Иисусова молитва и предстояние перед Богом как непрерывная связь с Ним — это одно и то же?
Это такие близкие состояния, — конечно, только для духовного подвижника, высоко восшедшего по ступеням лествицы, — когда одно может перетекать в другое совершенно незаметно и естественно. Человек от молитвы может перейти к такому благодатному молчанию перед Богом, когда он как бы и не говорит ничего, и даже мысленно не говорит, а душа его полна близостью Божией и ощущением той хорошести бытия, о которой апостол Петр на Фаворской горе сказал: Господи! хорошо нам здесь быть (Мф. 17, 4). Подобное хоть в какой-то степени испытывает и каждый верующий, однако это не всегдашнее наше состояние, так как мера эта нами невместима. Но даже имея свой маленький опыт богообщения понимаешь, что так может быть и что стремиться к этому как к своему постоянному внутреннему состоянию, безусловно, нужно.
В молитве «Отче наш», данной нам Самим Иисусом Христом, мы, обращаясь к Господу, говорим: «Не введи нас во искушение», значит, Он может ввести нас в искушение? Что это значит?
Слова молитвы Господней не введи нас во искушение определяют нашу духовную жизнь, точнее, нашу духовную брань. Мы не должны просить вовсе об избавлении от искушений, когда нам не с чем будет бороться, ибо это и невозможно, и неполезно, потому что сама по себе добродетель или, точнее, то, что на языке святых отцов называется непадательностью в добродетели, устойчивостью, пребыванием во благе, со всей решительностью и окончательностью достигается только тогда, когда мы преодолеваем те или иные искушения. Читая молитву «Отче наш», мы просим Спасителя помочь нам не впасть в то или иное недоброе состояние, следующее за приманкой лукавого. Так что, конечно, речь не идет о том, что Бог человека искушает. Искушать нас может только враг нашего спасения — лукавый. Мы же, молясь так, просим о Божией помощи в борьбе с этими искушениями.
Как человеку определить волю Божию в ситуациях, не поддающихся прямой расшифровке? Например, с верой и надеждой входишь в святой источник, но вместо исцеления начинается очевидное ухудшение болезни. То есть когда тебе явлен некий духовный урок, но ты не знаешь ясного прочтения. Можно ли в таком случае опоздать с исполнением воли Божией?
В таких случаях нужно не гадать, а просто принимать волю Божию. Не входить в рефлексию, мол, что я сделал такого, что вместо исцеления заболел еще сильнее, и так далее, а поступить подобно Иову, сказав: Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно! (Иов. 1, 21). И с готовностью понести тот плод, который мы из какого-то своего маленького стремления к правде Божией получили, даже если это плод болезни или какого-то жизненного неустройства. Все это не случайно, хотя, может быть, сейчас и непонятно для нас, но проявим и в этом себя православными христианами — не расшифровывая, не занимаясь пустыми вычленениями причинно-следственных связей, примем и с благодарностью понесем то, что Богом нам посылается.
А что делать, если все равно остаются сомнения в себе, в своей вере и в следующий раз войти в святой, но ледяной источник очень страшно, почти непреодолимо?
Я думаю, в этом конкретном случае можно предположить некую очевидность — что Господь, зная нашу веру или наше маловерие, нас проверяет, готовы ли мы вместить только желаемое благополучие, успех, здоровье или готовы принять все то, что Богом нам попускается. И если, скажем, вместо ожидаемого исцеления нам попущена болезнь, то, значит, мы уже не совсем дети и, значит, мера наша, хотя бы в этом, чуть-чуть не нулевая и хотя бы это мы можем вместить и жить дальше. Поблагодарим же Бога за то, что в чем-то мы приподнялись со своего попросту лежачего положения.
Достаточно ли собственного толкования евангельского текста или необходимо читать богословские комментарии?
В целом адекватное, тождественное, аутентичное понимание Священного Писания возможно только в Церкви, только в совокупности Священного Предания. Собственно, и Писание было до нас донесено Преданием Церковным. Ведь первоначально существовала лишь устная проповедь апостолов и их устный рассказ о Христе Спасителе и о том, чему Он учил. В этом смысле Предание предшествовало Писанию. Так было и с Ветхим Заветом, когда первоначально истина богопознания передавалась устно из рода в род, пока она не была записана пророком и боговидцем Моисеем.
Так что в Православии разумение Писания только через собственное субъективное восприятие никогда не считалось истинным, ведь наше личное понимание в значительной мере замутнено нашими предубеждениями, страстями, греховными немощами. Не познается Писание и одним интеллектуальным усилием. Оно познается прежде всего чистотой сердца. Как сказано, только чистые сердцем… Бога узрят (Мф. 5, 8). И здесь есть некоторый опыт, накопленный за столетия духовного бытия Церкви. А в наше время опыт святоотеческого толкования — экзегезы Священного Писания открыт и доступен большинству из нас. И в этом смысле толкования Писания, такие как святителя Иоанна Златоуста, или более краткие блаженного Феофилакта Болгарского, или написанные уже во времена совсем близкие нам епископом Михаилом (Лузиным) или святителем Феофаном Затворником, дают каждому возможность полного понимания Священного Писания.
