Не поздоровилось бы им на суде от таких показаний. На это мошенник, очевидно, и рассчитывал. Я решил во что бы то ни стало отыскать деньги.
— Врать ты можешь сколько угодно, — сказал я, — но деньги ты передал Антиповой! Она созналась.
— Ну, если созналась, так пусть их покажет и отдаст вам, — сказал Москаленко.
Очевидно, этот метод допроса не мог дать никакого результата. Но ведь и он, и Антипова знали же, где деньги.
Антипова была видной, рослой и дебелой, тоже видавшей виды бабой.
— Послушай, матушка! Деньги ведь Москаленко передал тебе. Он сознался. Где они? Сознайся и ты, лучше будет.
— Пусть врет больше! Если передал, то куда бы я их дела? Не в банк же понесу! — бойко ответила Антипова.
Оба уперлись, и все тут.
Три дня держал я Антипову в камере участка — авось одумается. Наконец опять вызвал.
— Ну что, надумала сказать, где деньги?
— Ни о каких таких деньгах я не знаю.
Я решил пригрозить.
— Ой, баба! Не шути… год будешь в остроге сидеть, пока не сознаешься. Гляди!
— Воля ваша!
Оставалось одно: устроить побег Антиповой из участка и проследить, что она будет делать на свободе.
Я решил обставить дело так, будто бы надзор за камерой ведется очень плохо. Выбрав надежных городовых, я объяснил им, в чем дело, и приказал притворяться пьяными, делать вид, будто они засыпают прямо у дверей, не запирать их… А сам, помимо того, решил воспользоваться услугами одной из самых опытных агентш, жены городового Федосова.
В один прекрасный день камера Антиповой отворилась и представлявшийся пьяным городовой с бранью и проклятиями втолкнул туда упирающуюся и кричащую новую «арестантку».
Оставшись наедине с Антиповой, после того как городовой водворил ее в камеру, Федосова начала громко плакать и проклинать полицию, чем, естественно, возбудила сочувствие Антиповой. Слово за слово, и к вечеру между двумя женщинами установились самые дружеские отношения. Так прошел весь день и ночь. На следующий день сторожить камеру явился Федосов, муж агентши. Он пошатывался и бормотал что-то невнятное.
При виде этого стража Федосова сообщила на ухо своей соседке, что как только этот проклятый городовой уляжется на деревянную скамейку и захрапит, она, Федосова, намерена бежать.
— Я знаю здесь все ходы и выходы, а этот пьяница будет лежать, как колода, — добавила Федосова.
— И я с тобой, — проговорила Антипова, соблазнясь намерением Федосовой.
— Как хочешь, — безразличным тоном сказала Федосова.
Городовой начал похрапывать, а Федосова и не думала приводить в исполнение свое намерение. Она о чем-то задумалась.
— Ну, что же ты?
— Да вот думаю, что убежать-то мы убежим, а куда я затем денусь? Полиция начнет разыскивать, надо на первых порах уехать из Питера, а потом, когда горячка пройдет, можно и воротиться. Беда только в том, что уехать из города и прожить на стороне денег стоит, а у меня медный пятак за душой. С ним далеко не уйдешь!
— Ну, об этом не сомневайся! — самодовольно проговорила Антипова. — Деньги у нас будут. Правда, у меня с собой в чулке всего двугривенный, но нам только дойти до Смоленского кладбища, и у нас тысячи будут. На все хватит…
— Ну, тогда медлить нечего, иди тихонько к двери, а я за тобой. Надо наблюдать за солдатом. Ишь как, собака, храпит!
Антипова начала медленно, на цыпочках приближаться к заветной двери, за ней в трех шагах следовала Федосова, не спуская глаз с городового. Когда Антипова отворила дверь из камеры, Федосова, проходя мимо мужа, шепнула ему: «На Смоленское кладбище» — и тотчас догнала Антипову, которая ничего не заметила.
Нечего и говорить, что беглянки без всяких препятствий выбрались на свободу из полицейской части и после двухчасовой ходьбы достигли Смоленского кладбища.
У ворот кладбища уже стояли сторож и какой-то малый, одетый в большие сапоги и пиджак. Проходя ворота, Федосова мигнула этому незнакомцу, пристально смотревшему на Антипову. Тот же, в свою очередь, сделал знак рукой, как бы говоря: «Будь покойна, все наготове».
Они шли очень долго. Антипова все искала взглядом на заборе какой-то только ей известный знак. Федосовой уже начало овладевать беспокойство. Но вот Антипова на мгновение остановилась, подошла близко к забору и, увидев на нем мелкую надпись красным карандашом «лево», свернула с мостков в левую сторону и сказала следовавшей за ней по пятам Федосовой:
— Теперь и конец близок.
Уже вечерело, кладбище погружалось во мрак, когда обе женщины подошли к могиле с покосившимся крестом.
— Муженек мой покойный здесь лежит, — сказала Антипова. — денежки стережет!
Она нагнулась и начала разрывать могилу.
— Мы эту работу мигом за вас окончить могем-с… — сказал вдруг выросший как из-под земли парень, которого они встретили у ворот кладбища.
С ним было еще два человека.
— Сыщики! Бежим! — с деланным испугом проговорила Федосова.
