— Я не верю этому. Ты ведь не иссяк, Гек?
— Иссяк? Да я еще не приступал к делу.
— Ну как, Лем Гулливер? Что ты на это скажешь?
— Скажу, что его слова еще не доказательство. Давай, Гек, пускай в ход свою мельницу лжи — вот и все, что я скажу. Пусть дерзает.
Людовик заколебался. Лем заметил это и бросил насмешливо:
— Ты прав, Луи, не стоит его переутомлять.
— Я сомневаюсь не потому, что боюсь за него, Лем Гулливер, не думай. Мне пришло в голову, что это несправедливо. Надо дать Геку передышку для восстановления сил. Вдохновение не вызовешь механически, оно не является по команде, оно скорее…
— Можешь не искать оправдания. Ну и что с того, что он иссяк? Я вовсе не собираюсь давить на Гека. Дай ему передышку, пусть восстанавливает силы. Ты прав: вдохновение не вызовешь механически — нет, это вещь духовная. Поставь перед ним кувшин с вином.
— Мне он ни к чему, — сказал я, чувствуя, что должен прийти на помощь Луи, — я могу обойтись и без вина.
Луи просветлел лицом.
— Так ты в состоянии продолжать, Гек? Ты и вправду так думаешь?
— Я не думаю, я знаю наверняка.
Лем насмешливо хмыкн\л и предложил мне, как он выразился, «выплеснуть опивки».
XII
Снова начались расспросы. Меня попросили дать описание моей планеты.
— По форме она круглая, — начал я.
— Круглая? — встрепенулся Гулливер. — Ну и форма для планеты! С нее тотчас бы все упали, даже кошка — и та бы не удержалась. Круглая! Закупоривай кувшин, Луи! Геку не нужно вдохновение! Круглая! Ах, холера…
— Оставь его в покое! — взорвался Людовик. — Критиковать причудливый поэтический вымысел с позиций холодного разума несправедливо и недостойно, Лем Гулливер, и ты это прекрасно знаешь!
— Что ж, пожалуй ты прав, Луи, беру свои слова обратно. У меня сложилось впечатление, будто Гек привел обычный факт, и это сбило меня с толку.
— Я и привел факт, — возразил я, — если он может сойти за поэтический вымысел — не моя вина, он все равно остается фактом, и я стою на том. Это — факт, Людовик, вот тебе мое честное слово.
Людовик был ошеломлен. Некоторое время он глядел на меня с оторопелым видом, потом обреченно произнес:
— Я совсем запутался. Не знаю, как быть в таком случае, в жизни ни с чем подобным не сталкивался. Я не представляю себе круглой планеты, но ты, вероятно, думаешь, что она существует, и искренне веришь в то, что побывал на ней. Я больше ничего не могу сказать, не покривив душой, Гек.
Я очень обрадовался и сказал растроганно:
— Спасибо тебе, Луи, от всего сердца — спасибо. Ты подбодрил меня, а мне нужна поддержка: передо мной задача — не из легких.
Гноеродному микробу мои слова показались сентиментальными, и он с издевкой произнес:
— Дорогие девочки! Ах, ах, ну до чего же трогательно! Ну посюсюкайте еще немножко!
Не представляю, как можно так себя вести. С моей точки зрения, это — грубость. Я холодно пропустил замечание Лема мимо ушей, не снисходя до ответа. Полагаю, он понял, что я о нем думаю. Я же спокойно продолжал свой рассказ, будто и не заметил, что меня прервали. Это, понятно, уязвило Лема, но я не обращал на него внимания. Сообщил, что моя планета называется Земля, на ней много разных стран и огромную часть ее поверхности занимают моря и океаны.
— Погоди, — остановил меня Гулливер. — Океаны?
— Да, океаны.
— И это тоже научный факт?
— Разумеется.
— Ну тогда, будь добр, растолкуй мне, как они удерживаются на круглой планете? Что мешает им вылиться — тем, что внизу, если внизу есть океаны, а они должны быть: в такой сумасшедшей выдумке должно быть свое сумасшедшее единообразие.
— Никакого «внизу» не существует, — ответил я. — Земля постоянно вращается в пространстве.
— Вращается? В пространстве? Слушай, ты и это выдаешь за факт?
— Да, это факт.
— Вращается в пространстве и не падает? Я тебя правильно понял?
— Правильно.
— И она при этом ни на чем не покоится? Так?
— Так.
— Из чего же она состоит? Может, это газ, наполняющий мыльный пузырь?
— Нет. Она состоит из скальных пород и почвенного слоя.
— Вращается в пространстве, ни на чем не покоится, состоит из скальных пород, почвы и не падает?
— Ее удерживает на месте притяжение других звездных миров и солнце.
— Других миров?
— Да.
— Стало быть, есть еще и другие?
— Да, есть.
— Сколько же их?
— Это никому не известно. Миллионы.
— Миллионы? Боже милостивый!
— Можешь насмешничать сколько угодно, Лем Гулливер, но тем не менее это правда. Существуют миллионы миров.
— Слушай, а ты не мог бы сбить мне парочку, плачу наличными.
— Я все объяснил тебе, а верить или не верить — твое дело.
— Я-то верю, еще бы не поверить. Такой пустячок я готов принять на веру со связанными за спиной руками. А эти миры, Гек, большие или маленькие?
— Огромные. Земля — крошечная планета по сравнению с большинством из них.
