Джек снова перечитал статью о детях из пробирки. Она была написана почти двести лет назад. Он попытался подсчитать, сколько бы сейчас уже было детей из пробирок, будь та правительственная байка правдой. Пара тысяч? Десять тысяч? Но байка осталась байкой. О детях из пробирок писали, только когда кто-то умирал, чтобы подавить панику, связанную с вымиранием. Больше о них не было сказано ни одного слова. Лишь в желтой прессе придумывали рассказы о спецшколах, где учат детей из пробирок управлять стадом бессмертных. Но на самом деле никаких детей не было. Это был провал. Конец. И застывший мир знал это, но отказывался верить.
Нэтти. Она была с Джеком последние пятьдесят лет. Если не считать десятка шрамов, она была красивой. Один из шрамов прорезал ей левую щеку. Нэтти получила его, когда регенерационные машины были большой редкостью, поэтому рана долго оставалась открытой, не заживала, а когда удалось воспользоваться машиной для регенерации тканей, оказалось, что уродливый шрам сохранится на всю жизнь.
Джек старался не смотреть на левую щеку Нэтти. Не смотреть первые десять лет совместной жизни. После он привык и шрам перестал казаться ему таким уродливым, как раньше.
Еще один шрам обезобразил Нэтти правую руку. Она уже не помнила, как выглядела набросившаяся на нее собака, но плоть навечно сохранила следы острых зубов. Остальные шрамы на фоне первых двух выглядели сносно. Джек не замечал их. Да и у него этих шрамов было не меньше. У всего мира. И если не вспоминать ту жизнь, которая была прежде, то критерий красоты давно изменился. Изменились и чувства, характеры. Вечность раскинулась перед человечеством, сделала его флегматичным, неспешным. Тягучая вечность, ненужная для многих и безразличная для большинства.
Последний мужчина, с которым жила Нэтти, был хорошо образован, писал статьи в местной газете и выпускал по одной книге в год. Нэтти не знала, любит он ее или нет. Не знала, какие испытывает сама к нему чувства. Они прожили почти десять лет, пока писака не наложил на себя руки.
– Только сделай это так, чтобы я не видела, – попросила его Нэтти.
– Тогда тебе лучше уйти, – сказал он, словно надеясь, что она останется, но она ушла.
Потом, почти двадцать лет спустя, появился Джек. Нэтти выбрала его, потому что он был совершенно не похож на предыдущего писаку. В его глазах не было грусти и усталости. Он хотел жить, любил эту жизнь, и Нэтти надеялась, что это желание наполнит и ее опустошенное сознание, надеялась, что в этой простоте найдется смысл… Но смысла не было, даже когда Джека отправили в тюрьму. Она не знала, виновен он или нет, но обещала ждать. «В конце концов, двадцать лет не такой большой срок», – думала она с какой-то фатальной смиренностью прежнего писаки. «Хотя нет, – призналась себе Нэтти десять лет спустя, – у него не было смиренности. У него было отчаяние». Эта мысль принесла грусть.
Она попыталась найти его могилу. Не смогла. Хотела уехать из подводного города – перебраться на землю или просто в другой подводный город. Сделать хоть что-то… Но вместо этого отправилась на очередное свидание с Джеком. Он был глупым и хотел жить.
– Мне очень плохо без тебя, – призналась Нэтти.
Джек начал рассказывать о сокамерниках. Нэтти притворялась, что слушает, но перед глазами почему-то витал образ покончившего с собой писаки…
Покинув тюрьму, Нэтти не знала, дождется Джека или нет. Она отвыкла и устала от него. Устала от себя, от вечности. Иногда в голову ей приходила мысль, что главным в ее жизни осталось увидеть настоящее небо, которого она никогда не видела. Но ее пугало, что будет после. Опустошение? Желание смерти? У девочки двадцати лет, с душой трехсотлетней старухи…
Джек не знал, почему Нэтти отказалась от последнего свидания, не ответила на звонок, на письмо. Последнее Джек писал, старательно выводя слова, желая показать Нэтти, что тюрьма пошла ему на пользу. Теперь он много знает, умеет хорошо писать. Но ответа не было. «Может быть, она нашла кого-то другого?» – подумал Джек, попытался понять, какие чувства испытывает… «В конце концов, мне остался последний год!» – решил он и начал считать дни до освобождения.
С негром из библиотеки он встречался еще несколько раз, но так и не заговорил с ним. Да и книги потеряли смысл – без Нэтти все это стало каким-то ненужным. Она была умной, она встречалась с умными, и Джеку хотелось стать умным, а так…
Джек вышел из тюрьмы во вторник. Не хотел ехать к Нэтти, решив, что она живет с другим, затем вспомнил, что там осталось много его вещей. Он не спешил, тратил заработанные в тюрьме деньги в барах на выпивку и шлюх. Последние были до отвращения некрасивы, но после тюрьмы Джеку было плевать. Он хотел жить…
Нэтти. Она лежала в кровати. Одна. По лицу катились крупные капли пота.
– На каком ты месяце? – спросил Джек.
– На девятом, – сказала она.
– От меня?
– