные шишки не продолговатые, а круглые. Над ними в немалом количестве, протяжно покрикивая, лениво кружили пестрые птицы, сразу ясно – непуганые. Рассмотреть их на таком расстоянии не удавалось.
Вслед за Малышами Тарик подошел к береговой кромке. Здесь точно так же на мелководье густой россыпью лежали окатанные камешки непривычного вида: полосатые радужных оттенков и не такие плоские, разноцветные, в ярких пятнышках. Не выдержав, Тарик опустился на корточки у прозрачной воды, протянул руку…
– Ой-ой-ой, не трогай! – хором завопили Малыши, и Тарик вскочил, словно обжегшись. – Ежели возьмешь без спросу, несчастья навалятся! Только если Красава сама подарит!
Для надежности Тарик отступил на пару шагов: в чужую деревню со своими повадками не ходят… Тильтиль уже спокойно пояснил:
– У Красавы всякие камушки есть: и кровеостановительные, и против боли в брюхе, и еще разные, только Красава говорит, что нам об иных знать рано. Понравишься ей – она и тебе подарит, какой попросишь…
– А если не понравлюсь? – с деланой беззаботностью спросил Тарик.
– Ничего она тебе тогда не сделает, она ж не злая. Повернется да уйдет. Мы сюда Мариуша-Рыбальчонка приводили, тропку он прошел, Порхалочек видел и синявки поел, а вот Красава с ним говорить не захотела и с нами не стала, сразу ушла… Может, оттого, что Мариуш про Порхалочек сказал охальную глупость. А Красава как посмотрит на человека, так и видит, что у него на уме… Ладно, пора звать…
Он встал на четвереньки у самой воды и, наклонив к ней личико, громко позвал:
– Озерная Красава, милая хозяюшка! Появись, мы пришли с добром и с гостинцем!
Странное дело: оттуда, куда упал звук его голоса, побежали волны, но не кругами, как бывает от брошенного в воду камня, а короткими полукругами, не распространявшимися в ширину, – наподобие журавлиного клина они уплыли на середину озера и там пропали, водная гладь вновь стала как туго натянутое полотно, без единой морщинки, без малейшей ряби, обычной при безветрии. Выпрямившись, Тильтиль довольно сказал:
– Она непременно услышит…
Тарик уставился туда, куда смотрели Малыши. Вскоре не так уж далеко от берега поднялась над водой женская простоволосая голова, и вот женщина показалась по грудь, по пояс… Она неспешно шла к берегу и вскоре стала видна во весь рост, а там и узкие ступни появились в прозрачной воде…
Тарик смотрел во все глаза – Малыши не предупреждали, что так делать не следует. Красивое молодое лицо с большими синими глазами, длинные волосы, словно бы аккуратно причесанные, падают на грудь – цветом похожи на волосы Тами, такие же светлые с рыжинкой. Нижнее платье из какого-то тонкого материала, с красивым золотым узором вокруг глухого ворота и широких рукавов. Ни платье, ни волосы не выглядят мокрыми – вполне даже сухие, словно и не из воды она вышла. На шее ожерелье из шлифованных синих камней, и такой же камень, побольше, не круглый, а каплевидный – над глазами на цепочке вокруг лба. Лицо ничуть не сердитое и не злое, но исполнено спокойной гордыни, как у иных благородных дам, виденных Тариком в Арелате…
Остановившись в шаге от берега, так что вода покрывала лишь узкие изящные босые ступни, она спросила:
– И кого же вы мне привели, Малыши?
– Это господин городской, к папке в гости приехал, – заторопился Тильтиль. – Он по тропе прошел… Озерная Красава, мы тебе ягодочки принесли!
– Вижу, что прошел, иначе откуда бы он тут взялся? – Голос был приятный. – За ягоды благодарю. Поставь корзинку на обычное место, и можете купаться…
Тильтиль проворно сбросил кафтанчик, блузу и штаны, а Митиль платьице, и оба, оставшись голенькими – ну да, в деревнях труселей не носят, – бегом кинулись в воду, вздымая брызги. Когда глубина стала им по пояс, кинулись пузом на воду и размашками поплыли от берега. Тарик смотрел им вслед без малейшего беспокойства, вполне уместного в городе: ну конечно, они плавали как рыбки, говорили же, что у рыбарей детей окунают в воду, когда те еще и ползать не умеют, а женщины для облегчения рожают в воде…
Озерная Красава – вот уж поистине красава! – разглядывала Тарика с непонятным выражением лица и глаз. Наконец сказала ничуть не вопросительно:
– Ты не просто в гости приехал: у тебя тяжелая забота на плечах лежит…
– Так и есть, – сказал Тарик осторожно.
– Ты не пугайся, в мысли я не проникаю, однако ж человеческие чувства читаю, как ты книгу… (Знает про книги, отметил Тарик.) 3начит, смог пройти по тропе, это любопытно. И что ты еще можешь? Ну-ка…