На мгновение Тарик словно растворился в бездонной синеве ее глаз, и это ничуть не испугало – доброты не ощущалось, но и зла не чуялось. Когда это схлынуло, Озерная Красава смотрела на него определенно с любопытством.
– Вот даже как… – промолвила она. – Сам не ведаешь, что в тебе скрыто, – но это бывает, это преходяще… А ведь ты можешь мне и пригодиться вот такой…
Ежели откровенно, Тарика не на шутку испугали эти слова и то, как они были сказаны. Что, если она его для каких-то своих надобностей утащит под воду, как это порой делают русалки? Откуда-то он знал, что противиться повелительному взгляду синих глаз не сможет, покорно пойдет за ней. Как маркиза, только еще хуже…
– Успокойся, – рассмеялась Красава. – Не собираюсь я увлекать тебя силой, приневоленный ты мне не нужен нисколечко… Ну, отлегло от сердца? Отлегло… Подойди ближе.
Тарик шагнул в воду, не попавшую в башмаки, и оказался с ней лицом к лицу, вплотную. Озерная Красава положила ему руки на плечи, прижалась всем телом и крепко поцеловала. Ее ласковые губы нежные, как прогретая солнцем текучая вода…
Поцелуй затянулся, принеся только приятность. Ничего необычного или странного: теплое сильное тело молодой красивой женщины, и никакого морока. Тарик и сам не заметил, как вышло, что он обнял озерную красавицу всерьез, как уже обнимал и девчонок, и Тами, прижал к себе…
Мужское естество поневоле дало знать о себе, и Красава это почувствовала, отстранилась со смехом:
– Не спеши так… Я хочу того же, что и обычные женщины, но тебе не хватает парочки оборотов… по-вашему, годочков. Ты здесь не первый, я уже разобралась в ваших годочках, они не так уж и отличаются от наших оборотов… То, что ты уже познал женщину, ничего не меняет, рановато тебе становиться моим… другом. Ты не обиделся?
– Ну что ты, – сказал Тарик искренне.
Он отчего-то знал, что к ней с самого начала можно обращаться на «ты», как к давней знакомой.
– Да, не обиделся… – уверенно сказала Красава. – Ты выше пустых обид, а это хорошо, это вселяет надежду, что мы окажемся полезны друг другу… Раздевайся и искупайся, это не для удовольствия: так нужно. А потом мы поговорим. Ну, не медли…
В ее голосе явственно слышался приказ, и Тарик подчинился: стал сбрасывать одежду, пока не остался в одних труселях.
– И это снимай тоже, – уже совершенно приказным тоном распорядилась Озерная Красава. – На тебе не должно остаться ни клочка, сделанного человечьими руками, должен стать таким, каким появился на свет… – Она звонко рассмеялась. – Стыдливость мешает? Что ж, как это у вас принято, я буду смотреть в другую сторону. Не понимаю, что такое стыдливость, но, коли уж у вас так принято, изволь… – Она и в самом деле отвернулась, продолжала тоном приказа: – Можешь отплыть не особенно далеко, только обязательно нырни с головой – неглубоко, но с головой…
Ну что тут поделаешь? Это ее мир, неведомый Тарику, она тут хозяйка, и коли уж сам пришел, не на аркане тащили, надо послушаться. Скинув труселя, Тарик вошел в воду и, когда ему стало по грудь, размашками поплыл на глубину. Страха не было. Мелькнувшую было мысль о том, что в озерах его мира водятся кое-где разные опасные для человека чудища, а уж тем более такого можно ждать в этом, неизведанном, он отбросил сразу. К чему ей заманивать в озеро на съедение какому-нибудь чудищу? Он ведь знал, что не в силах противиться любому ее приказу синим взглядом, и она с ее умением проникать глазами в душу не может этого не знать…
И сосредоточился на окружающем – то есть на воде.
Вода показалась какой-то странной, хоть он и не мог бы объяснить, в чем же странность заключается. Вода как вода – и в то же время словно бы не вода. Как ни мучай мысли, а удачнее слов не подберешь, хоть ты тресни…
Решив, что отплыл достаточно далеко, Тарик взмахнул руками и нырнул, уходя на глубину. Странности не пропали – он оставался таким же, прежним, но вода словно неведомым образом заполнила его, будто пустой стеклянный сосуд в виде человеческой фигуры, проникла в самые удаленные уголки тела. Он понимал, что с ним что-то происходит, но вновь не мог найти этому человеческие слова. Самое главное и самое важное – страха не было…
Пожалуй, он выполнил все, что от него требовалось, да и воздух в груди подходил к концу, подступало удушье – и Тарик вынырнул на поверхность, подплыл к берегу. Озерная Красава все так же стояла спиной к его одежде, вроде бы не выказывая нетерпения. Как же одеваться мокрому? И вытереться нечем…
И тут он обнаружил, что совершенно сух, словно и не плавал, не нырял. Не было ни времени, ни желания удивляться еще и этому – какая в том нужда? Быстренько оделся, натянул носки и обулся – и Озерная Красава обернулась в тот самый момент, когда он застегнул последний крючок – то ли угадала, то ли, что вероятнее, почуяла своим неведомым умением. Тарик наспех поискал в себе какие-то изменения, – должно же это странное купание что-то значить? – но ничего не обнаружил. То ли времени оказалось мало, то ли…
– Не пытайся, по людскому обыкновению, во всем доискаться до сути, – сказала Озерная Красава. – Я и сама не смогу объяснить, что с тобой произошло, потому что раньше никогда не встречалась с такими, как ты, отличными от обычных людей, и у меня неоткуда взяться нужным словам…
– А что во мне такого, чего нет у обычных людей? – жадно спросил Тарик, охваченный прямо-таки нестерпимым любопытством.
