– Курицу позволяем себе только на Пасху! Каждый день – макароны. Раз в год курицу видим!
Слезы пенсионерка не вытирала.
Я шла дальше и стучала, стучала в сердца и двери. Слушала новые истории безысходности и кошмара. Я обошла около сотни домов. Прошла несколько кварталов. И, уйдя от нашего жилища на другой край села, повстречала пожилую женщину по имени Мария.
Мария рассказала о том, как Ворон с друзьями ходил по их улице и спрашивал людей:
– Есть собаки, которые вам надоели? Отдайте!
Соседи Марии отдали им нескольких собак. Их зарезали на глазах у всех, отобрали, как показалось мужчинам, самые лакомые кусочки мяса. Остальное раздали бомжам.
Мария, в отличие от соседей, не видела начала этих событий, так как молилась у иконы Иисуса. Когда она вышла на крики, соседские собаки уже были мертвы. Пожилая женщина, перекрестившись, схватила вилы и кинулась на убийц: «Пошли прочь, слуги сатаны!» Мужчины испугались.
Об этом поступке Мария вспоминала с гордостью.
В ее дворике уживались собаки и кошки. Мария взяла у меня черного лохматого щенка. Назвала Рексом.
Подумав, что оставляю щенка в надежных руках, я поблагодарила ее и ушла.
Вернувшись в свой дворик, я увидела на скамейке маму, рядом с ней сидел дядюшка Шило. Он недоуменно щурился на оранжевые дипломы литературного конкурса имени Януша Корчака. Их прислали из Иерусалима за мои антивоенные рассказы.
Мама рассказывала соседу новости, а заодно угощала бутербродами. На хлеб с сыром дядюшка Шило набрасывался яростно, мял деснами в отсутствие зубов, кряхтел, отчего его худое и дряблое тело выглядело еще более тщедушным.
Эту идиллию прервало появление пенсионерки Зинаиды. Она опустилась на пустой край скамейки.
– Ой, что было, что было! – Длинными загорелыми руками соседка хлопала себя по коленям, обтянутым ситцевым сарафаном. Загар Зинаида получила, работая за еду на огородах зажиточных сельчан.
Я удрученно вздохнула, понимая, что сейчас услышу об очередном происшествии. Так и произошло.
– Ночью к нам пришла хозяйка квартиры. Она алкоголичка, – зачем-то пояснила Зинаида. – Вместе с другими алкашами хозяйка колотила в дверь. Антон выскочил, началась драка. Катались по ступенькам. Водочкин не ночевал у жены. Был у любовницы, что живет рядом. Он выскочил, а помимо нас подрались люди у ларька с водкой. Водочкин давай всех бить-материть. По одному запихивал буянов в служебную машину, кричал: «Твари! Вы мешаете спать!» Именно он развез их по местам ночлега…
– Места ночлега? – удивилась я.
– Да, – кивнула Зинаида. – Сараи, старые гаражи, свалки.
Я ушла, чтобы не слушать продолжение, а мама осталась сидеть с соседями.
Мой телефон зазвонил вовремя, чтобы я не сошла с ума.
– Приезжай. Ты сможешь добраться до города? – спросил Николя.
– Смогу.
– Жду, сестра.
Его голос, согревающий меня бархатистым сопрано, переливался сегодня новыми нотками, словно что-то случилось, о чем я не знаю, а он не хотел объяснять по телефону.
Через три часа мне удалось добраться до Ставрополя.
Николя открыл дверь и, пританцовывая, показал какой-то сверток. Ничего не поняв, я попросила его объяснить, зачем так спешила.
– Жди здесь, я сейчас, – ответил на это Николя и, оставив меня в коридоре, забежал в большую комнату и заперся.
Я включила свет. Электричество работало. Значит, появились деньги оплатить коммунальные услуги.
Николя вышел ко мне в футболке, которую я никак не могла разглядеть, потому что он кружился и плясал. На нем были изящные новенькие ботинки.
– Всегда о таких ботинках мечтал! – ликовал он. – Бенджамин был в Мадриде и купил их для меня.
Николя наконец остановился, и я разглядела на футболке руки, которые бережно держали радужное сердце.
– Очень красиво, – похвалила я. – Тебе идет!
Николя вертелся перед зеркалом, и рваные асимметричные пряди волос делали его невероятно похожим на детектива L из «Тетради смерти».
– Здесь изображено сердце в виде радуги. Ты знаешь, что так выглядит наш флаг?
– Да, ты говорил.
– Если бы спросили меня, – Николя задумался, – я бы не выбрал радугу.
– Почему?
– Я хотел бы, чтобы наш флаг был цвета неба, голубой, яркий, как небо ранней весной, падающее на тебя и всеобъемлющее… Вот таким он должен быть!
– Футболка отличная.
– Это правда, спасибо. Бенджамин еще прислал мне сандалии из натуральной кожи и джинсы с низкой талией.
– Он тебя балует!
– Мужчины будут влюбляться в меня до самой старости! – торжествующе заявил Николя. – Ты же знаешь, что почти все знаменитости были геями! Александр Македонский! Оскар Уальд! Чайковский!
Я присела на тумбочку и не мешала ему радоваться. Когда Николя вдоволь нахвастался, то позвал меня пить чай с гренками.
– Ты будешь носить это каждый день?
Николя погрустнел.
– Обувь буду, а футболку – нет. В таком виде на улицу показаться нельзя, сразу череп проломят. Но дома я буду каждый день подходить к зеркалу и мечтать о том, что наступит время, когда я окажусь в безопасной стране, где действуют законы и окружающие уважают геев. В такой стране можно не бояться за свою жизнь.
