— Не знаю, важно ли это, — сказал Ннамди, — но я раньше не водил автомашины. Моторки — да. Еще бы. А грузовики нет.
Джо уставился на него:
— Ты не умеешь водить?
Ннамди потряс головой:
— Нет. Я так понял, тебе в основном механик нужен.
— Механик и шофер. Два в одном. Я не могу один вести до Кадуны. Далеко слишком. Так, слушай. Сцепление знаешь?
— Конечно.
— Ну и вот. Переключаешь передачи, выше-ниже, давишь на газ, ведешь грузовик посередь дороги — мы большие, нам все уступят. На тормоза плюнь — они тормозят. Не можешь найти передачу — сочини свою. Вот и вся любовь. Я выеду из города, а потом ты сядешь.
Вот и вся любовь.
— Ты пока ее подрегулируй, а я пойду, — сказал Джо. — Надо вещички собрать. Путь долгий, зато в конце нас ждут сокровища!
Ннамди полчаса искал, где открывается капот, а когда нашел, немало перепугался, обнаружив, что откидывается вся передняя часть кабины, от ветрового стекла до решетки радиатора. С приезда в Портако он не работал с машинами крупнее мини-фургонов. Он заглянул в двигатель цистерны — все равно что человеку в грудную клетку подсматривать. Ремень вентилятора узнал, остальное не очень. Поразмыслил, затем потихоньку прикрыл капот.
— Вроде нормально, — сказал он Джо — тот наверху запихивал в безразмерную клетчатую сумку «мечта оккупанта» случайные тряпки и банки мутного домашнего бухла.
— Отлично! Погнали!
63
Ннамди закинул свою «мечту оккупанта» в кабину. Уцепился покрепче, запрыгнул на пассажирское сиденье, и оно спружинило.
Ннамди вырядился, как положено иджо, в желтое — шаровары и полосатую рубаху. Джо нахмурился.
— Замерзнешь так.
— Замерзну? — Они ехали на север, на границу Сахары.
— Увидишь. — Джо затолкал последнюю банку на сиденье посередине. — Это нам для сугреву, — пояснил он. — Парага. Йоруба варят. Травы, спирт, тоники и все такое. Я еще туда огогоро[35] добавил, для забористости. Захочешь — не уснешь, глаза сами таращатся. Согреет насквозь. Если копыта не отбросишь.
Джо завел мотор и рывками, выворачивая баранку, вырулил из гаража в переулок едва ли шире цистерны. Все равно что с шестом на лодке в узеньком ручейке. Только движение вокруг поживее. Они задели ларек — рассыпалась пирамида бугристого ямса — и уронили велосипед, пешеходы во вьетнамках кинулись врассыпную. Недостаточно поспешно, впрочем, — Джо гудел, расчищая себе дорогу. Затем, распихивая машины, влез в пробку.
— Полоса забита, — пожаловался он, пытаясь не дать мотору заглохнуть.
Вырулил на встречную полосу, обогнал пробку, вернулся на свою. После пробки они набрали скорость, с ветерком пролетели мимо задымленных барачных трущоб и жилых комплексов нефтяников — за воротами, точно тюрьмы класса люкс. На улицах под раскидистыми кронами теснились бесконечные ряды ларьков. Город и лес. Порт-Харкорт. Портако.
С каждым километром — на километр севернее, чем Ннамди прежде бывал. «Вот сейчас дальше всего, и сейчас, и сейчас. И сейчас».
— Я видал вечером, — сказал Джо, — как ты бросал камушки, веточки-перышки читал. — На зеркале висело маленькое распятие — Джо приладил на счастье. — Лучше бы в церковь ходил. Не буди духов, а то проснутся. Деревенские сказки.
Распятие болталось между ними — нырнуло и подскочило рыбкой на крючке, когда Игбо Джо снова переключил передачу.
Овумо слышат отовсюду, и Ннамди привез с собой из Дельты всякие мелочи.
— Просил нам удачи в пути, — сказал он. — И все.
— Ну, — сказал Джо, — хоть бы помогло. А то впереди солдаты.
Дорогу на окраине перегородили люди в хаки, одну за другой досматривали машины. Джо припрятал в бардачке пухлую пачку найр.
— Отстегни им чутка, — велел он Ннамди.
Когда заплатили «инспекционные», им разрешили прогрохотать дальше. Еще несколько минут — и опять блокпост, на сей раз полицейский.
Когда преодолели и его, Джо свернул на выезд, и город отступил. Стекла опущены, в кабине плескался густой бульон из выхлопов и духоты.
— Кондиционера нету! — заорал Джо. — Зато есть музыка.
Он вогнал кассету в магнитофон, и хайлайф заполнил кабину, завихрился новым ветром. Трубы и тромбоны, металлическая перкуссия, хлопками отбиваемый темп. Хайлайф растворился в джуджу, а джуджу — в афробите, а для полноты картины — джаз и калипсо, госпел и самба, женские голоса подпевают, густая пена мужских вокалов ведет.
— Фела Кути! — прокричал Джо. — Я его живьем на сцене видел, в Лагосе, много лет назад. Еще до… ну, ты понял.
Агенты властей вкололи Кути СПИД — музыке его позавидовали. Такие, по крайней мере, ходили слухи.[36]
Их окатывало музыкой — жизнерадостной, счастливой, злой, живой.
— Музыка йоруба, значит? — поддразнил Ннамди.
— Не йоруба, — ответил Джо. — Африканская. Настоящая музыка, а не эта мумба-юмба, которая у вас в Дельте.
