А когда ты видишь, что Господь дает тебе какие-то явные знаки благодати, которые, конечно же, никак не заслужил, но ты уже знаешь, что с Божией помощью сегодня не совершишь того, что еще пять лет тому назад сделал бы с легкостью, — на этом тоже нужно стараться не фиксировать свое внимание?
Нет, это нужно видеть, и видеть с благодарностью к Богу. Не нужно специально себя уничижать и приписывать себе то, что теперь уже не свойственно. У каждого из нас достаточно немощей, чтобы увеличивать их еще и тем, что по милости Божией отошло на периферию внутреннего бытия и не является таким страшным и опасным, каким было некоторое время тому назад, предположим, преодоленная некогда привычка к винопитию или нечистота в супружеских отношениях. Нет этого — поблагодарим Бога. За все не нами достигнутое, но реально сейчас в душах наших сущее скажем словами псалмопевца: Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему (Пс. 113, 9).
Если ты в какие-то моменты на молитве, на литургии, перед иконой, читая Священное Писание испытывал чувство благодати, а потом оно перестало приходить, не означает ли это, что ты впадаешь в состояние окамененного бесчувствия, о котором предупреждают многие святые отцы, отчего ты начинаешь пугаться и приходить в уныние?
Нужно трезвенно понимать, что благодатная теплота на молитве и вообще всякие другие возвышенные духовные состояния — это не то, что достигается некоторым техническим образом: специальным чином молитвословия, коленопреклонением перед определенной иконой, совершением неких обрядовых действий или дел благочестия. Нет, это то, что даром, по благодати, дается нам Богом тогда и в ту меру, когда нам это полезно и насколько мы это можем вместить. Мы не должны иметь целью молитвы благодатные состояния теплоты, утешения, слез. Когда они даются нам Творцом, мы должны их с радостью принимать, но специально стремиться непременно достигать таких состояний не надо. От такого рода возгревания себя, эмоционального раздувания костра своей души предостерегает нас аскетическая традиция, ведь тут лукавый легко может поймать нас и подменить духовное душевным. Чуть он увидит, что для нас становится главным не исполнение того, что христианин должен делать, и даже не близость ко Христу, а та приятность, в которую мы впадаем в определенных состояниях, так он и начнет нам ее подавать, утешая ею, но только все время уводя в сторону от Самого Бога. Уберечься этого очень просто — необходимо напоминать себе, что мы молимся не ради того, чтобы тотчас получить видимый плод в плане некоторого душевного утешения. Мы молимся, потому что ну как же христианину не молиться?
Но что такое «окамененное бесчувствие»?
Обычно имеется в виду такое состояние души, когда она действительно как булыжник, как каменная пустыня, на которой не растет ничего и если вода упадет, то сразу испарится. Ни толку от нее никому нет, ни проку никакого — одно мучительство, да и самому человеку опостылело такое существование. Похожее состояние временами испытывает, наверное, каждый из нас. Когда мы головой помним, что надо бы помолиться, и усилием воли поставляем себя на молитву, но ничто в нас не отзывается. Когда мы понимаем, что в воскресенье нужно пойти в храм, и даже если туда доходим, то возвращаемся домой после литургии такими, будто и не были на богослужении. Когда знаем, что по правде Божией нужно сделать этому человеку то-то и то-то и, может быть, даже понудим себя, но все с тоской, с мучительством. Отчего это происходит? Чаще всего от несерьезного отношения к своим грехам и к исповеди. Когда душа — продолжу сравнение — как днище корабля, которое ракушками зарастает, твердеет, окаменевает, и когда мы, вместо того чтобы продирать и чистить ее серьезно в таинстве покаяния, проведем слегка тряпкой, чтобы самых внешних слоев грязи не было видно, - и тогда год за годом, уровень за уровнем нарастает и нарастает то серьезное, неисповеданное или лукаво исповеданное, что лежит у нас на душе. И здесь путь один — без какой-либо йоты оправдания честный и нелицеприятный взгляд внутрь самого себя и без всяких словесных замутнений принесение Господу в таинстве покаяния того, в чем совесть обличает.
Но кроме этого бывает состояние окамененного бесчувствия как испытание, попускаемое Богом человеку, живущему внимательной, ответственной и даже высокодуховной жизнью, как этап, который должен пройти подвижник, ведущий невидимую миру брань, чтобы проверить свою стойкость и верность Богу. Легко молиться, когда сердце сразу умягчается теплотой, когда Господь дает слезы умиления или покаяния, когда сосредоточение на словах молитвы, даруемое нам свыше, уже сразу на нас нисходит, стоит только открыть молитвенник. Но надо проверить себя и тогда, когда все это трудно. Когда молиться — словно камни ворочать и когда всей нашей жизнью подтверждаются слова Евангелия о том, что Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилия восхищают его (Мф. 11, 12).
Что делать, если во время богослужения или молитвы начинают одолевать сомнения и если нет сил бороться с греховными помыслами?
