Не люблю этот город. Не люблю его парки, дома и людей.
Очень душно. Нет, это не из-за солнца. Его энергию я пью с радостью. Мне тяжело, оттого что моя душа не принимает этого мира.
В другой реальности живут смерть и страх, там опасно, но люди там лучше. Здесь суета, ханжество и злоба.
Человек может наполнить себя любовью или злом. Он лишь сосуд. Пустоту надо заполнить. Но почему люди так часто выбирают зло?
Раздался звонок мамы:
– Я на Нижнем рынке. Будем искать новое жилье.
Успокоиться помогли дыхательные упражнения из йоги. Я медленно вдохнула и выдохнула, а затем все ускоряла вдохи и выдохи, отчего мыслей в голове стало меньше, а кровообращение усилилось. Этот метод был вычитан мной в детстве из книги советского специалиста по Индии Верещагина.
Сердцебиение удалось нормализовать, и я отправилась на Пятачок – где толкались и орали маклеры, предлагая арендовать квартиры, комнаты, подвалы и чердаки. Там, в толпе, мы простояли два часа. Никто не хотел брать к себе на проживание беженцев, никто не верил, что они когда-нибудь найдут работу и смогут расплатиться. Две пожилые женщины решили вызвать милиционеров, чтобы те забрали нас в участок.
– Вы в платках, – на разные голоса повторяли они, – чеченские бандитки!
Мама на их слова реагировать не стала, а я заявила:
– Да, я чеченка, вызывайте милицию.
Спасла нас Любовь Андреевна.
– Русские они! Просто из Чечни приехали, а там мода такая – платки. Кто без платка, тому секир башка. Поняли? Оттого и носят. Девчонку я у себя хочу прописать, если они деньги найдут. Кому еще что-то непонятно?
Судя по тому, что кудахтанье вокруг нас моментально стихло, Любовь Андреевна на криминальном пятачке пользовалась нешуточным авторитетом.
– Откуда у них деньги? – недоуменно спросила одна из русских женщин, предлагавших до этого сдать нас правосудию.
– Тихо чтобы было! – показала ей кулак Любовь Андреевна. – Ты знаешь, кто мой сын?
Когда она ушла, меня и маму разобрало любопытство. Мы спросили, кто сын Любови Андреевны, но присутствующие на Пятачке отворачивались, будто мы стали невидимками.
Не обнаружив альтернативных вариантов по съему жилья, я и мама нехотя возвращались под гнет Нины Павловны. У продовольственного магазина нас догнала старушка, сдающая комнату для флирта по часовой оплате. Оглядываясь по сторонам, будто кто-то мог нас подслушать, она сообщила:
– Сын Любови Андреевны – начальник паспортного стола!
Увидев нас, ушедших без разрешения, Нина Павловна ругалась на чем свет стоит, бросала в нас подушки, а затем стала угрожать, что она могла внезапно умереть.
– Вы оставили меня без внимания! – орала домовладелица.
– Я вышла всего на два часа, – заметила мама.
Услышав это объяснение, Нина Павловна устроила дикий скандал, обвиняя нас, что мы украли прохудившуюся скатерть, скатанную рулончиком. Обзывалась она довольно лихо, не по-православному, и успокоилась, только получив в руки свое добро, до этого мирно лежащее перед ней на столе.
Во время обеда Нина Павловна исходила придирками:
– Поставь тарелку туда! Нет, не туда… Правее! Нет, левее! Иди! Нет, стой! Тряпочку положи-ка! Нет, не туда…
Учитывая наше служение без выходных, подобные фокусы вывели бы из себя даже святого. Но мы старались расстаться по-хорошему.
На ужин я подала Нине Павловне макароны по-флотски с томатным соусом.
– Мы здесь не останемся, – напомнила ей моя мама. – Вы до нас жили одна!
Покормив бывшую надзирательницу колонии, я и мама отправились спать. И не в полночь, а в десять вечера.
Утром во время уборки позвонила тетушка Юлия.
– Вы на меня обижаетесь, – сказала она. – Но я не могу пустить вас к себе или прописать в своей квартире. Я решила продать жилье и уехать к дочке в Москву. На душе тяжко, когда я думаю о том, что Полина без паспорта, без дома, без медицинского полиса! Еще чеченские паразиты не отдают академическую справку. Не могу нормально спать. Я получила пенсию и хочу помочь. Договаривайтесь в паспортном столе, пусть берут деньги и дают положенный документ.
Мы готовы были расцеловать тетушку Юлию.
К дальней родственнице я поехала одна. Мне нравился Юго-Западный район, зеленые скверы и фонтаны. Настораживали только надписи на домах и в парадных. В подъезде у тетушки Юлии хулиганы разрисовали свастикой все этажи и оставили надписи: «В России порядок русских. Остальным – смерть!»
На заборе в соседнем переулке кто-то нарисовал кресты, половые органы и написал расистские высказывания. Казалось, что люди забыли, какой ценой мир выстоял против фашизма.
Любовь Андреевна, узнав о том, что пятьсот долларов найдены, не откладывая назначила встречу.
После того как купюры из моего кармана перекочевали в ее саквояж, она с таинственным видом удалилась, а мы остались стоять на улице перед паспортным столом.
