Среди высоких сорняков, словно видение, скользила Мадина. У этой двадцатитрехлетней женщины из соседнего переулка муж погиб, сражаясь за Ичкерию, но осталось шестеро малолетних детей. На днях они приехали из горного села, где пережидали войну. Мадина несла в руках пустую жестяную кастрюльку и целлофановый пакет с мелким зеленым чесноком, травой-дикушкой, которую местное население, в отсутствие другой пищи, жевало на обед.
– Салам! Есть ли здесь еда? – шепотом спросила она меня.
На Мадине было черное платье, настолько длинное, что волочившийся по траве шлейф насобирал немало каверзных круглых колючек. А голову и грудь женщины закрывала черная накидка, словно латы Аллаха.
– Шла бы ты отсюда в таком одеянии. На прошлой неделе соседка погибла в этих местах. В нее попали пули, – так же шепотом ответила я.
Мой халат, несмотря на то что был длинным, имел рыжий окрас, а платок на голове отливал серебром и был расшит синими листьями.
– Ты зачем Пушкина читаешь? – строго спросила она меня. – Стихи – это грех!
– А как ты думаешь? – огрызнулась я и показала пальцем вверх. – Им скучно, а мне ягоды собрать надо. Продам на рынке – куплю хлеба и картошки. И сердечные лекарства для матери.
Действительно, я уже насобирала половину ведра, а это означало, что если продавать смородину, как принято у нас в Грозном, на пол-литровую баночку, может быть, удастся на вырученные монеты заполучить кусочек настоящего домашнего сыра.
Мадина заметила ягоды и начала перебираться через забор.
Злобно ухнул филин, несмотря на яркое солнце, запутавшееся в зеленой листве, куда мы не смели взглянуть.
Мадина торопясь подбежала к кустам красной смородины, но нечто заставило ее охнуть, застонать и согнуться. Через минуту я догадалась, что откуда-то сверху прилетел камушек и больно ударил женщину по плечу.
«Нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед посланник его!» – забормотала Мадина, сжавшись от страха.
Так следует сказать перед смертью, чтобы бородатые ангелы отвели тебя в Рай.
– Послушай, – прошептала я, – если бы русские снайперы захотели нас сейчас пристрелить, мы были бы уже мертвы. Как мертвы те несчастные, брошенные в яму в вишневом саду. Я вчера собирала малину и видела их. Человеческие тела истлели и скоро смешаются с землей.
– На все воля Аллаха Милосердного! – ответила мне Мадина.
Ее черные глаза на белом усталом лице смотрели тревожно и озадаченно.
– Собирай с другой стороны, там еще много, – посоветовала ей я. – И слушай стихи. Выбора у тебя нет. Или Пушкин, или в могилу.
У нее зуб на зуб не попадал. Признаться, и мое сердце тоже колотилось, словно мы бежали в какой-то бешеной гонке, заранее зная, что из лабиринтов ада нет выхода.
Меня дома ждала мать, перенесшая два инфаркта, а ее – шестеро детей-дошкольников.
В нашей квартире обитали не только мы, но еще и усатые «соседи» – сообразительные миловидные крысы, родственники садовых хомяков. Если вовремя не поделиться с ними коркой хлеба, они кусались. Незлобно, скорее чтобы просто привлечь внимание высшей расы.
Здание нашей кирпичной четырехэтажки вздыбилось и накренилось, и было удивительно, на чем держится ее остов.
Там на неведомых дорожках
Следы невиданных зверей,
Избушка там на курьих ножках
Стоит без окон, без дверей, –
продекламировала я.
Филин опять недовольно ухнул. В Мадину полетела неспелая абрикосина.
– Может, пора сменить репертуар? – испуганно спросила она меня. – «Лукоморье» – это для детского сада. Давай про любовь, про убийства… Меня с пятого класса замуж отдали. Поэтому не помню, писал ли такое Пушкин.
– Писал! И еще как писал!
В нашей семье до войны была большая библиотека, и вспомнить стихотворные строчки не составляло труда.
Гляжу, как безумный, на черную шаль,
И хладную душу терзает печаль, –
затянула я.
Уханье и кряканье на деревьях прекратилось как по волшебству, и наступила тишина, нарушаемая лишь стуком ягод, падающих на дно Мадининой кастрюльки.
Когда легковерен и молод я был,
Младую гречанку я страстно любил.
Через два часа, оставив Александра Сергеевича, правда, не под дубом, а под дочиста обобранными смородиновыми кустами, мы покинули территорию призраков с тарой, наполненной до краев.
Закончив рассказ, я прислушалась. Мне показалось, что у Николя прервалось дыхание, поэтому я бухнула кулаком в дверь. Деревянная преграда зашаталась.
– Уходи! – сдавленным голосом сказал Николя.
– Ты знаешь, что я тебя не оставлю, – ответила я. – Поэтому прошу по-хорошему: открой мне эту чертову дверь.
– Нет! Уходи, пожалуйста, мне никто не может помочь.
– А я и не помогаю тебе. Я хочу помочь себе, потому что без тебя этот мир не будет для меня тем местом, которое еще хоть как-то можно терпеть. Своим присутствием ты придавал ему равновесие.
Николя затих.
– Я готова сидеть здесь до утра. – Я зевнула. – Ты знаешь, что я рядом, и если что, зови на помощь. Свалишься в голодный обморок – услышу и выломаю дверь! Так и знай.
