а еще митрополитом, Сергием, сказавшим о народе, в то время уже не исключительно православном, что его радости - это наши радости, а его беды - наши беды. Совершенно аналогичная ситуация была и в 1993 году. Страна действительно стояла на грани гражданского конфликта, который мог привести к самым непредсказуемым последствиям. И Церковь не могла остаться в стороне от попыток его решения. Такое отстранение даже помыслить недопустимо перед памятью преподобного Сергия, святителя Алексия, священномученика митрополита Филиппа, патриарха Гермогена и сонма других иерархов и мирян, активно вмешивавшихся в государственную политику своего времени.
Может ли православный человек стать политиком и создавать партии?
Спросим себя: разве Столыпин или генерал Ермолов были неправославными людьми? Список имен можно продолжить, и ответ кажется очевидным. Однако он не так очевиден в отношении вопроса об участии в партийной борьбе и тем более в создании партий. Мне думается, что понятие партии, то есть такого рода политической силы, которая отстаивает интересы части общества, просто по определению неприложимо к Православию как таковому. Православный человек не должен создавать никакую партию, в том числе и православную. Недавно, проезжая по Арбату, я видел вывеску, свидетельствующую о существовании партии православных христиан, и, честно говоря, очень подивился. Думаю, что большинство верующих в нашей стране не знают о наличии некоей православной партии со штаб-квартирой в центре Москвы и вряд ли она кого-то из них представляет. Ведь, по существу, партией православных христиан может быть только сама Церковь, но уже вне всякого непосредственного политического контекста. Другое дело — личное вхождение каждого верующего в те или иные общественные или общественно-политические структуры, предлагающие такое решение государственных проблем, которое не заставляет идти на компромисс с собственной совестью, не противоречит вере и христианским принципам. Более того, людям соответствующего общественного темперамента было бы странно уклоняться от участия в той или иной партийной борьбе, особенно в такие критические времена, как наши, и уходить в полную аполитичность. Иначе мы отдадим всю сферу политики на откуп силам ну если не прямо антихристианским, то, по крайней мере, не понимающим реального места Православия в совокупности всей нашей жизни.
Может ли священник советовать своим прихожанам, за кого им голосовать на выборах?
Церковь не может и не должна выносить суждение о том, кого из политических лидеров следует поддерживать или программе какой партии сочувствовать. Но каждому священнику необходимо постоянно напоминать своим прихожанам, что ни в каком случае нельзя всей этой политической борьбой страстно увлекаться. Ни к какому человеку нельзя относиться с такого рода симпатией, чтобы из-за этого других людей, которые относятся к нему иначе, уничижать и презирать. Мы ни в коем случае не должны допустить внутри Церкви то разделение, которое в мирской жизни всевается в сердца наших соотечественников. Люди, естественно, могут придерживаться разных политических и общественных взглядов, но если они христиане, то ни при каких обстоятельствах не должны доходить до взаимного отталкивания.
Существует ли сегодня такая политическая партия, идеологические положения которой не противоречат православному мировоззрению?
Прямо должен сказать, нет. Такой партии я не вижу. Поэтому мои предыдущие рассуждения носят скорее теоретический характер и не являются практическим указанием для православного человека, который мог бы без зазрения совести присоединиться к тому или иному блоку. Для меня лично огромная проблема каким бы то ни было образом участвовать в выборах в Думу или куда-то еще. К сожалению, нынче о наших государственных и политических структурах можно сказать словами блаженного Августина: «Что такое государство без справедливости? Банда разбойников». В банде разбойников действительно не выберешь, за кого голосовать.
Некоторые считают, что сегодня выбор возможен только между теми, кто ворует, и теми, кто убивает. Означает ли это, что следует отдавать свой голос за тех, кто ворует?
Для кого-то лучше так, а иной скажет, что бывает такое воровство, что по беспредельности с ним ничто не сравнится. В нынешней ситуации сложно однозначно судить о таких вещах и без очень сильных нравственных компромиссов трудно поставить галочку за кого бы то ни было.
С одной стороны, Церковь призывает к воинской службе, к защите Отечества, с другой — все чаще армию используют в качестве политической дубинки; кроме того, проблема дедовщины остается нерешенной. И верующие, и неверующие юноши призывного возраста задаются вопросом: как быть?
Ситуация с армией, действительно, очень тяжелая. И такого поверхностного оптимистического отношения, что, мол, давайте все служить ни на что невзирая, лично я никак не разделяю. Но при всем том ведь никто не отменял того, что мы живем в государстве, окруженном отнюдь не только дружественными нам народами и державами. Мы же не можем вслед за Троцким повторить, что не надо ни мира, ни войны и давайте все разойдемся. Как на такой призыв отреагируют наши соседи, в общем, понятно. Ну что делать? Значит всякому, кто имеет мужество, нужно стараться исполнить свой долг, и не перед какими-то политиками, не перед каким-то режимом, но перед Родиной и перед теми людьми, которые могут вновь оказаться под пулями, как это произошло, скажем, в роддоме Буденовска.
Должен ли сегодня православный человек, служащий в армии, участвовать во всех тех войнах, которые ведет государство?
