– Ты, безродная приживалка, умолкни!
Не прошло и двух минут, как Саша сделала достоянием общественности личную жизнь Леси: та приехала из деревни и живет с богатым стариком, который периодически нещадно избивает бедняжку, выгоняя ее с ребенком за порог.
Пухленькая юная украинка Ванда, кокетничая, сообщила, что занимается эротическими танцами и может веселить руководство на любом корпоративном мероприятии. Ванде достался отдел статуэток, фотоаппаратов и подарочной упаковки.
Пегая Жанна, с глазами навыкат, захватила детский отдел. При этом она истошно кричала: «Никому его не отдам!»
Эверест, услышав истерику, распорядился, чтобы детский отдел передали мне. Оспорить это решение никто не успел. Прибыла фура, в которой было четыреста ящиков с книгами, по двадцать килограммов каждый. Первая партия, призванная заполнить пустые стеллажи.
– Грузчиков нет, – хихикнула Каролина. – Вперед! Разгружайте!
Длинный горбатый нос Каролины невольно заставлял думать, что перед нами молодая Баба Яга. Замдиректора в прозрачной тунике кружилась на мягком кожаном кресле и, разумеется, сама ничего разгружать не собиралась.
– Кто не согласен, тот знает, где выход. – Саша поправила пиджак, поскольку из-за отсутствия нижнего белья у нее безобразно оголилась грудь.
Перетаскивая ящики, мы падали от усталости: Анна разбила коленки, Ванда порезала руку, а Жанна хваталась за поясницу. Жаловаться и роптать никто не посмел из страха потерять рабочее место. Мои ноги разболелись так, что я едва не потеряла сознание и настолько плохо соображала, что не помнила свое имя.
Словно в тумане, через пару часов тяжелого труда я заметила, как рядом промелькнули две тени. Едва ли это были наши друзья…
Дозвониться до них было невозможно целый месяц, и мы с мамой заподозрили, что произошло нечто ужасное. Захар и Николя исхудали. На них были вещи с чужого плеча. Николя собрал волосы в хвост и заколол их заколкой, чтобы не мешали. Захар сильно кашлял.
– Что вы здесь делаете? – спросила я.
– Нас взяли на работу! Теперь мы продавцы в отделе школьной литературы и детективов, – ответил Николя.
Ребята вместе с нами включились в разгрузку.
Леся, сбросив туфли, босиком таскала коробки в глубь магазина. Саша командовала, стоя внутри кузова. Каролина, накрасившись, уехала домой, а директор занял мягкое кресло на колесиках и светился от удовольствия. Радовался, что сэкономил на грузчиках.
Крупные капли дождя прибили всю пыль южного города и понизили температуру в панельных многоэтажках, раскалившихся за день от палящего солнца. Пышные конские каштаны заблагоухали, а фонари, возвышавшиеся с двух сторон улицы, создавали неповторимую игру светотени в кронах деревьев: от светло-зеленой до темно-коричневой.
Протянув руку и коснувшись ветки, на листьях которой аккуратно повисли мелкие капельки, я мгновенно нарушила их равновесие, отчего и поплатилась: попала под обильный душ. Так завершился мой первый рабочий день в книжном магазине.
На следующее утро я побрела в университет. На лекции по эмпатии я познакомилась с парашютисткой. Русская девушка, родившаяся в Ставрополе, была без ума от экстремальных видов спорта. Парашютистка открыла мне глаза на некоторые секреты обучения.
– Преподаватель Трофим Вишня – скотина, бывший майор милиции. Тарифы устанавливает на все экзамены и зачеты! Четверка у него стоит восемьсот рублей!
Узнав эту информацию, я сразу предупредила специалиста по взяткам, что отвечать буду сама, денег не дам и, если что, – напишу о нем статью в газету. Скрипя зубами, Трофим Вишня поставил мне тройку бесплатно. Парашютистка сумела записать на диктофон его непристойное предложение. Ей он поставил «отлично».
Проработав месяц в магазине «Алая роза», я узнала коллег гораздо лучше.
Саша ежедневно приходила в пиджаке на голое тело, опохмелялась рассолом и начинала покрикивать на тех, кто медленно шевелился, раскладывая книги по полкам. Каролина при этом звонко хохотала, а добродушный на вид директор Эверест придумал настоящее издевательство над младшими сотрудниками.
– За двенадцать часов рабочего дня никто не имеет права присесть на стул, – объявил он.
Его мясистое лицо ликующе ухмылялось.
На людей было жалко смотреть: робкие, забитые, сломленные в самом начале своего пути, они вынужденно подчинились чужой нелепой дурости.
Данное правило Эверест ввел через неделю, после того как мы, помимо работы продавцов, взвалили на себя роль уборщиков, грузчиков и курьеров. От его нововведения на ногах моментально полопались вены.
Мою маму Эверест взял в магазин уборщицей: она должна была мыть полы – двести пятьдесят квадратных метров, два раза в день за сто долларов в месяц.
Если сложить наш общий заработок, за который нужно было расписываться в разных ведомостях Яна Рафаиловича, получалось, что мы можем снимать квартиру на Некрасова и питаться один раз в день. Мы предпочитали макароны или рис, политые томатом. Дешево и сердито. И похоже на Северную Корею.
