Может быть, надо было бы научить человека пользоваться этими свободами себе во благо, и в этом, то есть в обсуждении правовых вопросов современности, Церковь могла бы видеть свою задачу?
Несомненно, можно и нужно свидетельствовать внешнему миру о христианском понимании гражданских свобод. Однако не будем питать иллюзий и особенных надежд на то, что бесконечно секуляризованный мир прислушается к голосу Церкви. Вспомним хотя бы о том, с какими сложностями обсуждался закон о свободе совести и религиозных организациях, или о том, что голоса Патриарха оказалось недостаточно, чтобы убедить частный телеканал не показывать кощунственный фильм «Искушение Христа». Безусловно, необходимо напоминать миру о том, что подлинное достоинство человека раскрывается в ту меру, в какую явным в нем становятся образ и подобие Божие, а гражданское общество постольку хорошо, поскольку является отдаленным образом Царствия Небесного, но надеяться, что это напоминание будет услышано, особо не приходится.
С чем связано то, что христианская пресса на Западе не в пример более активно обсуждает правовые вопросы, а наша православная пресса практически не уделяет внимания подобным проблемам? Только в 70-х годах в «Богословских трудах» обсуждались самые общие вопросы справедливости, да и то в рамках богословских собеседований с протестантами.
Обсуждение этих вопросов с западными христианами происходило в те годы по той причине, что тогда вопросы справедливости в нашем обществе считались решенными окончательно и не допускалось никакого неподцензурного их обсуждения в официально разрешенной печати. Так что такие двусторонние диалоги давали Православной Церкви возможность для формулирования своей позиции по данным вопросам, хотя и в несколько прикровенной форме. Нельзя не согласиться и с тем, что в западном христианском мире за последние сто с небольшим лет сформировались определенные для каждой конфессии социальные доктрины. В нынешней ситуации представляется необходимым формулирование такой доктрины и для нашей Церкви. Что понятно, ведь люди хотят услышать определенное церковное мнение по поводу разных социальных проблем. Священноначалие неоднократно высказывалось по наиболее болевым вопросам российской действительности - от трагедии 1993 года до чеченского конфликта. Решением Священного Синода сформирована специальная рабочая группа по выработке концепции церковного понимания межгосударственных отношений. Ею рассматривается также целый комплекс вопросов: правовые отношения, мера участия Церкви в социально-общественной жизни. На прошедшем Архиерейском Соборе ею были предложены, а Собором были приняты «Основы социальной концепции Русской Православной Церкви».
Имеются ли хотя бы в ряде случаев совпадения позиции Церкви с позициями правозащитных организаций?
Я боюсь, что нынешние правозащитные движения, по своей идеологии почти исключительно леволиберальные, подходят к той же проблеме свободы совести с иных позиций, чем представители нашей Церкви или других религиозных конфессий. Светские правозащитники отстаивают свободу деятельности даже тоталитарных сект, некоторым из которых свойственны человеконенавистничество или сатанизм. В последние десятилетия советской власти в правозащитном движении участвовали люди, руководимые несхожими интересами, с противоположными мировоззрениями. Они объективно противостояли тоталитарному режиму и на какой-то определенный период оказались союзниками. Но представить себе, что сейчас отец Дмитрий Дудко и бывший священник Глеб Якунин могут вновь стать едиными в деле защиты прав верующих, что имело место в конце 70-х, — решительно невозможно, равно как и представить сотрудничество Александра Солженицына и Сергея Ковалева.
Быть может, имеет смысл не только говорить о Декларации прав человека как о культурном продукте секуляризированного общества, но и выделить в ней те евангельские мотивы, которые нашли там свое отражение?
Да, можно напоминать обществу, что его так называемые положительные ценности коренятся в христианстве, в том, что принесло в этот мир ветхозаветное и новозаветное Откровение. Напоминать, что непреходящие понятия религиозны по своей природе и что существует определенного рода этический, социальный и религиозный минимум, который может поддерживать «сносное» существование людей, уберегая их от ада на земле. Однако я здесь не слишком оптимистичен, ведь, как известно, закон — что дышло, куда повернешь, то и вышло. Хотя декларация не обладает конституционным статусом и не является руководящим документом для национального законодательства, но одно дело, когда в ее общие формулировки вкладывается смысл, восходящий к библейскому тексту, а другое дело, когда тут же оправдывается право на эвтаназию или аборты. Мы, как христиане, не должны забывать, что призваны к большему, и, видя некоторые позитивные начала в Декларации, не должны считать их достаточными.
Как вам кажется, история о милосердном самарянине могла бы быть примером той человечности, к которой призывает Декларация: увидеть в каждом прежде всего человека, а не расу, пол, гражданство, вероисповедание? Не состоит ли в этом служебная роль Декларации, которая, по определению, не должна говорить о вещах вечных и возвышенных, а, подобно многим законодательным документам, призвана способствовать уменьшению несправедливости в нашей жизни?
