– Сразу ясно, что ты с Кавказа!
– Отчего же?
– На серьге полумесяц и звездочка.
– Каждый видит, что пожелает.
– Не мудри, – рассмеялась я. – Если это не исламский атрибут, то меня зовут не Полина.
– Совершенно верно. Тебя зовут Фатима и Будур. И еще Нейши. Ты сама так говорила. Мы же зовем тебя Жрица, и вовсе, как понимаешь, не за твои пророчества, а за постоянное желание вкусно поесть.
– Ах ты поганец!
– То-то! Пифия-Пончик изрекла мудрость.
– Если у тебя не полумесяц в ухе, тогда что?
– Это драккар. Корабль-дракон. Так его называли викинги, грабившие соседние королевства. Их боялись, и о них слагали легенды. Этот подарок мне сделал Захар, когда работал в мастерской у ювелира.
– Неужели Захар стащил слиток?
– Не в тот раз. Он видел сон, будто мы познакомились с ним давным-давно, в прошлых рождениях. В последний раз это случилось на северной земле, где под разноцветным небесным куполом читали молитвы Одину.
– Разрешишь примерить?
– Снимать нельзя. Дурная примета. Можешь подойти поближе и посмотреть.
Я встала на цыпочки: серебряный полумесяц неожиданно оказался кораблем древних скандинавов с парусом, вместо привидевшейся мне звезды, грозными воинами и зубастой пастью дракона.
Николя закурил сигарету, и вокруг поплыли кольца, которые он легко создавал, предварительно задерживая и сгущая сладковатый дымок во рту. За первым колечком в воздухе появлялось второе, за ними третье, и, сливаясь с первыми, кольца образовывали густой белый нимб.
Символы святости покачивались и неспешно поднимались вверх, чтобы растаять и слиться с закатом.
Костя героически прикрывал наши вылазки в сад. Увидев, что я отношусь к нему без претензий за чеченскую войну, охранник начал забредать в мой отдел и рассказывать о себе:
– Ты здесь единственная скромница. – Костя с непроницаемым видом то ли похвалил, то ли поругал меня. – Скажи, пожалуйста, Анне, чтобы она отстала и перестала меня совращать!
Оказалось, у Кости есть жена, которая пьет самогон и периодически устраивает потасовки.
– Познакомился с женой в поезде, когда возвращался из Грозного, – поведал охранник. – В Чечне я убивал черных и глушил спирт для храбрости. Ехал на родной хутор под Архангельском. Хутор наш утонул в грязи и навозе. Пять рублей – большие деньги, сознательное население – горькие алкаши. Единственная работа у нас – варить зекам баланду. Тюрьма в десяти километрах от хутора. Была мечта устроиться надзирателем. Но в плацкарте меня приметила девушка. Мы выпили две бутылки водки, а после этого она сказала: «Если женишься на мне, разрешу жить в Ставрополе. Есть комнатка в общаге!» Я заключил с ней сделку. Это было лучше, чем хутор. Мы вместе пять лет.
Я пообещала охраннику поговорить с Анной.
Как только Костя ушел, меня перевели в главный отдел, оттуда в открытые двери виднелись зеленые деревья, чему я несказанно радовалась. Стоя недалеко от кассы, я приглашала посетителей посмотреть наши новинки. Однажды среди покупателей оказались представительный седовласый мужчина и робкая женщина средних лет с большими глазами.
– Знаете этих людей? – неожиданно спросил мужчина, вытащив из-за пазухи фотографию, на которой красовались Захар и Николя.
Я бросила взгляд на отдел детективов, но ребят не увидела. Военная закалка не позволила мне ответить сразу.
Пришлось задать встречный вопрос:
– А вы кто?
– Я их разыскиваю, – сказал мужчина с металлическими нотками в голосе.
– Нам сказали, что они здесь работают, – объяснила большеглазая женщина и, пока мужчина испепелял меня взглядом, прошептала одними губами: «Нет».
В этот самый момент я заметила, как Николя и Захар по-пластунски перемещаются мимо стеллажей в сторону бытовки, стараясь сделать это как можно незаметней, и едва не рассмеялась в голос.
– Мы спросили что-то смешное? – Мужчина был недоволен.
– Нет, что вы. Просто здесь такие не работали и не работают.
– Я же тебе говорила, упрямец. – Женщина благодарно кивнула мне и подтолкнула своего спутника к выходу.
– Ванда, – позвала я коллегу, – поработай-ка здесь, я отойду на минутку.
Украинка разрывалась между тремя отделами.
– Ладно! Только в туалет и обратно, – согласила она. – Потом меня подменишь.
– Они уже ушли, – примчавшись в бытовку, сообщила я. – То, что вы работаете здесь, осталось тайной.
– Спасибо. – Захар держал за руку бледного Николя. – Это наши дальние родственники приходили, с которыми мы категорически не хотим общаться.
Если честно, в рассказ о родственниках мне не очень поверилось, а вот в то, что ребята могли что-нибудь стащить, вполне. Но я не стала развивать эту тему. Кто безгрешен в этом городе? Кто?
В отличие от мамы, у меня иногда бывали выходные.
Воспользовавшись этим, я решила сходить в поликлинику. У меня на ногах вздулись вены.