— Ну, зачем же бежать, — усмехнулся парень. Женщин задержали, а из могилы вырыли пакет, завернутый в газетную бумагу, с четырьмя тысячами рублей с лишком…
Процентные бумаги отца Иоанна были здесь все до единой.
— Ну что, матушка? — сказал я Антиповой, когда ее привели. — Не уберег муж-покойник денег-то, а?
Антипова угрюмо промолчала…
Москаленко пошел в арестантские роты.
Пьяный зверь
Пятнадцатого января, около трех часов утра в сыскную полицию поступило сообщение, что в доме барона Фредерикса по Орловскому переулку, в меблированных комнатах новгородской мещанки Елены Григорьевой найден мертвым в своем номере отставной чиновник Готлиб Иоганнович Фохт.
Я немедленно командировал в Орловский агента полиции. Туда же приехали судебный следователь, товарищ прокурора, полицейский врач и лица судебно-полицейского ведомства.
Глазам прибывших предстала небольшая комната, серенькая, грязная. У правой от входа стены — узкая железная кровать. Кровать постлана, но не смята. Мертвый Готлиб Фохт лежит спиной на полу. его левая нога покоится на кровати. Одет он в чистое нижнее белье, тоже не смятое. Полицейский врач приступил к наружному осмотру покойного.
— Ваше мнение? — обратились к врачу товарищ прокурора и судебный следователь. — Имеем ли мы дело со случаем скоропостижной естественной смерти, или есть данные предполагать насильственную кончину?
— Я не усматриваю явных следов насилия, — ответил врач, — правда, есть маленькие ссадины под бровями и на шее и небольшая рваная ранка за левым ухом… Но я полагаю, что этих данных еще мало для картины насильственной смерти. Положение трупа наводит меня на мысль, — продолжал врач, — что смерть застала Фохта внезапно, когда он собирался ложиться. Он вдруг почувствовал дурноту, хотел вскочить, но уже не мог, и навзничь, мертвый, грохнулся на пол. Левая нога осталась на кровати.
— Но ссадины, ссадины!
— Он мог удариться при падении.
Следователь переглянулся с товарищем прокурора.
— Видите ли, доктор, если бы Фохт сам упал в. агонии навзничь или на спину, то он должен был бы скорее всего разбить себе затылок, голову. Вы видите — он лежит лицом кверху. Каким же образом человек, падающий навзничь, может получить от падения ссадины под бровями?
— Он мог удариться лицом… — ответил сконфуженный врач.
— Нет, не мог, — возразил следователь.
Распорядившись об отправке трупа для вскрытия, мы приступили к предварительному дознанию.
Первой была приглашена для допроса, за отсутствием содержательницы меблированных комнат, ее сестра Евдокия Григорьева.
— Скажите, в ту ночь, когда скончался Фохт, все ваши жильцы были дома?
— Кажись, все…
— Был ли кто-нибудь в комнате покойного?
Тут Григорьева рассказала, что в тот поздний вечер и ночь к покойному заходили соседи по комнатам Иван Малинин и чиновник Александр Платонович Померанцев. По-видимому, они пьянствовали. Из комнаты Фохта раздавались взрывы хохота, пьяные выкрики, словом, веселье шло вовсю. Шумели настолько, что барыня из пятого номера выходила и просила быть потише. В два часа ночи Григорьева видела Малинина сильно пьяным, а Померанцева — выходящим из комнаты Фохта в брюках покойного.
— Вы, стало быть, хорошо знали вещи покойного, если сразу узнали его брюки на Померанцеве? Скажите, в таком случае, чего не хватает среди вещей покойного Фохта?
После беглого осмотра Григорьева обнаружила исчезновение енотовой шубы и золотых часов с цепочкой.
Один из жильцов, великолуцкий мещанин Петр Вихрев, тоже заявил, что в ночь смерти Фохта он видел, как Померанцев и Малинин переходили из комнаты в комнату, то от Фохта к себе, то от себя к Фохту.
Исчезновение енотовой шубы покойного, его золотых часов, таинственные обстоятельства смерти, неестественное положение трупа, подозрительные ссадины и ранка на шее — все это дало основание полагать, что отставной почтовый чиновник Готлиб Фохт был убит с целью ограбления.
Показание Григорьевой, что в ночь трагического происшествия покойный Фохт проводил время с Малининым и Померанцевым, пролило свет на это дело, дав ценные указания, в каком направлении вести следствие. Я дал приказ о розыске похищенной у Фохта енотовой шубы. Эти розыски очень скоро увенчались успехом. На Александровском рынке нашему чиновнику удалось узнать, что утром пятнадцатого января какие-то двое неизвестных продали енотовую шубу барышникам, которые, в свою очередь, перепродали ее в лавку Павлова в Апраксином дворе. Там шуба и была найдена и представлена в сыскную полицию.
Теперь все внимание сыскной полиции сосредоточилось на Малинине и Померанцеве. Какой-то внутренний голос подсказывал мне, что эти двое не косвенно, а прямо замешаны в деле об убийстве Фохта.
И тут случилось нечто в высшей степени странное. Один из предполагаемых убийц совершенно спокойно явился в свою комнату, то есть туда, где, как он должен был предполагать, все уже были начеку и где была устроена засада. Это был Иван Малинин. Около десяти часов утра он, пьяный, подъехал к дому, вошел к квартиру и прошел колеблющейся походкой в свою комнату.