А в чем разница между тем, что у святых называется бодрствованием, вниманием к своей духовной жизни, — и самокопанием, доходящим до истерической самозабвенности, когда выискивается какая-нибудь красная портьера, напугавшая в детстве, и отсюда разматываются все дальнейшие жизненные проблемы, что только усугубляет грех уныния, который сегодня очень многим даже верующим людям свойственен?
Безусловно, существенным моментом исповеди является то, что исповедующийся должен знать и во что верить: грех, поименованный со скорбью и покаянием, Богом прощен. И всякое повторное, многократное к нему возвращение есть соблазн от лукавого. Прежде всего это соблазн неверия в благодать Божию; кроме того, соблазн ухода от действительности внутрь собственной души, в некие пережитые, отшедшие с годами или десятилетиями состояния, которые в полную силу, по крайней мере в такую, на какой настаивает психоанализ, человеком абсолютно не владеют и над ним не довлеют и погружение в которые действительно чаще всего ведет либо к унынию, либо к отчаянию, либо — через мнимое их отсечение — к самоуспокоенности и ложному самодовольству, что тоже бывает и что неизвестно, не опаснее ли первого.
Что значит то вере вашей да будет вам» (Мф. 9, 29)?
Прежде всего то, что человек приобщается в жизни во Христе к тому, о чем нам говорит Евангелие, не механическим путем и не интеллектуально-информационным. Есть искусствоведы, а на Западе даже чрезвычайно начитанные профессора богословия, знающие о иконах столько, сколько не знает девяносто девять из ста воцерковленных христиан, но это знание не делает их людьми верующими живо и действенно, Вера их остается холодной и отстраненной. Об этом однажды преподобный Силуан Афонский беседовал с немецким профессором патрологии, который очень удивился, узнав, какие книги читают монахи - труды святого Пахомия, святого Антония, святого Григория Паламы, «Добротолюбие»… Он сказал, что у них такие книги читают только крайне образованные ученые мужи, кончившие по два университета. А ведь даже сам преподобный Силуан, как известно, был из простых крестьян и нигде не учился. Но профессора эти читают подобные труды для того, чтобы иметь определенную информацию об определенном периоде истории восточного монашества, а афонские монахи — потому что это и есть духовная основа их жизни. И им по вере открывается учение этих творений - не текстология, не история рукописей, а смысл и жизненная их сила.
Многие монахи пишут, что чем выше человек взбирается по лествице, тем явственнее ему открывается мир невидимых и тем яростнее начинаются бесовские нападения. Но если ты ничего подобного не прозреваешь и не испытываешь, означает ли это, что ты еще в самом начале пути?
Я бы этот вопрос перевел в несколько иную плоскость понимания. Чем выше человек поднимается, тем больше он видит. У него перспектива иная открывается. С горки видно больше, чем из ямки, там, с другой стороны, и воздух чище и разряженнее. Мы же ходим там, где по большей части низина и туманы, и за этими туманами даже перспективы не видим. Поэтому не то чтобы мы были меньше обуреваемы темными силами — мы просто больше повязаны и слепы, чем те, кто продвинулись хоть сколько-нибудь по пути духовного возрастания. Так что здесь мы имеем дело не с какой-то видимой мстительностью бесов, которые сильнее кидаются на того, кто дальше прошел, — им всякого человека хочется погубить, — но просто невидимая брань более тонкая и непосредственная ведется тем, кто грубым страстям и прямому овладению собственной душой лукавым уже научился противостоять.
Однако отсутствие каких-то запредельных видений не является ли свидетельством того, что человек находится еще на низшей ступени духовной лествицы?
Нет, конечно. Если в нашей жизни нет никакой бесовщины в прямом смысле этого слова, то за это Бога нужно благодарить — мы ведь постоянно молимся, чтобы Господь нас охранял от всего подобного.
Какую власть над священниками и монахами имеют бесовские силы?
По отношению к человеку, принявшему сан или монашеский постриг, враг рода человеческого действует точно так же, как и на мирянина. Просто можно, исходя из военной тактики, предположить, что действует он здесь интенсивней по известному правилу: убьешь командира, плохо будет и солдатам. Или как сказано в Священном Писании: поражу пастыря, и рассеются овцы (Мк. 14, 27). Так что и монашество, и священство — это отнюдь не позиция сугубой защищенности от лукавого. Вся наша аскетическая литература, направленная на борьбу с ним, а также на борьбу человека с собственными страстями, — это прежде всего, на девяносто процентов, литература для монахов. Тем самым очевидные искушения, которые сопровождают жизнь тех, кто пошел по пути монашеского делания, хорошо всем известны. Есть свои искушения и у священников. Они тоже известны и даже изучаются в духовной школе готовящимися к рукоположению. Это могут быть разного рода искушения: властью, любовью со стороны прихожан, привыканием к святыне, младостарчеством, то есть ложным духовным авторитетом, и душу к борьбе с ними нужно заранее приготовить. Но, конечно, и у священника, и у монаха есть благодатная помощь. У священника — в регулярном предстоянии перед престолом и служении Божественной литургии, у монаха — прежде всего в том акте отсечения своей воли, который он некогда совершил и который бесценен в очах Божиих как решимость человека всего себя посвятить Христу.