— Барабаны Дельты — пульс богов. Выкажи уважение, — засмеялся Ннамди.
— Если у богов такая музыка, им бы уроки сольфеджио брать. Побольше мелодий и поменьше мумбы-юмбы.
Джо прибавил громкости, и их понесло дальше на волнах хайлайфа и афробита, и в ртутном гробу под названием «Мечтать не вредно» они захлебывались воздухом и улыбались до ушей.
Они свернули с шоссе и теперь забирали к северу по влажным лесам. Обочины усеяны останками авто, асфальт сплошь в выбоинах. Их отбрасывало на спинки сидений, потом кидало вперед. Ннамди цеплялся за приборную доску.
— Дальше будет хуже, — предупредил Джо.
Только на этом первом отрезке Ннамди насчитал десяток разбитых машин. Цистерна перла вперед.
64
— А кого убили-то? — спросила Лора.
Давным-давно, моросит, скоро вечер. Играли в «Улику», старший брат раздавал карточки.
— Да без разницы, — ответил он. — Каждый раз одного и того же мужика. Безымянного. Кидай уже кубик, а?
65
Регулярно, как сцены аварий, — блокпосты. На одних люди в плотных черных униформах, на других — пентюхи в потрепанном хаки. Кое-кто в лесном камуфляже. Кое-кто вообще не похож на военных — будто позабытые часовые, которых бросили выживать как пожелают, и они машут мангровыми палками и целятся из курносых пистолетов, поскольку оружейное дуло, как водится, окончательно подтверждает претензии на власть.
Иногда блокпост — простой шкив; или резиновые покрышки с доской поперек дороги; или просто поднимает руку одинокий офицер с полуавтоматической винтовкой на бедре. Дело не в преграде, а в том, кто за ней. И в оружии.
Ннамди отколупал еще одну двадцатку, сунул в окно.
— Пособим беднягам, — сказал Джо. — Они каждый день торчат на жаре, защищают наши дороги от жулья. Хоть банку колы им купим.
Ннамди уже до автоматизма отработал «рукопожатие на десять км/ч», как выражался Игбо Джо, — тот сбрасывал скорость, чтоб Ннамди только успел высунуться из окна и сунуть мзду полицейскому, заскочившему на подножку.
— Лучше не останавливаться, — объяснил Джо. — А то вдруг они про нарушения закудахтают или штрафы начнут выписывать. На ходу руки пожать — и хватит.
Армейские блокпосты встречались реже, но пугали сильнее. Там у солдат «калаши» и бронежилеты, а офицеров одним рукопожатием не задобришь. Эти требовали бумаги — поддельные письма от Самого Губернатора, которые тотчас вручались, тотчас изучались и тотчас возвращались. На армейских блокпостах всегда останавливаешься.
В любом городишке, даже самом запыленном и опустившемся, находилась хоть одна стоянка, куда стекались все машины. Хаос в предельно допустимой концентрации. Маршрутки-данфо, просевшие на раздолбанных амортизаторах, сражались за место с перегруженными и помятыми такси— «пежо». Контролеры торговались, затаскивали багаж на крыши автобусов, стаскивали багаж с крыш. Пассажиры проталкивались вперед, затем их вдруг относило назад, точно отливом. Сквозь толпу ползли автобусы дальнего следования, недужные фуры, а среди них — цистерна из Портако, наполненная очень огнеопасным, крайне противозаконным и весьма дурно очищенным топливом.
— Зависнем на ночь здесь, — говорил Джо. — Опасно отсюда рыпаться.
Они закрывали кабину и, будто не слыша воплей таксистов, которых заперла цистерна, отправлялись искать забегаловку.
Едальни на стоянках ютились между машин, а трапезы проходили в тесноте на скамьях за столами, окутанными выхлопом. В толчее лавировали женщины и девочки с эмалированными подносами на головах, нараспев предлагали товар. Бродили оборванные попрошайки и прокаженные — предъявляли забинтованные культи, чтоб люди откупались, — и толпа перед ними раздавалась. Ннамди вложил монетку прокаженному в ладонь, как полагается, и сказал:
— Господь тебя благослови.
Джо уже присмотрел место у лавки суйя. Пока ели, башмачник, называвший себя «Божья поднога», на ручной швейной машинке застрочил Ннамди сандалии. Часовщик выложил носовой платок на скамью, аккуратно разобрал часы Игбо Джо, заменил сломанный штифт, снова собрал — часы заработали.
— Вот, — сказал Джо, — вот он — гений Нигерии.
В дороге был ритм. После суйя и пива Джо и Ннамди возвращались в кабину. Джо предлагал сыграть в шашки. Ннамди соглашался, Джо проигрывал. Еще партия — Джо проигрывал опять. Тут Джо доставал доску для айо, толстую деревяшку с лунками. Отсчитывал себе и Ннамди по двадцать четыре семечка.
Ннамди в айо прежде не играл, и Джо объяснил правила — лаконично, как учил Ннамди водить:
— Ходишь из лунки в лунку, съедаешь семечки.
Вообще-то, непростая игра. Но Ннамди все равно выиграл.
— Джозеф, ты уверен, что это игра игбо?
— Я не игбо, я ибо. И Джошуа, а не Джозеф. А ты — мухлюешь. Не знаю как, но мухлюешь.
Еще партия в айо, и Джо говорил:
— Давай лучше в шашки.
И они играли в шашки — с предсказуемым результатом.
Затем Джо напивался до ступора и засыпал, а Ннамди ле