Несмотря на хроническую усталость и недоедание, мне удалось сдать экзамены и зачеты. Только высшая математика не покорилась: все пять школ в Грозном, где я училась, по очереди разбомбила русская авиация, поэтому дроби и переменные так и остались для меня загадкой.
– Не можете сдать контрольную работу, я пойду навстречу, – любезно предложила педагог университета. – Давайте пятьсот рублей!
Я покраснела, в отличие от других студентов искренне считая позором подобные отношения.
– У меня денег нет, – пролепетала я.
Но педагог по математике не разжалобилась, а, наоборот, строго сказала:
– Как будут, поставлю зачет. Всего доброго!
Я шла по университетскому коридору к зеркальному лифту, которого побаивалась, поскольку он периодически застревал с пассажирами на два-три часа, и думала о том, что взятку придется дать. Человек теряет невинность, идя на сделку со своей совестью, и мне хотелось запомнить свои ощущения. Успокоением служила лишь отсрочка, что все плохое случится потом, не сейчас, поскольку Настя требовала оплатить жилье, а я находилась в ожидании первой зарплаты.
С помощью ближайших соседей удалось выяснить, что Настя – племянница настоящей владелицы, уехавшей в санаторий и ничего не подозревающей о сдаче ее имущества. Предприимчивая молодая юристка воспользовалась отсутствием тетушки, переместив ее личные вещи в подвал.
Все, что происходило вокруг, было частью мозаики, придуманной Богом. Кто я в его игре? Мне приходилось срисовывать Его реальность и хранить ее на страницах дневника, считая это возложенной на меня миссией.
Июньское солнце щедро рассыпало по моим щекам веснушки. К веснушкам окружающие относились отрицательно, поэтому мама велела мне мазать лицо кремом. Веснушки бледнели, но не исчезали.
– Посмотри на русских девушек. Они красивы, спортивны и сексуальны. Любая из них может завлечь мужчину в постель и помочь деньгами своим близким. Ты – страшная. У тебя парня не было и нет. По чеченским меркам ты старуха, а по русским – неопытная, ты совсем никому не нужна, – не переставала «подбадривать» меня мама, собираясь в шесть утра на работу.
В свои двадцать по ночам я видела кошмары, доносящиеся, как эхо, из полости войн, и помимо этого должна была выстоять не только против несправедливости, но и против порока.
Если водитель Женя в трудных жизненных ситуациях опирался на учение Христа, мне помогали истории о Януше Корчаке, вошедшем с воспитанниками детского дома в газовую камеру, чтобы рассказывать им напоследок сказки, и о Махатме Ганди, проповедующем ненасилие.
В отделе детской литературы мне нравилось. Но приходилось все время стоять на ногах. Суббота и воскресенье, когда не было занятий в университете, были особенно жестокими: с 9.00 до 21.00 я не могла прислониться к стене, отчего к вечеру начинался звон в ушах, я переставала различать лица людей, и все пространство сливалось в единый пласт. Стоять двенадцать часов на ногах, израненных осколками от ракеты, настоящая пытка!
Директор, дремлющий в кабинете, не был расположен к переговорам.
– Вы же понимаете, через полгода продавцы не смогут ходить, у них начнется варикозная болезнь, – пыталась образумить его моя мама.
– Плевать! – Эверест благодушно махал рукой, покачиваясь в мягком кожаном кресле. – Выгоню этих и наберу новых. Ничего личного. Чистый бизнес!
Никакие увещевания на него не действовали.
– И еще, – заявил директор, – обед длится пятнадцать минут! Здесь я определяю, сколько вы будете есть. Питаться следует в подсобке. Быстро пожрали – и за работу!
Мы с мамой переглянулись: в подсобке не было стульев, но имелось окно, и можно было хотя бы облокотиться на подоконник.
– Я начинаю вас ненавидеть, – выходя из кабинета директора, буркнула мама.
Парни и девушки в вузе поначалу неодобрительно отнеслись к платку, периодически появлявшемуся на моей голове, а затем привыкли.
В последний день летней сессии наша группа занималась в высотном здании, где раньше, в советские времена, находился завод. Высокую мрачную башню кольцом окружал лесопарк.
Во время обеда студенты в столовой заспорили по чеченскому вопросу.
– Нельзя воевать! – твердила я.
– Надо! Чеченцы русским отрезали головы! Террористы! Исламисты! Солдата убили, потому что он не снял нательный крест! – горячились девчонки.
– Надо было туда сбросить ядерную бомбу! – поддержали их парни.
– Взорвать к чертям! – одобрил настрой студентов Трофим Вишня, сидевший за соседним столиком.
– Лучше опустить железный занавес и оставить республику в покое. – У меня по чеченскому вопросу имелось свое мнение.
Шумным компаниям я предпочитала одиночество. Всего, что видела на войне, не расскажешь, а даже если получится, не поверят, ответят, что такого не может быть.
Оставив группу, я пешком поднялась на верхний этаж и прижалась к оконной раме. За стеклом были видны разбитые, разворованные заводские ангары. Мне вспомнился Грозный, военное детство и то, что сделало меня непоколебимой. Я ли это сейчас? Почему мой характер с возрастом становится мягче и уступчивей?