Судя по всему, Николя усмехнулся, но промолчал. Меня неумолимо клонило в сон. Виделись бархатные спелые персики. Подружки Хава и Аленка срывали их прямо с веток… Это осталось в тайниках памяти, где мне и девочкам не больше восьми лет. Я любовалась сочными зелеными листьями, на которых скопились капли летнего дождя. Оглянувшись, я увидела синие горы, баюкающие город в своей колыбели… Лепестки акаций летели в воздушных потоках…
– Ну их, персики эти, – сказала Хава. – Пойдемте есть черешню!
В Аленкином саду, прямо за домом, росла могучая черешня. Ее сладкие темные ягоды склоняли ветви до самой земли. Издали черешня напоминала исполинский ковер. Мы забрались в самую гущу, к стволу, скрылись от взрослых и набивали рот спелыми ягодами, пачкаясь в сладком соке.
Аленка засмеялась:
– Ты похожа на кошку.
– На кошку?
– Кошка всегда падает на четыре лапы.
В этот момент я почувствовала, что лечу, и попыталась ухватиться за ветки, но тщетно: призрачная черешня, сгоревшая в огне войны, не стала опорой.
– Ты спишь? – спросил Николя, открывая дверь, из-за чего, собственно, я и свалилась.
В его комнате не было света. Он укрыл меня одеялом и принес подушку.
– Спи, сестра, – сказал Николя. – Я тоже посплю. Совсем не хочу есть. Все калории мне заменили сигареты…
Он лег не на софу, а рядом со мной на ковровую дорожку, предмет наших давних шуток, и закрыл глаза. Так мы и лежали. Я взяла его за руку и сказала:
– Утро вечера мудренее.
– Спасибо, что приехала, – ответил на это Николя и слегка сжал мое запястье.
Сны запеленали нас в свои покрывала. Мы попали в коридор, где не действовали законы физики. Этот коридор хранил особые секреты, здесь время и пространство сплелись между собой в невиданные доселе узоры и лежали под нашими ногами. В этом коридоре были тысячи белых дверей.
– Как мы попали сюда? – спросил Николя.
Я и сама не знала ответ на этот вопрос.
– До этого я видела другой сон, – сказала я. – В нем был полукруглый ангар зеленого цвета… что-то вроде туннеля, в конце которого находился выход. Мне нужно было попасть на свежий воздух, но сделать это оказалось непросто: в ангаре собрали тела убитых. Трупы лежали настолько кучно, что невозможно было пройти, не задев их, и я шла, наступая на разлагающиеся тела. По нестерпимому зловонию, от которого помутилось в голове, стало понятно, что убитые находятся здесь больше недели. Тусклые лампочки горели по обе стороны ангара, на проводах сидели летучие мыши. Мне во что бы то ни стало следовало выйти на воздух, и я наступала прямо на тела.
– Как ты выбралась оттуда?
– Шаги должны быть осторожными, на разлагающихся телах легко поскользнуться. Мне придавало сил то, что я видела выход.
– Сдается мне, что в этом коридоре мы не впервые. В прошлых запутанных ситуациях мы уже приходили сюда. – Николя шумно вздохнул.
– Я тоже так чувствую.
Справа приоткрылась дверь, и к нам бросился пожилой господин в черном котелке и классическом английском пальто. В одной руке он держал чемодан, а в другой – тросточку.
– Истребители пролетели Ла-Манш! Сотни сверкающих брюх! Никогда не видел ничего подобного! – Незнакомец был в отчаянии, отчего рыжеватые усики и борода на его лице подергивались.
Пространство вынырнуло из распахнутой двери в коридор, подобно волне у Большого Барьерного рифа, и мы увидели в плотной желейной массе – горящие остроконечные крыши, мост, услышали предупреждающий вой сирен…
– Бомбят семьдесят шесть ночей! Почему я должен погибнуть в начале мая, когда цветут магнолии и розовые вишни? – отчаянно выкрикнул господин в котелке, и волна времени слизнула его.
Дверь захлопнулась.
– Хорошо находиться вне времени, спокойно. Как думаешь, получится здесь задержаться? – спросил Николя.
– Не уверена. Все двери ведут во времена войн, смут и революций, – догадалась я.
– Почему мы здесь?
– Заслужили. По моим ощущением, эта школьная переменка скоро закончится и нас вновь поставят к доске.
Напротив нас распахнулась дверь, за которой мелькнули аллеи, дворцы и две башенки собора Нотр-Дам-де-Пари… Ставни на ближайшем доме распахнулись, и месье в ночном колпаке три раза крикнул: «Поберегись!» После этого он опрокинул горшок с испражнениями прямо на брусчатку, наивно полагая, что прохожие сумеют увернуться.
С улицы в его адрес понеслись проклятия.
– Несомненно, это Франция, – улыбнулся Николя.
Дверь закрылась, и следом отворилась другая. Оттуда выпорхнула девушка с рыжими волосами. Тиара из красных рубинов украшала ее прическу. Лицо девушки было настолько прекрасно, что мы невольно залюбовались. Заметив нас, она прибавила шагу, путаясь в платье со шнуровкой, под которым виднелась тонкая рубаха. Рукава наряда плотно облегали нежные девичьи руки.