Литература, которую сейчас, слава Богу, получили возможность читать все воцерковляющиеся, написана в основном для монашествующих. Но в результате такого сугубо целенаправленного чтения не происходит ли в сознании мирян некоего духовного крена, ведь какие-то наставления и указания святых отцов неприложимы к жизни в миру?
И приложимы, и неприложимы. С одной стороны, мы должны говорить о единстве аскетического идеала. Нет некоторого отдельного внеаскетического пути для мирянина. И поэтому пусть даже и высшая мера духовной аскезы, описанной в древних или более современных руководствах для монашествующих, так или иначе является той планкой, на которую должен равняться каждый христианин. С другой стороны, во всем важна постепенность. Важна она и в духовном чтении. Скажем, если первым делом открыть пятый том «Добротолюбия», где говорится о практике умной молитвы в некоторых даже физиологических ее проявлениях: о сосредоточении ума в верхней части сердца, о соединении дыхания с молитвой — и попытаться отныне этому следовать, то, конечно же, это было бы более чем неблагоразумно. Но ведь существует огромное количество книг, написанных монашествующими, которые могут служить руководством в духовной жизни для простых мирян. К примеру, близкие нам по времени творения святителя Игнатия Брянчанинова (Кавказского), и особенно весь четвертый том его сочинений, или творения Феофана Затворника и конкретно — «Что есть духовная жизнь и как на нее настроиться». Сюда же можно присовокупить его многочисленные письма как к монашествующим, так и к мирянам. Кроме того, письма и духовные поучения оптинских старцев — преподобных Макария и Амвросия и уже живших в нашем веке Нектария, Варсонофия, Никона.
Из последнего времени первое, что приходит на ум, и то, что, как мне кажется, можно порекомендовать каждому, — это письма своим духовным чадам игумена Никона Воробьева. В 95-60-е годы, уже после закрытия Оптиной, он жил в Козельске и был подлинно одним из тех монашествующих, которые были духа Игнатия Брянчанинова. Это исключительно трезвенное и приложимое к нашим нынешним реалиям духовное чтение.
Что такое мечтательность с православной точки зрения?
Мечтательность неполезна по нескольким соображениям. На молитве она дурна тем, что лишает нас трезвенности и мы вместо действенного сосредоточия уходим в какие-то туманные сумраки собственных парений неизвестно куда, что, безусловно, небезопасно. В практической же жизни мечтательность тем нехороша, что отвлекает нас от евангельского принципа сосредоточия на настоящем. Вместо реального делания мы погружаемся либо в бесплодную тоску об ушедшем, либо в столь же бесполезное мечтание о том, что будет через три, пять или десять лет. В данном случае будет уместно вспомнить дивные слова одного из прекраснейших в Православной Церкви житий царевича Иоасафа Индийского, где его учителем мудрым Варлаамом говорится следующее: «Никогда не стремись к невозможному, не жалей о том, что прошло мимо, и не верь сомнительному слову». Вот эти первые два правила — не стремиться в мечтах к невозможному и не жалеть о том, что прошло мимо, — думается, весьма полезно помнить каждому христианину, склонному к мечтательности.
Есть люди, которые больше живут прошлым, чем настоящим. Для христианина это тоже недушеполезно?
Да, часто бывает, что неполезно. Потому что за концентрацией на собственном прошлом и даже за покаянным воспоминанием о том, что было прежде, человек не видит того, в чем он действительно виноват перед Богом и перед людьми, перед своей совестью сегодня, и это тоже может быть такого рода обманка лукавого, по отношению к которой нужно быть крайне бдительным.
В народе говорят: на Бога надейся, а сам не плошай. Привычка же полагаться только на Бога — не есть ли это признак слабости?
То, с каким успехом можно полагаться лишь на свои силы, талантливо описал Булгаков в известном споре между Берлиозом, Иваном Бездомным и Воландом. Но Церковь-то как раз никогда не учила человека пребывать в пассивности. Как говорят святые отцы, Бог спасает нас не без нас. С одной стороны - помощь и благодать Божия, с другой - собственные усилия человека: и молитвенные, и интеллектуальные, и душевные, а где нужно и физические. Действительно - и на Бога надейся, и сам не плошай. Уповай на помощь Божию, да и сам делай, что в твоих силах, а иначе - под лежачий камень вода не течет… Но полагаться на Бога — какая же в этом слабость? Слабость тогда, когда я к чему-то стремлюсь, тружусь, а как натолкнулся на препятствие, получил двойку на экзамене, и у меня уже сразу мысли, как университет бросить. Тогда как верующий трудится не для одного видимого успеха, скажем, не ради только корочки диплома по окончании университета или повышенной стипендии (что, впрочем, тоже совсем неплохо). А если серьезно, то вся двухтысячелетняя история Церкви свидетельствует о том, что быть православным христианином непросто. Достаточно вспомнить пример тысяч новомучеников и исповедников Российских.