— Как тебя зовут? — спросил он.
— Амина, — сказала она, позаимствовав имя у королевы Зарии, у ее стен.
— А меня Ннамди. Видишь? Мы теперь знакомы, так что можешь войти. Я тебе уступлю сиденье. Пружины разболтались, но все равно удобно. — Он столкнул на пол пустые бутылки из-под фанты и обертки от лоточной еды, смущаясь этого бардака. — Я вынужден извиниться. К нам редко захаживают гости. Мы, видишь ли, оба холостяки. По природе неаккуратны. — Он расправил свое потрепанное одеяло. — Иди сюда, дитя. Отдохни. — И сунул голову за занавеску: — Джозеф, подвинься!
Она застыла. Не сообразила, что в кабине есть кто-то еще.
Ннамди оглянулся, прочел ее тревогу.
— Не волнуйся. Он пьяный вдрызг. — И показал: сунул большой палец в рот, как бутылочку новорожденного, посопел, изобразил отрыжку. — Пьяный, понимаешь?
Хотел ее рассмешить, но она только разнервничалась. Стояла у двери, не подходила, вот-вот убежит.
— Не волнуйся, он мирный. — И Джо: — Подвинься, Джозеф!
В ответ лишь жалобное ворчание.
— Игбо Джо, ну-ка, двигайся!
— Ссаки отсоси. — И Джо перекатился на бок.
— Окороти язык, с нами дама.
— Дама?
— Вот именно, Джо. Дама.
— Я устал, забирай ее себе. И меня зовут Джошуа, а не Джозеф. И я ибо, а не игбо.
В конце концов Ннамди удалось отпихнуть Джо подальше и втиснуться рядом на койку. Он прошептал девушке «спокойной ночи» и задернул занавеску.
— Ноао, — шепнула она, но Ннамди не услышал.
Она хотела передохнуть минутку и ускользнуть — может, одеяло прихватить, уж точно — несколько бутылок фанты, но сон объял ее, придавил. Ноги отяжелели, замер живот. Дитя внутри тоже уснуло.
68
Ннамди и Джо проснулись лицом к лицу. Джо вонял кислыми ночами и грехом.
Ннамди поморщился, перекатился на другой бок и снова уснул.
Джо заморгал — до него постепенно дошло, что Ннамди спит рядом.
— Что, именем великого и непознаваемого творца Чукву?..
Джо переполз через друга, отдернул занавеску, собрался уже вылезать и тут увидел спящую девушку на сиденье.
Он поднял Ннамди пинками.
— Это что?! Ты что, мугу пропащий? Их нельзя приводить с собой! — Джо вылез, перешагнул через спящее тело, заглянул под коврик. Деньги на месте — можно, значит, Ннамди не лупцевать. — Ннамди! — заорал он. — Заплати девчонке и пускай идет отсюда куда-то!
Девушка заворочалась. Одеяло сползло, и даже под многослойной одеждой Джо разглядел живот. Проснулись воспоминания о других животах, других путниках в ночи, убежищах, чужаках — и он призвал огнь адский и прочие всевозможные кары на головы своих учителей в воскресной школе. «Не выгнать, с собой не взять». Геморроя с ней не оберешься, Джо зуб дает.
Она проснулась, села, глаза долу.
Ннамди скользнул на сиденье подле нее, и они сидели втроем, точно школьники на скамейке.
— Познакомились? — спросил Ннамди.
Джо пробубнил что-то насчет идиотизма и геморроя.
— Джозеф, это Амина. Амина, это Джо. Игбо Джо.
— Меня зовут Джошуа, а не Джозеф. И я ибо, а не игбо.
Ннамди улыбнулся Амине:
— Даже ученые с самым высокотехнологичным оборудованием не в состоянии отличить ибо от игбо.
— А ты, — сказал Джо, — жри орешки из моего говна.
— С нами дама, — напомнил ему Ннамди.
Игбо Джо сверкнул взглядом поверх голов, к самой Амине обратиться и не подумал:
— Чего ей надо?
— Уехать. Больше ничего. — Ннамди глянул на нее. — До ближайшего города?
Она кивнула, а Джо вогнал ключи в зажигание, исторгнул из горла нечто среднее между рыком и вздохом. Геморроя с ней не оберешься, он зуб дает.
— До Абуджи, — сказал он. — До Абуджи, и все. — А потом, махнув рукой на сточную канаву у края стоянки: — Сходите оба, пока не уехали. До самой столицы не останавливаемся. Пускай едет на койке, и чтоб носа не казала. Совершим один добрый поступок. И довольно.
Ссылка на койку за занавеску продлилась недолго. Когда выехали из города, Джо разрешил Амине спуститься, только пусть линяет обратно, едва покажется блокпост. Блокпостов не встретилось. Полицию и армию стянули в Кадуну, где бензиновые бунты уже смахивали на племенные. Горели целые кварталы, бои захватывали другие города, плато Джос и дальше.
Но «Мечтать не вредно» ускользнула из крокодильей пасти — опустевшая цистерна скакала по дороге, почти не касаясь земли; если б отцепилась — взмыла бы в небо лавсановым воздушным шариком, какие продают на ярмарках и крестинах.
— Не оставлять же ее там, — сказал Ннамди. — Я ее накормил и дал ей кров.
— Я понимаю, — сказал Джо. «Я понимаю».
Амина с облегчением перебралась на сиденье. В койке ее мотало, и она беспокоилась за ребенка.