Помнить о том, что Господь нам посылает не больше, чем мы можем понести. Так что у христианина силы бороться всегда есть. Другое дело, что бороться — не означает сказать: «Тьфу, рассейся», — и все, как облако, сейчас же исчезнет. Бороться — это значит участвовать в том, что было с Сыном Божиим в Гефсиманском саду — до боли, до кровавого пота и слез. И вот тогда, когда ты будешь биться до последнего и наконец почувствуешь, что силы уже оставили тебя, ты скажешь со смирением: «Господи, я больше не могу». И Господь выйдет навстречу, и ничего с тобой не случится. Надо верить и стоять. Если упал, подниматься. И тогда не одолеют помыслы — ни лукавые, ни хульные, ни блудные. Христианин может выйти победителем из любой брани.
Молитвы, входящие в утреннее и вечернее правило и предназначенные для каждого православного христианина, были написаны святыми отцами много веков тому назад, то есть языком совсем другого времени, поэтому для многих их каждодневное обязательное вычитывание становится почти автоматическим. Можно ли молиться только своими словами?
Язык не только утренних и вечерних молитв, но и самого богослужения, которое постоянно обогащается новыми песнопениями, канонами, акафистами, принципиально, в главнейших своих формах, сложился более тысячи лет то-му назад. Поэтому составитель современного акафиста будет стараться быть верным всей предыдущей традиции такого рода составления. А иконописец, который сегодня пишет тот или иной образ и уже не может избежать некоей экспрессии, приобретенной опытом живописи XIX - XX столетия, тем не менее непременно опирается на всю ту иконописную традицию, которая складывалась веками.
Так что молитвы, входящие в утреннее и вечернее правило, — это не просто произведения словесности средних веков. Они потому и отобраны, что выше своего времени. Откройте творения святых отцов — сколько у них еще молитв, часто дивных, но которые мы не употребляем в нашем каждодневном обиходе.
Почему же верующему человеку желательно читать именно эти издавна отобранные молитвы? Потому что они задают некоторый столетиями выверенный ориентир. Они дают указание: пойдешь по этой дороге — не ошибешься. Может быть, ты будешь сползать с нее, может быть, она тебе покажется трудной и ты надолго задержишься в самом ее начале, но, пойдя по ней, ты не свалишься в овраг, ведь дорога уже проложена. И это великое дело, так как за этими молитвами стоит духовный опыт множества людей, которые знают, что это за путь и куда он ведет.
И почему нельзя ограничиваться только молитвами, сказанными своими словами? Да просто потому, что уровень того, как мы можем молиться сами, в общем-то, — по нашу голову, не выше. Конечно, в самый лучший, высокий момент своей жизни можно и подпрыгнуть, и слегка на волне подлететь. Как поется на литургии, «Горе имеем сердца». Это как Монблан духовный. Видишь вершину и знаешь, что она должна быть и в твоей жизни. И знаешь, что можешь так же, как говорится в молитве, относиться к греху, так же болеть о Боге и так же благодарить Его за то, что сегодня день такой хороший, солнышко светит и близкие рядом, и за то, что веяние благодати коснулось твоей души. И пусть я эти слова сейчас в меру своего разумения повторю в сотую или тысячную долю их значимости, но я повторю их как песчинка, которая лежит у основания этого самого Монблана, а не та, которая невесть где на обочине проезжей дороги.
Учителя духовной жизни, безусловно, советуют нам сочетать молитвы церковные, которые мы вычитываем из молитвослова, с личными молитвами, когда душа просит остановиться и помолиться своими словами. Однако, опять же, если мы всякий раз будем молиться лишь по-своему, то вскорости все это отольется в некие привычные словесные формулы, но куда более мелкие и незначительные, чем те, которые даны нам святыми отцами.
В Евангелии есть такие слова Господа: «Молясь, не говорите лишнего, как язычники, ибо они думают, что в многословии своем будут услышаны» (Мф. 6, 7). Но мы, молясь, так часто повторяем одни и те же слова и имеем огромное множество самых разнообразных молитв — не есть ли это то самое «лишнее», о чем говорил Иисус Христос?
Да нет. Все эти разные молитвы по сути говорят об одном и том же: «Господи, помилуй», «Господи, благослови», «Господи, благодарю Тебя». На самом деле это и есть три смысла всякой молитвы. А почему она облекается во многие слова, это тоже понятно. Попробуйте-ка начать молиться просто, не имея никакой другой молитвы, кроме молитвы Иисусовой, и увидите, как это тяжело, как ум начнет развлекаться разными помыслами и как трудно вложить в эти самые высокие молитвенные слова: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного» тот смысл, который в них вкладывали святые, скажем, тот же преподобный Силуан Афонский, когда он молился и плакал о мире. Именно для того, чтобы мы дорастали до такой молитвы, предельно немногословной, где в нескольких словах сочетается вся радость и вся скорбь мира, Церковь и ведет нас, как малых детей, через чинопоследования, молитвословия, в которых одно и то же обращение к Господу предстает в самых разных словесных вариантах. Хотя по сути дела весь этот единый смысл заключен в молитве Господней, в молитве Иисусовой. Но поди-ка научись ей, не пройдя многолетнего опыта обычной церковной молитвы.