– Ждите здесь, – сказали нам. – Вам вынесут сюда!
– А как же отпечатки пальцев? – поинтересовалась я. – Где выписка из Грозного? Откуда возьмется справка № 5 из ФСБ?
Любовь Андреевна расхохоталась, сверкая золотыми зубами:
– Выпишут за три минуты! Какая справка, если я вам верю! Отпечатки вместо тебя любой сотрудник поставит свои.
Она скрылась за дверью государственного учреждения.
– Почему они не могли дать паспорт по закону?! – хмурилась мама. – Тебе он полагается совершенно бесплатно.
– Потому что, мама, мы живем в России!
Любовь Андреевна действительно все сделала. Она выписала меня из Грозного без моего присутствия за пять минут и прописала в неведомых мне хоромах, принадлежащих ее семье. Как только Любовь Андреевна распределила деньги среди работников паспортного стола, никаких дополнительных справок не потребовалось, наоборот, меня тут же вписали в проверенные лица, к которым ФСБ официально не имеет претензий.
Сотрудники милиции, не видя меня в глаза, провели мое дело по всем базам как достойного гражданина России, не участвовавшего в уголовных преступлениях и не замеченного среди моджахедов (им повезло – я действительно мирный человек), расписались за меня, шлепнули печать и оставили в базе данных свои отпечатки пальцев, выдав их за «мои»!
Паспорт нам вынесли через двадцать минут.
– Как хорошо, мама, что я не террорист, – в ужасе прошептала я. – Ведь они могут прописать любого террориста, если он даст им пятьсот долларов!
– Пошли отсюда, – сказала мама. – По крайней мере, на один год есть прописка в Ставрополе! Сможешь найти работу, и мы будем сыты!
Обстановка в доме тюремщицы накалялась.
Идя с тремя грязными кастрюлями в руках и банкой мочи, найденными в подвале, я подверглась словесной атаке со стороны Нины Павловны. Восседая на пуховой перине, укрытой шелковой белоснежной простынкой, она кричала:
– Нерасторопная девка, быстрей шевелись! Быстрей!
Поспешив закрыть дверь в кухню, я загнала занозу под ноготь. По закону подлости заноза проникла так глубоко, что иголкой ее было не достать. Я заплакала от отчаяния. За что мы попали в рабство к безжалостной женщине, которая раньше издевалась над людьми в тюрьме? Она сохранила свои привычки и в старости.
Я вымыла пять окон в передней, чтобы солнце лилось сквозь стекла и согревало больную. Выстирала и выгладила все шторы в доме. За месяц мы купали ее шестнадцать раз. Но благодарности – не было. Вместо нее нас обзывали служанками, чернью и лентяйками.
Социальный работник так же, как и мы, выслушивал ругательства и проклятия. Но никак не реагировал. Должность такая. До нас в доме Нины Павловны жили неблагополучные женщины. Иногда они пропадали с мужчинами на несколько дней, и больная ходила в туалет под себя. Если она будила помощниц посреди ночи, они посылали ее матом, сверкая нагим телом в проеме чердака, и снова шли спать.
Когда мы сообщили, что переедем от нее, Нина Павловна устроила концерт. Плакала и просила:
– Простите! Не уходите! Не бросайте инвалида!
В мои обязанности входило ровно в два часа дня подавать обед.
В среду в меню был суп, сваренный по французскому рецепту, – с шампиньонами и сыром. Заметив, что стрелки настенных часов показывают 13.55, Нина Павловна возмутилась подаче блюда:
– Убирай тарелку, рабыня! Когда скажу, тогда и принесешь!
Я вздохнула глубже, как учат индийские практики, и забрала тарелку, стоящую на подносе.
Мама спокойно сказала:
– Нина Павловна, нужно в магазин. Мы вас покормим и поедем за продуктами. Вокруг лес. Транспорт ходит плохо, нам долго ждать маршрутное такси.
Хозяйка после маминых слов, величественно кивнула и приказала вернуть тарелку, что я и сделала. Макнув указательный палец в суп, Нина Павловна недовольно вскричала:
– Горячий!
Через две секунды она проделала с супом ту же процедуру и вынесла вердикт:
– Холодный!
После чего впала в задумчивость.
Мы в это время стояли перед ней навытяжку.
– Начну трапезничать, он остынет…
Мама не выдержала:
– Мы не ваши заключенные! А вы не наш надзиратель!
После этого матерные ругательства почтенной матроны загрохотали, как канонада, и были слышны за два переулка.
Мама заревела от обиды и высказала Нине Павловне все, что о ней думает. Та в свою очередь нас прокляла и пригрозила тем, что напишет в милицию о том, что чеченские бандиты обидели несчастного инвалида.
– Пишите, – сказала я. – У меня теперь есть ставропольская прописка.
Услышав эту новость, Нина Павловна мгновенно передумала куда-либо писать и начала вести себя как ни в чем не бывало.
Однако мать решила больше не ночевать в ее доме и осталась на улице. Мои уговоры одуматься ни к чему не привели. Раскуроченная скамейка в лесопарке заменила матери кровать, а уборной служили кусты сирени.
Четыре дня я разрывалась между неуступчивыми женщинами, а затем отправилась на Нижний рынок с твердым намерением изменить нашу жизнь к лучшему.