То, что я сейчас скажу, не нужно воспринимать в том смысле, что кто так не поступит, тот согрешит, или, тем более, что я призываю матерей посылать своих сыновей на войну. Не имею я дерзновения так говорить и не говорю. Будем считать, что речь идет о норме, о принципах отношения к войне и о том, что часто мы им не можем соответствовать. И снисхождение здесь куда как более понятно. Только после такой оговорки я могу все же сказать: ну хорошо, а ежели не пойдет воевать православный — первый, второй, третий, десятый… — что будет? Что будет со страной, у которой не окажется тех, кто должен служить на границе, работать в разведке и контрразведке, ловить преступников (хотя наша милиция может и не нравиться, и есть за что), собирать налоги (хотя нас вполне обоснованно не устраивает то, как эти налоги налагают и чем при этом руководствуются)? Что будет с женщинами, детьми? Конечно, можно отказаться на войне брать оружие, но ведь это означает, что его за тебя будет вынужден взять другой. И даже если я за такой отказ проведу три года в тюрьме, а тот, другой, на войне погибнет, то исполню ли я завет Христа, который сказал, что нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих (Ин. 15, 13), или окажусь слаб и малодушен? Ведь предел же можно себе положить. Тот предел, о котором еще Иоанн Креститель говорил римским воинам. Когда они спросили его, не лучше ли нам все оставить и уйти, он ответил: Ничего не требуйте более определенного вам (Лк. 3, 13), но просто никого не обижайте, не клевещите, и довольствуйтесь [тем, что имеете] (Лк. 3, 14), то есть исполняйте свой служебный долг.
Вот правило, по которому может и должен поступать православный юноша, оказавшийся в экстремальной ситуации. В конце концов, за праведность той или иной войны ответят те, кто ее начал и организовал. Солдат, исполнивший свой армейский долг, ответит за исполнение долга.
Но если ты считаешь, что эта война преступна и тебя вынуждают защищать не Отечество, а чьи-то грязные политические интересы и посылают выполнять заведомо гибельные приказы, разве при этом не меняется понятие долга?
Действительно, ужас сегодняшней ситуации ни с чем не сравним. В первой чеченской войне наши солдаты шли воевать, зная, что иные их начальники — предатели и что главный враг часто не тот, кто стоит по ту сторону окопа, а тот, который шлет их вперед. Такого, как в той войне, в России никогда не было. Поэтому можно и должно отказываться от исполнения преступного приказа. Нельзя заставлять себя добивать пленного, насиловать женщину, пытать врага, даже если от тебя этого требуют. Здесь должно быть повиновение правде Божией, которое выше повиновения любым человеческим законам. Но невозможно отказываться рисковать собой, если вместо тебя пойдет рисковать кто-то еще. И как бы ни был преступен режим, от этой сопряженности друг с другом никуда не деться. Ну что тут поделать? Трагическая коллизия. Каждый сам должен принимать решение.
Как Церковь определяет свое отношение к нынешнему чеченскому конфликту? Расценивает ли его как религиозный?
Это очень непростой вопрос. Как известно, официальная церковная позиция, сформулированная Святейшим Патриархом в соответствующих постановлениях Священного Синода, исходит из того, что конфликт в Чечне не является собственно конфликтом между христианством и мусульманством. В самом общем смысле это действительно так, потому что на территории нашей страны живут и другие мусульмане, с которыми у православных христиан и отчасти у представителей иных религиозных конфессий вполне корректные отношения. Существуют также определенного рода формы сотрудничества и в социальной области, и в некоторых иных сферах общерелигиозного делания. Скажем, в минувшие десятилетия это была ныне неверно понимаемая, но тогда вполне искренняя борьба за мир разных религиозных конфессий. Сейчас, наверное, можно привести и другие примеры.
Так что не следует считать, что отношения между исламом и христианством всегда имели конфликтную природу. Более того, в истории нашей страны XVII—XIX веков мы имели один из наиболее удачных вариантов разрешения этой конфликтности, ибо мусульманские народы, вписанные в структуру российской государственности, имели всю полноту конфессиональных, гражданских и государственных прав. Для них, так же как и для коренных христианских народов, проживающих в России, было открыто продвижение по государственной и военной службе — притом что военную присягу мусульмане (как и представители других неправославных христианских исповеданий) приносили перед своими священнослужителями. И все это было совершенно естественно и никем никогда не оспаривалось. Единственное право, которого они были лишены, — это право прозелитизма, право миссионерской деятельности среди православного населения, ибо в ней виделась угроза стабильности российской государственности. Конечно, это не вполне сочетается с либеральной доктриной равенства всех религий и прав человека, но именно в этом был залог крепости нашей страны на протяжении всего, может быть, самого славного периода ее истории. Благодаря всему этому удалось добиться инкультурирования и вписывания в контекст общероссийской жизни, особенно в конце XIX столетия, нескольких миллионов мусульманского населения — татарского, кавказского, среднеазиатского - без сколько-нибудь значительных конфликтов на конфессиональной почве. В то время при наличии сильной государственности решен