В этом-то и состоит опасность абсолютизации человечности как таковой. Церковь не может отречься от своего призвания напоминать человеку, что ценности этого земного мира не есть конечный критерий его бытия, что сами по себе они не хороши и не плохи и могут как вести к благу, так и удалять от него. Притча о милосердном самарянине учит нас определенного рода системе координат: в своей жизни мы должны исходить не из того, кто ближний нам, а из того, кому мы можем оказаться ближними. Она говорит о человеке не как о субъекте прав, а как об имеющем обязанности в этом мире. Я не уверен, что эта идея вполне заложена в Декларации. Притча учит милосердию к врагу, оказавшемуся в бедствии. Но из нее никак нельзя сделать того вывода, который иной раз делается при либерально-демократическом понимании прав человека, когда даже напоминание ему о том, что он пребывает в пагубном духовно-нравственном состоянии, становится неприемлемым и недопустимым. Западное общество в значительной степени идет по этому пути. Там Церковь, как правило, может участвовать в действительно насущной социально-общественной работе, всячески поддерживать больных, скажем, СПИДом или другими тяжкими заболеваниями, но там недопустимо сказать человеку: «Мы скорбим с тобой и не оставим тебя до конца, но болезнь твоя — плод греха, и главное, что ты сможешь сделать в отпущенное тебе Господом время, — осознать губительность такого пути и раскаяться в нем». И с каждым годом это становится все более и более невозможным. И в этом тоже опасность подобного понимания прав человека.
Может ли эта Декларация оказаться полезной в том смысле, что признание правомерности существования и свободного распространения разного рода воззрений позволяет рассчитывать на то, что и воззрениям церковным также не будет чиниться препятствий?
Теоретически да. Однако на деле не вижу данных, явно свидетельствующих о таком понимании, казалось бы, основополагающих положений Декларации. Может быть, оно и есть, но вряд ли является преобладающим.
Как Церковь относится к геноциду евреев во время второй мировой войны?
Всегда надо помнить, что преступление есть преступление, убийство людей есть убийство людей и что национальная ненависть, тем более выражающаяся в таких человеконенавистнических формах, как это произошло с еврейским народом в 30-40-е годы XX столетия, для христианина абсолютно неприемлема и является страшным смертным грехом. Вместе с тем мы не должны подпадать под влияние определенного рода идеологической установки, которая этим трагическим событиям сопутствует. Она заключается в том, что за страданиями одного народа, забываются страдания миллионов людей других национальностей, также потерпевших в эти страшные для всего человечества годы. Помня о геноциде евреев, мы не должны забывать и о цыганах, которые тоже германским национал-социализмом предназначались к всеобщему уничтожению, и о славянских народах, которым отводилась роль в лучшем случае рабочей силы или некоторого поставщика генофонда, и о миллионах жителей нашего Отечества, которые претерпели от сходной человеконенавистнической идеологии в 30-40-е и начале 50-х годов. Нельзя сводить всю сложность человеческой истории к судьбе только одного народа, так как преимущественное внимание к одному почти всегда означает забвение другого. И вот такого рода аберрации исторического зрения, думается, любому верующему человеку не следовало бы допускать.
Из некоторых сегодня печатаемых либеральнобогословских текстов следует, что этот геноцид был результатом традиционной ненависти христиан к евреям. Каково общецерковное мнение по этому поводу?
Эта идея, которая ныне проводится в ряде кругов либеральной западной протестантской теологии и именуется преодолением богословия триумфализма, по сути дела, ведет к отказу от основы нашей веры, от веры в то, что Иисус Христос есть Тот Самый Мессия, о Котором говорит весь Ветхий Завет и Которого по целой очень сложной совокупности социальных, духовных - прежде всего духовных — причин в подавляющем большинстве не принял современный Ему иудейский народ, то есть задолго до того, когда можно было бы говорить о каких бы то ни было христианских гонениях на евреев. Более того, как известно, в первое время истории Церкви происходили иудейско-языческие гонения на христианство, которые и в последующие века в разных местах и в разных формах неоднократно повторялись. Так, например, сегодняшние либеральные богословы предлагают в богослужениях Страстной Пятницы и Субботы заменить слова, в которых возлагаются упреки предавшему Христа еврейскому народу, на какие-то другие, более нейтральные. Но это значило бы отказаться от веры в крестные муки Христа Спасителя, в распятие, в воскресение, в открытие Царствия Небесного, отказаться от веры, которую иудаизм не принял и не принимает. Это значило бы перестать быть христианином. Однако и то верно, что в истории преимущественно западного христианства, и особенно после отделения Католичества от Православия в 1054 году, был предпринят целый ряд мер и создан целый ряд институтов, которые никак не соответствуют нормам современного сознания в области прав человека или этнического и религиозного равноправия. Вместе с тем следует также четко представлять, что в XI — XIV веках о религиозном равноправии не говорил никто. И не только сама Католическая Церковь, но и еретики сектанты, с которыми она боролась, и иудеи, и мусульмане даже не помышляли о мирном сосуществовании разных религий, и каждый народ, исходя из своих вероучительных принципов, боролся за торжество своей веры, которую он считал главной и для себя, и для окружающего мира. В Европе, особенно в эпоху борьбы с мусульманским и иудейским влияниями, наиболее сильными в южных торгово-промышленных областях, испанские реконкистадоры сформировали и узаконили ряд ограничений на полноправное участие иудеев — подчерк