– Россия никогда не станет такой страной?
– А ты что по этому поводу думаешь?
Мне нравилось, что Николя стал веселым и перестал отрицать возможность уехать в Канаду.
– Тебе нужно сделать загранпаспорт, – настаивала я, достав из чашки дольку лимона и аккуратно прожевывая горькую корочку.
Николя любил порядок за столом, поэтому даже гренки ел ножом и вилкой, в отличие от меня, по-восточному отламывающей по кусочку жареный хлеб.
– Тебе долго делали? – спросил Николя.
– Целый год. Уже после того как мы купили российский паспорт, положенный мне по закону бесплатно. Русские спецслужбы проверяли – террорист я или нет, по крайней мере мне так объяснили при выдаче загранпаспорта. Тебе будет легче, ведь ты не жил на войне.
– Зато кредиты… Бенджамин обещал с этим разобраться. Я все держу в секрете. От брата, от семьи, от Фроси. Знаешь только ты! Больше всего на свете я хотел бы сесть в самолет, улететь из России и никогда не возвращаться.
– Взаимно, брат. Давай выпьем за это!
– Конечно.
Мы чокнулись: я чашкой чая, а Николя рюмкой коньяка.
– Бенджамин мне о себе рассказал. Если посчитать наши сообщения, будет уже около четырех тысяч. Его гомосексуальный опыт небольшой, только три парня, причем он со всеми по-дружески расстался и зла не держит.
– Я в этом мало понимаю. – Мне захотелось увидеть на донышке чашки будущее, поэтому я устремила свой взор туда.
– Опять ты покраснела! – возмутился Николя. – С такой скромностью далеко не уедешь!
– Может, мне и не надо далеко уезжать.
– Ты должна попробовать все. Помнишь, Фрося тебе предлагала секс?
– Еще бы не помнить!
– Как ловко ты ее отшила. Она неделю жаловалась, что такого с ней за всю жизнь не случалось. Откуда в тебе такая сила?
– Я пишу дневник. Для меня важен новый опыт и возможность его описать.
– Почему тогда ответила нет?
– Мне нравятся мужчины.
– Философия! – сказал Николя. – Мне тоже нравятся мужчины. Я люблю быть нежным и беспомощным. Отдаваться силе и притяжению парня, с которым мне хорошо.
Боясь поперхнуться, я предпочла сменить тему разговора.
– Ты ничего не знаешь о Захаре?
– Вот! Опять смутилась, трусиха! Ладно. Спросила про Захара, скажу. Геев в Ставрополе не так уж много, все как на ладони. Он сейчас живет с женщиной и нянчит ее детей. Возможно, это временно. Я стал отвыкать от него, хотя в первые недели чувствовал, как кровоточит сердце. Рана горела так, что я бился головой о стену. Но что с того? Захар не моя собственность. Он дарил мне любовь столько, сколько горела свеча. Человек не может быть чьей-то собственностью. Все живущие по шаблонам – несчастные тупые идиоты! Если бы мне дали слово, я прокричал бы всему миру: «Люди! Перестаньте вести себя, как скоты! Вы не можете избивать, унижать, калечить тех, кто думает и говорит иначе, чем вы! Вы не имеете права осуждать, казнить и миловать! Геи, лесбиянки, бисексуалы и все остальные имеют равное с вами право жить! Любить! Заводить детей!»
Глаза Николя лихорадочно сверкали, словно он действительно произносил эту речь не своей одинокой подруге, замученной сомнениями и никак не перестающей видеть кошмары о войне, а перед толпой, жаждущей его крови.
– Однажды я напишу о нас книгу, – сказала я.
– Роман?
– Да. Нужно рассказать миру, как мы здесь жили.
– Я не против. – Николя улыбнулся. – Пиши. Только дай мне имя Валера.
– Почему Валера?
– О, это сексуально!
– Мне не нравится…
– Еще бы! Вместо кофе ты пьешь чай.
– Что значит это заявление?
Николя подлил мне кипятка в чашку, украсил чай новым ломтиком лимона и на вопрос не ответил.
– Отец прожил сложную жизнь, – сказал Николя. – Он много лет страдал. Моя мать умерла совсем молодой. Отец не ходил по другим женщинам, убивал в себе силу. Видел жену в снах. Ребенком я не понимал, почему он что-то бормочет на закате. Отец говорил с ней, будто она рядом. Переезд в Аврору не принес покоя. Когда у него обнаружили рак, мы ничего не могли поделать. Король нашел лучших врачей, но смерть вынесла свой приговор.
За несколько часов до своего ухода отец протянул мне бумагу.
Это случилось, когда мы по очереди заходили к нему попрощаться.
Дрожащим почерком он вывел: «Больше всего сейчас я хочу жить! Жизнь – это самое драгоценное, что есть у человека. Будь счастлив и делай все, что хочешь!» Он не мог говорить, неделю ничего не ел, но ему хватило сил написать и передать мне записку. Я храню ее как священный амулет, зашив бумагу в кожаный треугольник.
Николя показал амулет на тонком шнуре, который я до этого не замечала.
– Перед лицом смерти никто не лжет.
– Он лежал на белых простынях с заостренными чертами лица, и я почувствовал себя его отцом, а его – своим сыном. Боль от этой потери со мной постоянно. Ноющая, несмолкающая боль. На земле остался дорогой мне человек – бабушка Ула. Она совсем стара и после смерти сына перестала ходить. За ней преданно ухаживает Лиана. Я стараюсь звонить каждый день, чтобы послушать голос Улы, который, во