— Как мило с твоей стороны допустить такую возможность! Вот оно — истинное великодушие. Оно подавляет меня, я склоняюсь перед тобой!
Лем продолжал свои гнусные издевки, и Людовику стало стыдно за него, он был взбешен несправедливым отношением Лема ко мне; ведь я говорил правду или, по крайней мере, то, что считал правдой. Людовик прервал Лема в самый разгар его пустопорожней словесной пальбы:
— Гек, каковы компоненты Земли и их пропорции? — спросил он.
— Внеси поправку, — снова встрял назойливый прыщ, — назови его планету мыльным пузырем. Если она летает, это — пузырь, если она твердая, это ложь, — ложь либо нечто сверхъестественное. В общем, сверхъестественная ложь.
Я оставил без внимания и этот бессмысленный наскок, и, не удостоив Лема ответом, обратился к Людовику:
— Три пятых земной поверхности — вода. Моря и океаны. Вода в них соленая, непригодная для питья.
Конечно же Лем не упустил случая:
— Чудеса в решете! Пожалуй, тут ты хватил лишку! Чтобы получить столько соленой воды, потребовалось бы десять миллионов горных цепей чистой соли, да и этого было бы мало. Скажи, отчего в море вода соленая? Отвечай сразу, не придумывай сказок. Отчего она соленая?
— Я не знаю, — признался я.
— Не знаю! Как вам это нравится! Не знаю!
— Да, не знаю. А отчего в вашем Великом Уединенном море вода тухлая?
На этот раз счет был в мою пользу. Лем не мог сказать в ответ ни слова. Он сразу сжался, будто ненароком сел на ежа. Я был безмерно рад, как, впрочем, и Луи: таким вопросом можно посадить в галошу кого угодно, уж вы мне поверьте! Дело в том, что вот уже несколько веков ученые не могут разгадать, что питает Великое Уединенное море, откуда туда поступает вода в таком невообразимо большом количестве, и невозможность разгадать эту загадку постоянно волнует умы так же, как ученых Земли волнует загадка происхождения соли в морской воде.
Немного погодя Людовик сказал:
— Три пятых поверхности — огромное количество. Если б вся эта вода вышла из берегов, произошла бы катастрофа, памятная всем людям.
— Однажды так и случилось, — сказал я. — Дождь лил сорок дней и сорок ночей, вся суша скрылась под водой на одиннадцать месяцев, даже горы.
Я думал, что сострадание, вызванное гибелью всего живого, всколыхнет их, но нет — у настоящего ученого всегда на первом месте наука, а уж потом всякого рода переживания.
— Почему суша не осталась под водой? — поинтересовался Людовик. — Почему вода ушла?
— Она испарилась.
— Какое количество воды унесло испарением?
— Вода поднялась на шесть миль, и вершины затопленных гор глядели на долины, погруженные в воду на пять миль. Испарилась толща воды в шесть миль.
— А почему не испарилась остальная вода? Что ей помешало испариться?
Я никогда раньше над этим не задумывался, и вопрос застал меня врасплох. Но я не подал и виду, хоть у меня на миг перехватило дыхание и, возможно, промелькнула озабоченность на лице; чтоб не вызвать подозрения, я лихорадочно быстро сочинил ответ:
— Там, — сказал я с ощутимым нажимом на слово «там», — закон испарения распространяется лишь на верхние шесть миль. Ниже этого предела он не действует.
Приятели глянули на меня с такой грустной укоризной, что я опустил глаза от стыда. И наступила та гнетущая тишина, изначальное давление которой — тридцать фунтов на квадратный дюйм — возрастает со скоростью тридцать фунтов в секунду. Наконец Лем Гулливер тяжело вздохнул и сказал:
— Право же, это самая ненормальная планета, о какой я когда-либо слышал. Но я не жалуюсь, я уже начинаю привыкать к ее чудесам. Давай еще какой-нибудь фактик, Гек, кидай, я ловлю! Раз, два, три — гони, лихач! Ну, допустим, три пятых — соленая вода, а еще что там есть?
— Материковые льды и пустыни. Но они занимают только одну пятую поверхности.
— Только! Хорошо сказано! Одна пятая материковых льдов и пустынь! Ну и планета! Только одна пя…
Презрительный тон Лема был невыносим; меня будто огнем опалило, я в ярости замахнулся на него, и он осекся.
— Посмотри на свою планету, треть ее… — обидное слово чуть было не сорвалось у меня с языка, но я вовремя спохватился, с усилием стиснул зубы и опустил руку, занесенную для удара. Я воспитывался в культурной среде, и утонченная натура не позволила мне осквернить рот дурным словом. Странные мы существа, с виду — свободны, а на деле закованы в цепи — цепи воспитания, обычаев, условностей, собственных наклонностей, среды, одним словом — обстоятельств, и даже сильные духом напрасно пытаются разорвать эти цепи. И самый гордый из нас, и самый смиренный пребывают на одном уровне; независимо от чинов и званий все мы — рабы. Король, сапожник, епископ, бродяга — все рабы, и ни один в этой компании ничуть не свободней, чем другой.
Я буквально кипел от ярости; утраченный мир был мне глубоко безразличен, в глубине души я даже презирал его, ибо восхищение новой, столь дорогой мне теперь планетой вошло в мою микробскую плоть и кровь, но презрение Лема к утраченному мной родному дому побудило меня встать на его защиту. Я вскочил, бледный от гнева, и разразился целой тирадой: