На тетке были красные бусы, яркая зеленая блуза и радужная юбка.
– Никого мы убивать не будем, – строго сказала я.
– Не будем? – притворно удивились сестрички. – Ты что-то почувствовала?!
– Уходим отсюда, – сказала я.
– Как так?! – вскричала тетка. – Ты ведь не выпила энергию, а это ни с чем не сравнимое удовольствие!
– Мы уходим! – повторила я. – И никого убивать не будем!
Я направилась в сторону нашего автобуса. Сопровождающие недоумевали:
– Зачем возвращаться?
– Нас ждет автобус. – Я оглянулась и, кивнув на парня, начавшего приходить в себя, добавила: – Может быть, он еще успеет.
Рыжая тетка спросила:
– Как ты узнала?!
– Я знала это прежде, чем прозвучал первый вопрос, знала, едва взглянув на его лицо, я сразу поняла, кто передо мной. Он вампир. Зачем вы разыграли этот спектакль?
Двоюродные сестренки застыли с полуоткрытыми ртами.
– Как?!
– Когда я была человеком и жила среди людей, мне было достаточно одного взгляда, чтобы понять, кто передо мной, и сейчас, взглянув на вампира, я вижу, что это – вампир.
– Этого даже я не умею, – призналась рыжеволосая тетка. – Исключительный редкий дар. Но теперь я знаю, чем ты питаешься!
– И чем же?
– Знанием. И тем, что оно порождает, – изумлением! Вот твоя пища.
Проснувшись, я посмотрела на диван: там, сладко похрапывая, спала мама. Слава богу, все, что я видела, случилось где-то в параллельной реальности. Единственное, что стало очевидно: моя пища – изумление.
Готовя завтрак, я позвонила бабушке Эдуарда.
– Не обижает вас внучек? Не избивает?
– Спасибо! – ответила Олимпиада. – Трясется, злится, но ни разу после вашего прихода не ударил. Проклинает себя за то, что вас приглашал. Теперь, говорит, вы можете сдать его в милицию. Нам сказал, что вы так пообещали, если он нас побьет.
– Обещала.
– Наш Эдуард – ужасный мудак, девочка.
– Спасибо, я поняла.
– Он хотел вас трахнуть! – Последнее слово Олимпиада произнесла с вызовом и через секунду добавила: – Но его мечта не сбылась!
– Не сбылась еще ни у кого, – хихикнула я.
– Вы достойны честного и порядочного мужчины.
– Терпения вам! И здоровья!
Мы по-доброму, словно зная друг друга сто лет, попрощались.
Оставив матери омлет и бутерброды, я поехала в фотостудию и по дороге встретила Фросю. Вид у нее был тоскливый, судя по всему, она всю ночь пила водку.
– Погадай мне! – привязалась Фрося, увидев знакомое лицо. – Буду ли я счастлива?
– Иди проспись, – посоветовала я.
– Ты умеешь гадать, – канючила она, – погадай мне!
Пришлось глянуть в ее ладонь:
– Грядут проблемы.
– Не утешила, – всхлипнула Фрося, опускаясь на четвереньки.
– Что ты наковала своими поступками, то и читаю, – возразила я. – Некогда мне, бегу на работу.
Фрося на коленях поползла к клумбе, где еще не взошли однолетние цветы.
В фотостудии я первым делом позвонила Николя:
– Заберите свою квартирантку, она ползает по улице и плачет.
– Где?!
Я продиктовала адрес.
– Она забухала. Далась ей эта бормотуха! У памятника Ленину ползала в белой горячке, мы с Захаром еле дотащили ее до квартиры. Ночью опять ушла кутить…
– Не пейте, братья, бормотуху, – пошутила я.
Захар и Николя засмеялись, а у меня начался рабочий день.
В фотостудии я проработала ровно месяц.
Поначалу я подружилась с семьей хозяина. Они были из Грозного, а это значит, мы – земляки. Меня взяли работать администратором. Администратор – звучит гордо.
С сотрудниками Геннадий обращался деспотически: бросал в них стаканы с чаем и бил по спине, снимая для этой цели резиновый тапочек с потной ноги.
Все молча терпели… за три тысячи рублей в месяц. Если перевести эту зарплату в доллары, получалось примерно сто.
Когда Геннадию не нравились фотографии, он мог разорвать готовые снимки на мелкие кусочки и швырнуть в лицо безропотным работникам.
Мне он тоже делал замечания, но, в отличие от остальных, я имела неприкосновенный статус человека с родной земли, поэтому все указания сопровождались словами «солнышко», «доченька» и тому подобное.
Но сила привычки всегда берет свое, и как-то Геннадий самым бессовестным образом велел мне заткнуться и затопал ногами. Я очень удивилась, потому что последние десять минут молчала. Еле сдержалась, чтобы не ответить на выпад, но, помня о больной матери, нуждающейся в лекарствах, не стала раздувать скандал.
То, что делали сотрудники, хозяин не ценил.
Я могла за один рабочий день пересчитать тысячу детских фотографий, ползая по полу, и не дай бог было перепутать номера детских садов.
В мои обязанности входило предлагать посетителям кофе, а также отвечать на телефонные звонки, а затем вновь ползать по полу и продолжать считать фотографии. Я обслуживала клиентов, когда они приходили оформлять новые заказы. Делала отчет в компьютере. Отмечала продажи в тетрадях учета. Принимала в специальном окошке заказ на срочное фото, помогала клиентам снимать верхнюю одежду, одновременно подавая расческу и зеркальце. Не сбавляя темпа, я загружала в принтере бумагу и следила, чтобы на всех столах был идеальный порядок.