Какая защита от бесовских нападений может быть у мирян?
По сути дела, у православного христианина что в миру, что в монастыре защита одна и та же — это таинства Церкви. Для большинства из мирян это исповедь и причастие, стремление жить внимательно по отношению к памятованию о Боге. Живущий внимательно в значительной мере уже защищен от князя мира сего.
Что означает «невидимая брань» для человека, который уже освободился от грубых грехов и ведет тонкую борьбу с помыслами?
Эта борьба может приобретать самые разнообразные формы. О ней мы читаем у подвижников благочестия в их аскетических творениях. Человека, высоко взошедшего на путях духовной жизни, лукавый может искушать, скажем, страхованиями, как то было с преподобным Сергием, которому в бытность его отшельнического проживания в радонежских лесах бесы являлись под видом литовцев, страшнее которых тогда ничего для русского человека не существовало, или с преподобным Серафимом, которому духи злобы являлись в собственном виде и даже швыряли в него горящими поленьями. Преподобный Серафим говорил, что вид этих бесов был гнусен, и отказывался давать им более подробное описание. Или древним подвижникам Египта они являлись в виде страшных великанов-эфиопов, ибо для тогдашних египтян именно они были образом всего самого ужасного и отвратительного, что может встретиться в жизни.
Иное тонкое искушение — это впадение в прелесть, то есть это такое состояние, когда подвижник теряет подлинные духовные ориентиры и ему кажется, что он преуспевает в духовной жизни и стремится к Богу, а на самом деле движется в прямо противоположном направлении. Вот такого рода сбивка, аберрация духовного зрения называется прелестью. Как правило, она постигает того, кто был не слишком внимателен к своей греховной страсти — гордости и тщеславию и за всеми аскетическими подвигами упустил осознание того, что собственной заслуги в таком преуспевании нет, а он сам есть лишь место действия Божией благодати, которая дается свыше. Чуть подвижник начнет думать, что в этом есть и его заслуга, как очень легко сбивается и идет в противоположном направлении. Из житий святых мы знаем немало примеров, когда люди или вовсе переставали молиться, или начинали молиться ложно много. Им казалось, что через вычитывание особенно больших правил или исполнение каких-то чрезвычайных обетов они все выше и выше поднимаются, все тоньше и тоньше душой становятся, и тем самым иной раз они приходили к погибели. Есть и такие свидетельства.
Искушая нас, лукавый может воздействовать даже на наше физическое естество. Иоанн Лествичник и другие святые отцы говорят нам о том, что почти каждый подвижник проходит через период болезней, когда тело начинает отказывать и когда кто-то словно нашептывает: ну смягчи свою жестокую жизнь, перестань спать на камнях, заниматься сухоядением, уйди из пустыни, тебе это теперь не по силам. Для современного человека даже помыслить странно о подобного рода искушении. Сегодня никто и близко не подойдет к такому состоянию, когда одним желаемым послаблением столь жесткой аскезы можно искуситься. Чуть что заболит, мы ведь тут же себе в посте отказываем. Нам сразу же кажется, что мы перешагнули меру, для нас вместимую. Но то же самое, только в совершенно иной степени, бывало и с подвижниками благочестия. Конечно, я назвал лишь некоторые примеры невидимой брани, более подробно о которой можно прочитать и у преподобного Никодима Святогорца, и у преподобного Иоанна Лествичника, и у многих других.
Как бороться с гордыней, из-за которой впал в прелесть?
По отношению к гордыне, как и по отношению к любой другой страсти, помимо специальных советов, о которых нужно читать в духовной литературе, уместно вспомнить совет общий. В «Невидимой брани» преподобного Никодима Святогорца сказано, что греховная страсть лучше всего преодолевается упражнениями в противоположной ей добродетели. Итак, желающий бороться с гордостью и тщеславием с помощью молитвы и волевых усилий не должен бежать и от таких ситуаций, когда гордость его уничижается, а тщеславие посрамляется. Хотя, конечно же, самовольное и специальное их построение не есть то, что попускается Промыслом Божиим. Человек должен не ждать и жаждать искушений, а с разумом и с пользой для себя переносить то, что ему посылается. Конечно, это самые простые и подготовительные духовные упражнения, но и они воспитывают душу в борьбе с гордостью и тщеславием.
Что значит «уничижение паче гордости»?
Это такого рода состояние, когда ты упиваешься своим видимым смиренномудрием, мол, зная, какой NN грешный, какой недостойный и малодуховный, тем не менее ты себя перед ним уничижаешь — вот какой ты хороший. Но эта мысль о собственной заслуге в борьбе с гордыней пусть будет лакмусовой бумажкой. Чуть только подумаешь, что заслужил нечто своим якобы подвигом смирения, тут же надо остановиться и сказать себе: «Да, Господи, таким образом я опять ничего не достигну» и возвратиться к началу пути.