Что же касается кришнаитской помощи, то известно, что они предлагают еду идоложертвенную. Но для христианина ее употребление недопустимо. Кроме того, это недобросовестная религиозная интервенция. Представьте, если бы мы предлагали людям других вероисповеданий участвовать в тех или иных обрядах и таинствах Православной Церкви, скрывая, что это обряды и таинства, и называя это, предположим, физиотерапевтической процедурой.
С чем связано то, что в последнее время так изменилось отношение Православной Церкви к экуменизму?
Существенное изменение нашего отношения к экуменизму связано не с принципиальной переменой богословских позиций, а с изменением реалий западного христианского мира.
В 20-40-х годах XX века экуменизм был на 90% левопротестантским. Когда на одной из первых экуменических конференций протоиерей Сергий Булгаков прочитал доклад о почитании Божией Матери, его захлопали и освистали. Для протестантов недопустимо почитание Божией Матери, они в основном не признают и Ее приснодевство, ложно трактуя слова Евангелия о братьях Спасителя как о детях не только Праведного Иосифа, но и Самой Пресвятой Богородицы. В 30-40-х годах протестанты были решительно настроены и по отношению к иконопочитанию, так что на тех же экуменических конференциях не стыдились называть его идолопоклонничеством. Кроме того, в тогдашнем экуменизме присутствовал очевидный политический подтекст.
В 60-е годы ситуация изменилась. В результате десятилетий миссии русской эмиграции в Европе и в Соединенных Штатах многие верующие там начали осознавать важность восточной христианской традиции. Поэтому возникла необходимость свидетельства — в разных формах и разными способами - перед западным христианским миром об истине Православия. Это свидетельство осуществлялось через такие общественные структуры, как Всемирный Совет Церквей и другие экуменические организации. Какова была степень успеха, об этом можно судить по-разному, но в любом случае открытое иконоборчество, неуважение к патриотической традиции, к таинствам и обрядам Восточной Церкви было преодолено. С тех пор многое изменилось. Сегодня можно увидеть в протестантских храмах — и у традиционных протестантов, и у лютеран, у англикан, у методистов - православные иконы и русские, и греческие, пусть даже означенные как религиозная живопись. Можно услышать православные песнопения. Мы знаем, что многие серьезные протестантские богословы занимаются изданием святоотеческих текстов и памятников древнемонашеской письменности и достаточно глубоко их толкуют. Несомненно, это тоже плод разнообразного экуменического общения.
Однако наряду с этим в протестантском мире в последнее время явно усиливается влияние общераспространимых в общественном сознании тенденций имморализма в подходе к таким основам христианской нравственности, как чистота брака, чистота общения полов. Протестанты дожили до того, что на официальном уровне чередуют обращение к Богу в мужском и женском роде. Молитва Господня читается то «Отче наш…», то (прости Господи!) «Мать наша…» У протестантов, несмотря на их вековое иконоборчество, можно увидеть нечто отдаленно напоминающее распятие некоего существа с усредненными мужеженскими половыми признаками. И все это ради того, чтобы показать равенство оскотиненного мужчины и превратившейся в животное женщины! И этот полный отказ от элементарных азов христианства происходит почти повсеместно. Когда спрашиваешь у пастыря такого прихода о вере в Бога, то начинаются разговоры о высшей силе, о некоем абсолютном разуме. Если просишь сказать конкретнее, признает ли он существование лукавого как силы зла, действующей в мире, он может сказать: «Нет. Какой лукавый? Есть хаос, нестроения, есть тоталитаризм, есть отсутствие свободы». — «А как же искушение Спасителя диаволом? Есть же множество эпизодов Священного Писания, которые говорят о падших духах злобы?» На это он отвечает: «Ну что вы! Это все аллегории. Вы не знаете, как правильно читать Евангелие».
Неудивительно, что и отношение к тексту Священного Писания как к неизменному и богооткровенному сменяется на вольное с ним обращение. И когда все эти тенденции превысили меру вместимости для христианского сознания, возник естественный протест, выразившийся в выходе из Всемирного Совета Церквей целого ряда Поместных Православных Церквей — Грузинской, Сербской, Иерусалимской. Фактически вопрос этот стоит сегодня и перед Русской Православной Церковью.
На каждой литургии мы молимся о соединении святых Божиих Церквей. Кто с кем и на какой основе должен и может объединяться?