Ннамди протянул ей бутылку; мальтина — популярная в Портако «сама по себе еда», как говорилось в рекламе. Глядя на ползущую мимо плоскую саванну, Амина почувствовала, как жидкость утекает к ребенку, как внутри разгорается искорка силы. Постепенно плоскость саванны сменилась причудливым рельефом с выходами пород. И появились птицы. Взлетели птицы-носороги: черные крылья, клювы — как слоновая кость.
Ннамди за ней наблюдал.
— Бывала здесь?
Она покачала головой. С каждым километром — на километр южнее, чем она прежде бывала. Лишь тут она вспомнила, что бросила единственное свое имущество: помятая канистра с водой так и пряталась в трубе у стоянки.
Ннамди и Амина болтали, а Джо их игнорировал, причем громко. Из земли повылезали гранитные холмы, дорога заюлила. На каждом повороте Джо тяжело налегал на баранку.
— Скала Зума, — сказал он. — Впереди.
Исполинский каменный каравай, важная достопримечательность: не только традиционный географический центр Нигерии, «пуп нации», что называется, но и граница между шариатскими штатами севера и христианскими южными. Зума, округлая и внезапная, вздымалась слоистыми утесами, выточенными за многие тысячелетия дождей и эрозии. Рубцы на боках — как следы кислоты или слез.
— Ну наконец-то! — сказал Джо. — Опять можно пить пиво и радоваться жизни.
— Ты и так пил пиво.
— Но теперь-то можно в открытую.
— Ты и так пил в открытую.
— Но расслабиться-то не мог.
— Да ну? А мне показалось, ты еще как расслабился.
Джо проворчал некое оскорбление в общем направлении Ннамди и больше этой темы не касался.
Когда приблизились к Абудже, Амина снова вскарабкалась на койку. Вскоре показались белые городские ворота, и цистерна въехала в мифическую столицу. Широченные бульвары, мерцание отелей. Шоссе, что текли без всяких пробок, без препон. Образцовый экспонат, город властей, где можно петь дифирамбы и вешать лапшу на уши ойибо и британским королевам; Абуджа сама как городской план, точный и выверенный; тут даже светофоры работали.
— Не доверяю я городам, где работают светофоры, — сказал Джо. — Ты вообще понимаешь, как это шоферов тормозит? — К тормозам он по возможности не прикасался. — Они даже окада в центр не пускают. Что это за город такой, где запрещены окада?
— Ты ж ненавидишь окада, — сказал Ннамди. Мототакси, порой перевозившие целые семьи разом, шныряли туда-сюда, свершали безрассудные подвиги мальчишеского героизма, подрезали крупный транспорт и запутывали и без того путаное дорожное движение.
— Ненавижу, — согласился Джо. — Они для всякого грузовика проклятие. Но я тебе не о том толкую. Нет. Абуджа — не Нигерия. Абуджа с неба упала. Ее выдумали.
Эти широкие улицы походили на кондиционированные коридоры Бонни-айленда. Город пропитывался жаром и все равно казался прохладным на ощупь.
— А ты в курсе, — сказал Джо, — что когда тут появились трущобы, власти их бульдозерами с землей сровняли, чтоб красоту не портить? В Абудже у честного человека шансов ноль.
Появились минареты и церковные шпили: Государственная мечеть и Государственная церковь набычились друг на друга через проспект Независимости. Джо рассмеялся:
— Я слыхал, их промерили до дюйма, чтоб никого не обидеть.
С одной стороны плыл золотой купол и минареты, с другой — витражи и крест; Джо подбородком указал вперед:
— А вон Государственный стадион. — Храм, объединяющий всех, домашнее поле нигерийской футбольной сборной. Джо, не скрывая трепета, смотрел, как гнездо «Суперорлов» проплывает мимо.
Абуджа страдала гигантизмом, перспектива в ней перекашивалась — от гостиницы до мечети, от церкви до футбольного стадиона. Человек, в одиночестве брошенный в Абудже, без друзей и родных, будет тут как букашка малая, подумал Ннамди.
Деваться некуда, надо спросить.
— Джозеф, — сказал он, — как мы поступим с девушкой?
— Как поступим? Я тебе скажу как. Оставим ее тут. Высадим на стоянке Джаби, за перекрестком.
— Нельзя так.
— Нельзя? Мы ее из Кадуны вывезли. И хватит с нас.
— Она хочет работать на рынке. Сказала, когда мы въезжали. Абуджа — она же вся зарегулирована, сам говоришь. Она тут не выживет. Ее бульдозерами с землей сровняют.
— Старый рынок в Вусе. Новый рынок в Вусе. Пятничные рынки у мечети. Работа найдется.
— Она хотела уехать далеко. Это не очень далеко.
— Если ее у нас застукают — ты представляешь, что будет? Обыщут цистерну, всю целиком. Везде будут искать. Ты этого хочешь?
— Вот именно, — сказал Ннамди. — Опасно это, друг мой. Полиция везде и солдаты. Рискованно ее высаживать в Абудже. Для нас очень рискованно.
Джо уставился на него:
— Ты меня что, за мугу держишь?
— Локоджа. Довезем ее до Локоджи, лады? Там на рынках хотя бы полиция не кишит. В Локодже легче исчезнуть.
— Ладно, пусть. Ты веди. — Джо снизил передачу, завел «Мечтать не вредно» на придорожную стоянку. — Все равно я жрать хочу.
Ннамди обернулся, хотел было позвать Амину, но Джо сказал:
— Нетушки. Она сидит тут. Мы ее с собой жрать не берем. Принесешь ей что-нибудь. Но из грузовика она не выходит.
Они поели на гарнизонном рынке, во дворе, где бродячие музыканты наигрывали на флейтах и на огромной решетке жарилась ягнятина. Посреди трапезы Джо сообразил, что они оставили девчонку одну в кабине