Первое, что меня поразило, – огромные круглые часы. В поликлинике их было несколько, они висели на стенах вдоль коридора. Все часы остановились много лет назад и успели покрыться толстым слоем пыли. Со стульями тоже была беда. При мне пациент упал, поскольку у стула на скользком, выложенном плиткой, растрескавшейся от времени, полу разъехались ножки. Медсестра невозмутимо вставила ножки в пазы, несколько раз ударила по сиденью кулаком, выругалась матом и предложила больному присесть снова.
На мой вопрос:
– Я слышу в кабинете врача стук: там идет ремонт?
Девушка в белом халате ответила:
– Там тоже по стулу стучат! Другой мебели у нас пятьдесят лет как нет, а о ремонте вообще лучше забыть.
Невольно вырвалось:
– Россия. XXI век.
Увидев, что творится с венами, врач посоветовал прикладывать подорожник и пить обезболивающее.
– Если стоять двенадцать часов в день, все равно ничего не поможет. – И он развел руками.
Вернувшись, я заварила на кухне пакетик лапши быстрого приготовления для матери и обнаружила, что она крайне недовольна отсутствием у нас черной икры и норвежской семги. Если честно, я давно не помнила, как они выглядят, хотя в детстве видела их на картинках в домашней библиотеке, а вот мама все сохранила в памяти. Когда-то мама окончила институт, работала старшим воспитателем в детском саду, а затем ушла на крупнейший завод «Красный молот» в отдел снабжения. В те годы недостатка она не знала. Поэтому мама встала, швырнула пиалу с китайской лапшой в раковину и отправилась в ванную комнату, громко хлопнув дверью.
Николя, узнав об этом, написал эсэмэску о том, что дверги – злобные и хитрые духи параллельного мира, любят ради забавы изводить несчастных людей. Разбираться в Старшей Эдде[5] мне было некогда, поэтому я попросила не нести ахинею и перестала читать сообщения.
Буйство мамы проявилось сразу после того, как она искупалась и вышла в ночной рубашке, которую носила вместо домашней одежды.
– Ты! – взвизгнула она, и ее лицо исказила ненависть. – Ты виновата во всех моих несчастьях! Будь ты проклята!
На подобные речи, в которых мама профессионал, особенно когда желала мне испытать страдания и боль, сопровождая это хлесткими оплеухами и увесистыми тумаками, я старалась не реагировать с малых лет. Детство мое выдалось очень и очень непростым. Когда малосведущие люди, пытаясь меня приободрить, говорят, какими страшными были чеченские войны, частенько я иронично посмеиваюсь. Не объяснять же каждому встречному, что войны – это далеко не все, что мне перепало как сувенир от Всевышнего.
– Сволочь проклятая! Тварь! – Мама выбросила в мою сторону руку и одновременно застучала голыми пятками по полу. – Провались ты пропадом, ничтожество косоглазое! Уродина жирная! Никому не нужная страхолюдина!
Если предложить ей валерьянки в такой момент, она может ударить ножом или плеснуть кипяток в лицо, поэтому я выжидала и надеялась на чудо, которое, разумеется, не произошло. Мама схватила подушку с дивана и, размахнувшись, швырнула ее в меня.
– Дура! Любая проститутка умней тебя! – орала она.
Выяснять, почему незнакомая проститутка из маминой фантазии умней меня, я тоже не решилась, припоминая, как однажды после неудачно заданного вопроса родительница проткнула мне шилом руку.
Но ничего спрашивать не понадобилось: с мамочкой всегда так, можно не выяснять истину, которую все равно разжуют и выплюнут.
– Я вынуждена из-за тебя голодать! В доме нет денег! Не-е-ет! – Мама толкнула столик на колесах, и тот перевернулся, загрохотал по паркету, чашка отлетела и звонко разбилась о стену соседней квартиры. – Родила в муках! Вырастила! Пестовала! И где благодарность? Деньги где?!
– Успокойся, пожалуйста, – сказала я.
Все-таки учеба на психолога предполагала понимание сложных душевных состояний.
– Ты перечишь! Еще и перечит, мерзавка! – Мама начала вынимать наши тарелки, аккуратно сложенные в хозяйском серванте. – Я живу годами в голоде! В холоде! Не могу поесть вдоволь фруктов! – От тарелок приходилось увертываться, но несколько крупных осколков, отлетев от шкафа, больно ударили меня по спине. Спасибо, что не попали в глаза. Наверное, в этом и разница между мной и другими людьми: я во всем вижу лишь положительный результат.
– У меня есть дочка! Доч-ка! – произнесла мама по слогам, словно поражаясь этому факту. – А толку от нее ноль! Ноль! Другая бы нашла богача, и у нас была бы квартира. Вдоволь еды! А эта сука всего сама хочет добиться! Дура! Позор! – И она заплакала.
Но это не были слезы горя, скорее слезы ярости, потому что тарелки закончились.
По моим расчетам подобный приступ длится не более часа, случается раз в три дня, поэтому выходило, что ждать окончания данного действа недолго. Главное – меньше говорить, больше кивать, а потом обязательно напоить маму успокоительными каплями.
– Не жалеет мои седины! – рычала мама. – Себя бережет, праведница! Кому твоя праведность нужна? Любая проститутка умней тебя! Своим честным заработком ты меня не прокормишь! Мы всегда будем нищие! Всегда бездомные! Из-за тебя, чертова упрямая девка!