Незадолго до праздника, в начале каникул, тётушка Женевьев де Шатийон решила приставить Марго к какому-нибудь делу и определила её на какие-то занятия по старофранцузскому языку. В числе прочего они там учили старинные песенки. Марго научила этим песенкам Линни, та подобрала аккомпанемент, и дальше все обитатели дома, завидев нас, разбегались быстро и затыкали уши сразу же. Песенки были очень разные, но все длинные, с большим количеством текста, и местами с развесистым сюжетом. Например, жила-была прекрасная девушка, но родители отдали её в монастырь и она сидит в монастыре и страдает о том, сколько разного в жизни она не узнала и уже не узнает. Или вот Марго любила песню про некую Маргариту, которая спит под сливой, черт бы знал, что она там делает. Но хитом оказалась песенка, абсолютно безобидная, но всех слушателей она почему-то страшно раздражала, особенно когда её слышали с утра и до вечера. О том, как героиня песенки любит некую персону, а эта персона ну никак не желает понимать ни намёков, ни откровенных действий. У песенки был очень привязчивый припев — «Не любит. не любит, и никогда не полюбит», и мы его по поводу и без повода пели. Нас ругали, от нас сбегали, а потом плюнули. И в итоге в день приёма на нас уже почти не обращали внимания, и мы готовились развлечься — в красивых платьях, на первых в жизни высоких каблуках, с первыми в жизни взрослыми причёсками и первыми внятными драгоценностями.
Так вот, о драгоценностях. Когда накануне мне привезли готовое платье и я его надела, то оно так мне понравилось, что я бегала в нём по дому и не хотела снимать. Меня осмотрели и одобрили все родственники — и Ледяные, и Шатийоны, и Винченти. Последней я попалась на глаза бабушке Иларии. Она меня, как и остальные, осмотрела с головы до ног, усмехнулась и позвала в свою комнату. Там достала из комода шкатулку и показала мне ту самую диадему, которую вы видели на голове Анны. И сказала, что раз я прилично оделась и прилично себя веду, то она даст её на праздник мне, а не сестре Норе, хотя сначала думала именно о ней.
Я поразилась — диадема была артефактной, я об этом знала. Её изготовил в самом начале века некий талантливый ювелир, бывший, по слухам, любовником моей прапрабабушки Антонии. Также семейная легенда гласила, что они работали совместно, он — с камнем и металлом, она — со сверхчувственными воздействиями. В итоге получился предмет, усиливающий способности. Если эту диадему надеть на голову без способностей — ничего и не будет, из ничего не возникнет нечто. А если способности хотя бы минимальны — они не вырастут, конечно, но упорядочатся и пользоваться ими будет проще.
Я подозревала, что бабушка хотела надеть эту диадему Норе потому, что её способности были как раз минимальны, и она упорно не желала ими пользоваться. Ей было девятнадцать, она жила подчеркнуто одна, семью знать не хотела и работала сиделкой в больнице. При этом она была красавица, но своей внешностью тоже не пользовалась совершенно. Возможно, бабушка так надеялась встряхнуть Норе мозги? Но Илария была очень опытной предсказательницей и, конечно, видела, что кому суждено, а что — нет. Более того, Нора изо всех сил отказывалась вообще принимать участие в празднике, говорила, что это ерунда, а у неё есть на это время намного более серьёзные занятия. Она согласилась прийти и присутствовать только после того, как её вызвала к себе тогдашняя настоятельница Санта-Магдалена, мать нынешней, и здорово её отругала. Может быть, Илария обиделась, может быть, ещё что-то… В общем, я до сих пор не знаю, почему Илария тогда дала эту диадему мне.
В день именин мы четверо — Линни, Марго, Алезия и я — должны были в начале приёма помогать встречать гостей и направлять их в доме, а когда гости соберутся — нам разрешили заниматься, чем заблагорассудится. Для допущенной к празднику молодёжи был накрыт отдельный сладкий стол — после общего обеда, разумеется. До сумерек предполагались гуляния в парке, потом танцы, и в полночь — фейерверк.
Нам налили по бокалу шампанского, и строго-настрого наказали больше ни капли алкоголя в рот не брать. Мы и не собирались напиваться, но был один момент, который манил и дразнил, и из-за него, по сути, всё дальнейшее и заварилось.
По случаю праздника дядя Валентин привёз от кого-то пять бутылок редкостного вина немыслимой ценности. Его предлагали особо почётным гостям на главном столе и ещё потом — по случаю тоже. Нам это вино не светило никоим образом, а попробовать почему-то захотелось. И тогда мы с Линни, уже после начала обеда, воспользовались суматохой, немного отвели глаза, немного добавили беспорядка в уже существующий — ну там тележку с посудой опрокинули, кое-что перевернули — и одну бутылку стащили. И решили распробовать её в укромном углу парка на нас четверых.
— Неужели прямо пришли и перевернули тележку с посудой? — изумился Себастьен.
— Нет, конечно! Сидели в засаде, за портьерами, где-то надавили, где-то чуть сместили центр тяжести и поднос с вилками и ножами сам на пол грохнулся… в общем, мы могли чуть больше, чем люди на кухне, и беззастенчиво этим пользовались.
— А вас не наказывали за, гм, чудеса вне вашей школы?