Давайте сначала точно процитируем то, о чем молится святая Церковь в великой ектение. Молится «о мире всего мира, благостоянии святых Божиих церквей и соединении всех». Итак, Церковь не молится о соединении святых Божиих Церквей просто потому, что сама по себе Церковь едина и не может быть никакой множественности Церквей Христовых, пребывающих вне общения друг с другом, которые должны соединиться. Если посмотреть греческий оригинал этой ектении, мы увидим, что в отличие от слова «церквей» стоящее там слово «всех» — мужского рода. Оно означает соединение всех людей, вхождение отдельных собратьев в ограду Церкви. То есть совсем иной смысл. И это то, о чем действительно на протяжении всего исторического бытия свидетельствует Церковь Христова, призывая в свою ограду и всех неверующих, язычников, иноверцев, представителей иных мировоззрений и, в конце концов, всех отделившихся от полноты пребывания в ней христиан. И это наш христианский долг — молиться о мире во всем мире и о всех людях как чадах Божиих. И это вовсе не экуменизм.
Коренная посылка протестантского экуменизма (а экуменизм, конечно же, зародился в протестантской среде) иная. Она исходит из того, что исторически нам не явлена полнота Церкви Христовой как Единой Церкви от века и до второго пришествия пребывающего на земле человеческого сообщества. Церковь будто бы явлена лишь как множество ветвей одного дерева, даже не всегда осознающих свое пребывание в полноте вселенской, в полноте кафоличности. И в этом смысле изначально задача экуменизма состояла в том, чтобы все христиане осознали, что они лишь веточки одного и того же древа. Но то, что никакая конфессия не может претендовать на полноту истины, на полноту хранения евангельского благовестил, с этим Православная Церковь, конечно, никогда не согласится.
Как Вы считаете, объединение Православия и Католичества в принципе возможно?
Да. возможно, если католики откажутся от двух своих кардинальных заблуждений: от учения о примате, то есть абсолютном главенстве, римского епископа, о даре его непогрешимого учительства, и от учения об исхождении Святого Духа от Отца и Сына — иными словами, откажутся от ложной триадологии. Если это произойдет, то не будет никаких непреодолимых препятствий для воссоединения Католичества с Православием, точнее, Римской кафедры, Римской Церкви со Вселенской Церковью Христовой. Можно богословски точно рассуждать не о Католичестве, а именно о Римской Церкви, некогда отделившейся от полноты пребывания во Вселенском Православии, но сохранившей основы древнецерковной веры — иерархическое священство и многие признаки богослужебной церковности. Откажется ли какой-либо из пап от папского примата о непогрешимости? Об этом можно скорее молиться и этого желать. Но вряд ли такое может быть достигнуто на богословских переговорах и политических собеседованиях.
А объединение Православия и Протестантства тоже может быть достигнуто?
Безусловно, протестанты, благодаря замутненности специфическими воззрениями, значительно дальше ушли от веры древней неразделенной Церкви. И в этом смысле не случайно, что католики принимаются в ограду Православной Церкви, как правило, по третьему чину, когда через таинство покаяния признается действительность крещения, миропомазания, священства (католические клирики принимаются в сущем сане, если тому нет других канонических препятствий). Протестанты же принимаются не более чем по второму чину, через таинство миропомазания. Мы можем традиционных протестантов признавать крещеными христианами, то есть сущностно связанными с Церковью Христовой, но не получившими никаких иных даров благодатного в ней пребывания, которые есть у православных. И конечно же, без обретения священства, идущего от апостолов, без признания необходимости и спасительности семи таинств, установленных Спасителем, невозможно говорить о каком бы то ни было вхождении протестантских сообществ в ограду святой Церкви.
Впрочем, в двадцатом столетии бывали и радостные прецеденты. Так, уже в наше время, в конце 70-х — начале 80-х годов, несколько епархий американских баптистов из южных штатов почти в полном составе вошли в состав епархии Антиохийского патриархата Северной Америки и явились очень активными свидетелями Православия в среде своих же ближних собратьев. Так что благодать Божия «немощное врачует и оскудевающее восполняет».
Как Православная Церковь относится к старообрядчеству?
Если говорить о точных канонических понятиях, то вернее было бы употреблять термин «раскол», а не «старообрядчество», ибо оно по природе своей и есть раскол, то есть отпадение от единства православной веры сначала тоже единого, а потом до бесконечности раздробленного сообщества, не признающего историческую Церковь такой, какой она существует, в результате чего утерявшего и собственное именование Церкви. В этом смысле дальше можно лишь рассуждать о степенях этого отпадения. Сильнее всего это проявилось в беспоповческих общинах, дошедших до прямо противоречащего Новому Завету утверждения о таком ниспадении церковного бытия, при котором не только церковная иерархия утрачивает свое значение, но и большинство таинств отменяется. Некоторые старообрядцы считают, что должно быть сохранено только крещение, некоторые признают те или иные формы брака. В меньшей степени такое отпадение произошло в общинах поповческих, которые — одна ветвь в XIX веке, а другая в 20-е годы нашего столетия — пытались возродить у себя церковную иерархию, но методами тоже весьма парадоксальными, то есть приняв духовенство из той самой Церкви, законность, бытие и благодатность которой ими же и не признается.