Умением видеть в небе цветок баралейника владеет далеко не он один. Умение видеть сквозь стены? Ага!
– То, что у меня есть… – сказал он и задумался, как поточнее подобрать слова. – Оно только в том заключается, что уже проявило себя, или найдется что-то еще?
– Безусловно, – ответила Озерная Красава, как показалось Тарику, нисколечко не задумавшись. – Что-то в тебе есть, дремлющее, спящее. Пробудится ли оно или нет, я не знаю. Поможет ли тебе купание в моем озере, я не знаю. Нет больше вопросов о тебе? Быть может, ты хочешь спросить что-то обо мне? Малыши задают вопросы такие же наивные и незрелые, как они сами. Взрослые умнее, но не всегда. Находились такие, что в первую очередь спрашивали, есть ли у меня клады. Наивность поразительная! Даже если бы у меня и были клады, неужели я бы их отдала тому, кто спросит? Кладов у меня нет.
– Что ты такое есть?
– Хороший вопрос, неглупый. Я часть натуры. Ты знаешь, что такое натура?
– Конечно, – сказал Тарик, широким жестом обвел обеими руками окрестности. – Натура – это все то, что не человек, все неразумное: животные и деревья, горы, скалы, реки…
– Прекрасно, – сказала Озерная Красава. – Были такие, что не знали этого слова «натура». Только ты чуточку неправильно сказал. Ты никогда не слышал в твоем мире, что натура бывает не только неразумная, но и разумная?
– Один раз, – сказал Тарик.
Был такой недолгий разговор у студиозусов, только он быстро завершился: пришли к выводу, что разумная натура – это придумка сочинителей жутиков, Стайвена Канга в первую голову, а наука к этому относится насмешливо и не признает. Даже студиозус Балле, порой склонный поругивать науку за верхоглядство, косность и еще за что-то непонятное (Тарик не стал просить объяснение этих заумных слов), на этот раз не ввязался в спор…
– Так вот, я и есть разумная натура. Чуждая и добру и злу, потому что такова уж натура. Против нее пакостят тоже неразумные стихии: против леса – пожары, против рек – засухи, против полей – суховеи… Ни при чем тут ни добро, ни зло, вот натура и не держит ничью сторону…
– Потому что не умеет, – сказал Тарик. – Мне вот пришло в голову… Если бы леса умели как-то выступать против пожаров, а реки – против засухи, неужели не стали бы бороться? А бороться – это и значит встать на чью-то сторону…
Он чуточку удивился сам себе: гладкие слова сами собой лились с языка, и на ум приходили мысли, над какими прежде не задумывался…
– Ты умный, – сказала Озерная Красава. – Давным-давно у меня в гостях был такой… Я тогда еще могла бродить по лесу, выходить на берег. И наткнулась на него в лесу, он еще не упал с ног, но обессилел изрядно. Пошел, как это называется, напрямик по незнакомым лесам и заплутал, никак не мог найти верной дороги, я его взяла к себе в гости, кормила и выхаживала…
– А потом?
Озерная Красава пожала плечами:
– А что могло быть потом? Я же не ем ни людей, ни животных, и пленников не держу, хотя иные и рассказывают обо мне такие байки. Потом ему стало у меня тоскливо, и он ушел. Я послала с ним птиц, – она кивнула туда, где по-прежнему лениво кружили над здешними камышами пестрые птицы. – И они его вывели на правильную дорогу…
– Получается, ты сделала добро, – сказал Тарик.
– Ну, не так уж чтобы совсем бескорыстно… – В ее глазах мелькнула обычная женская игривость, многое сказавшая Тарику. – Мне, как и людям, иногда хочется любви, а он был молодой и красивый. Занятно. Мы много разговаривали: и о добре и зле, и об умной и неразумной натуре… Он говорил то же, что и ты. Только раз встречала человека, говорившего об умных вещах. Обычно попадались гораздо более глупые. Иные выпытывали у меня про клады и никак не хотели верить, что их нет, иные домогались любви, нимало не озаботясь тем, что они мне не нравятся, а были и такие, что ловили в моем озере рыбу, ничуть не заботясь, что ей предстоит нерест… А он был совсем другой. Это понятно: он жил в таком доме… где те, у кого много знаний, передают их тем, у кого знаний мало. Только там были не дети, а юноши…
– Ну да, – без труда понял ее Тарик. – У нас такие юноши зовутся студиозусы…
– У нас как-то иначе, но я забыла, это было давно, а память у меня не бездонная. Ну что же… Ты верно подметил: разумная натура не всегда остается в стороне от борьбы со злом. А в тебе я увидела человека, который как раз собирается со злом бороться. Особенно если то, что в тебе дремлет, проснется. И я могу тебе помочь, пусть немножко…
Обернувшись к озеру, она подняла руку ладонью вверх и пошевелила губами. Тарику показалось, что уши у него заложило, но это тут же прошло. Вскоре невдалеке от берега возникла волна – углом, как от быстро плывущей лодки, но на спокойной глади никакой лодки не видно.