— У нас не Хогвартс, — рассмеялась Элоиза. — Нет, если всё было сделано чисто и разумно. А если шалости и хулиганство — то об этом я как раз сейчас и рассказываю. И, кстати, мы подошли к появлению ещё двух действующих лиц этой истории. Это моя сестра Нора, ныне покойная, и ваш брат Сальваторе, тоже ныне покойный.
— Получается, что вы его знали, — нахмурился Себастьен.
— Как сказать… знала ровно так же, как и других молодых людей из соответствующих семей. Вообще не обратила бы на него никакого внимания, но он был весьма неравнодушен к моей сестре Норе. И все мы об этом знали.
— К той самой Норе, которая потом…
— Да-да, завела роман с Анджерри и погибла при невыясненных обстоятельствах. Так вот, Сальваторе очень хотел встречаться с Норой. А она не хотела вовсе. Для неё это было обычное дело — отшивать молодых людей, интересных и не очень, перспективных и не совсем, в общем — всяких. Ей не нравился никто. На самом деле, Сальваторе в нашей компании не нравился никому — очень уж любил приставать и руками хвататься. Но некоторые девушки вполне радовались такому вниманию, правда, его хватало ненадолго. Сплетничали, что три-четыре ночи для него максимум, потом он идет искать новых удовольствий. Обычно его хотели или так же, как и он, или даже сильнее, а Нора вот не хотела. И он, вместо того, чтобы пойти себе дальше поискать более доступную девушку, почему-то зациклился именно на Норе.
— Да-да, он таким и был. Девушки за ним вились шлейфом, и даже у нас дома их было очень много, — Себастьен продолжал хмуриться.
— Нора утверждала, что он ей не нравится. Но не просто утверждала, а начинала кричать и обвинять Сальваторе во всех смертных грехах. В общем, он бегал за ней, а она — от него.
— Для него действительно нетривиально, — криво усмехнулся он.
— Послушайте, но ведь вы тоже должны были быть там! — выдала очередную пришедшую порцию воспоминаний Элоиза. — Я помню эту сцену, когда приехали ваши родители и Сальваторе. Их встречали обе именинницы, а также Полина и Валентин. Ни один муж ни одной из Бабушек-Близнецов к тому моменту на физическом плане не сохранился. И мы, девчонки — такие все милые и улыбающиеся. Ваша матушка — властная и элегантная.
— Власти у неё до сих пор хоть отбавляй, а вот с элегантностью, по мнению бабушки Леонеллы, удавалось не всегда, — хмыкнул Себастьен.
— Вам виднее, — пожала плечами Элоиза. — Я её с тех пор не встречала. А ваш отец… знаете, вы на него не похожи. И похожи разом. Как бы одна оболочка, но совершенно разное содержание. Он ведь тогда был по возрасту примерно как вы сейчас, верно?
— Даже постарше.
— Он выглядел рыхлым и немного аморфным. И он не был похож на леопарда, нет. Вы безусловно похожи, а он… он был другим животным. Не скажу, каким, я его недостаточно знала, а что-то считывать у меня, как вы понимаете, повода не было.
— Вот, успели ещё и комплимент сделать, — усмехнулся он, дотянулся и поцеловал её.
— Только то, что вижу своими глазами, — усмехнулась в ответ она, обежав глазами его тело — ни грамма жира и тренированные мышцы, так и излучающие силу. — Не придумала ничего.
— Но продолжайте же, пожалуйста.
— Продолжаю. Так вот, Валентин спросил у вашего отца — где остальные ваши сыновья? Неужели вы, герцог, до сих пор не выводите их в общество? А ваш отец ответил, что да, он собирался взять с собой всех троих, но двое младших что-то с утра взорвали и в наказание оставлены дома. А его мать, то есть ваша бабушка, так? — разберется с ними и после обязательно прибудет поздравить именинниц. Полагаю, речь шла о вас и о вашем младшем брате.
— Ах ты ж чёрт, точно! Я вспомнил, — он смотрел на неё, и она прямо ощущала, как он тоже вспоминает тот день. — Мы экспериментировали с порохом, добытым у охраны дома неправедным путём, — рассмеялся, лег на спину, смотрел в потолок. — Разнесли в хлам кусок чердака. Там всё равно не было ничего, кроме старой рассохшейся мебели, которую даже в реставрацию никто брать не хотел. Но почему-то матушке это не понравилось, она принялась ругать нас, то есть холодным скучным голосом сообщать, какие мы ущербные и недоразвитые, раз в нашем возрасте балуемся таким вот. Потом пришёл отец, этот уже орал, и сообщил, что мы никуда не пойдем и останемся дома в наказание. Мы постарались не показывать своей радости — мало что мы оба со Стефано так не любили, как светские мероприятия, где у нас нет друзей, и если даже есть молодёжь нашего возраста, то скучная. Скорчили постные рожи, и позволили Сальваторе сказать нам все традиционные гадости о нашей внешности и умственном развитии.
Потом приехала бабушка Леонелла, она должна была ехать в ваш дом вместе со всеми нами. Ей рассказали о нашем великом преступлении, она вызвалась провести с нами воспитательную беседу. Ей это всегда удавалось лучше, чем кому-либо, поэтому родители и Сальваторе отбыли, а мы остались.