Молча, опустив глаза, мне приходилось выслушивать, что между всеми делами я недостаточно красиво склеила подарочные конверты.
– Если останется время, обработаешь фотографии в программе Photoshop, – покрикивал Геннадий.
Чтобы все успеть, следовало работать качественно и быстро все восемь часов, без перерыва на обед.
Задерживаясь на работе, я бесплатно набирала на компьютере тексты контрольных работ для дочери Геннадия, студентки университета.
Меня доставала напарница, которая в приказном тоне писала записки, что делать в ее отсутствие.
Я тоже оставила ей записку:
«Слуги в России были до 1917 года. Не забывай об этом!»
Она притихла.
Когда приезжали группы, нужно было принимать их, а после рабочего дня развозить готовые фото по детским садам и школам. Проезд мне не оплачивали.
Как ассистент, я одевала детей, примерно по сто человек за одну съемку.
«Не беда! Я все смогу. Мне нужно покупать лекарства для матери», – думала я.
А когда я взглянула в договор, данный мне через двадцать дней (раньше мне его по разным причинам не показывали), то увидела свою должность – продавец. Там же была указана зарплата – 1100 рублей. Хотя обещали три тысячи.
Жена хозяина фотостудии, увидев мое изумленное лицо, сказала:
– Мы частники. На нас управы нет! Сейчас Россия живет без профсоюзов. Еще мы будем с тебя вычитать налог пятьсот рублей, и отпуск у нас не оплачивается.
Даже в Чечне я не встречала таких наглецов. Забежав после работы к Захару и Николя, я подверглась их нападкам за то, что ничего не ворую у бессовестных людей. По логике моих друзей, грабить подобных личностей – это следовать святому пути Робин Гуда и его апостолов.
– Ты меня огорчаешь, – вздыхал Николя.
Захар шутил:
– Она исправится!
Они были расстроены: Фрося попала в больницу.
– Помнишь, ей стало плохо от алкоголя? У нее нашли опухоль. Предстоит операция.
– У моей матери в молодости диагностировали рак. Заметили случайно, когда она сдавала анализы. «Четвертая стадия! – развели руками врачи. – Вам осталось жить две недели». Мать, тогда совсем юная, в недоумении вернулась домой, в ростовскую коммуналку, и протянула родителям медицинское заключение. В те времена суп с курицей был только по праздникам, никаких сбережений. Кругом оскал коммунизма.
– Что захочешь, то и сделаем, – расплакалась бабушка. – Говори свое последнее желание.
Мама задумалась.
– Хочу в последние минуты закрыть глаза и вспомнить нечто прекрасное. Отправьте меня в Санкт-Петербург! – попросила она.
Бабушка и прабабушка вытряхнули все тайники и грустно вздохнули: если поехать из Ростова-на-Дону в Санкт-Петербург, хватало ровно на три дня. Мама была счастлива. Она сняла угол у какой-то старушки и первым делом отправилась в Эрмитаж посмотреть на полотна великих мастеров. У картины голландского живописца она познакомилась с женой работника обкома партии. Они разговорились, и мать сама не поняла, как оказалась в гостях в шикарном особняке, загримированном под дачу строителей коммунизма. Оказалось, что ее спутнице за пятьдесят, хотя они выглядели ровесницами. «Смотри, что покажу», – услышала мать, после того как ей подали чай.
Оглянувшись, она не поверила своим глазам: женщина зависла в воздухе в метре над полом и касалась полированного паркета только пальцем ноги. Она левитировала! Мама выронила чашку.
«Не бойся! – сказала странная дама. – Долгие годы я занимаюсь йогой. Ты знаешь, что это такое?»
Мама не знала.
В СССР о чуждой философии старались не говорить и не писать.
«Я сразу поняла, что ты больна. По твоей ауре, – продолжала женщина. – Аура – это свет вокруг человека. Я подскажу тебе, как быть. Послушаешь меня – выживешь. Нет – поминай как звали».
Мама подумала, что грохнется в обморок. Она подняла глаза и увидела портрет Ленина в деревянной раме.
«Сделаешь так, – продолжала как ни в чем не бывало собеседница, встав на паркет и отпив из своей чашки. – Поголодаешь. Тебе сколько лет?»
«Двадцать один год», – ответила моя будущая мать.
«Значит, есть не будешь двадцать один день. Поняла? Только воду, натуральные соки и куриный бульон. Больше ничего! Ни крошки. Еще расскажу про семь волшебных упражнений: их нужно выполнять на рассвете».
Через полчаса мама оказалась на Невском проспекте с бумагой, где были записаны упражнения из йоги. Голова гудела, перед глазами все мельтешило, и она никак не могла вспомнить адрес женщины или ее имя.
На прощание та сказала, что владеет гипнозом. Мама приняла решение вернуться в Ростов-на-Дону.
Родные не ожидали такого скорого возвращения. Мама объявила, что встретила волшебницу в Эрмитаже и будет худеть. Бабушка и прабабушка всплеснули руками, подумав, что это блажь от потрясения, и решили накормить маму как следует, перед тем как она отправится на небеса. Ежедневно они готовили самое вкусное, что могли добыть, и обливались слезами, видя, что мать не ест ни кусочка.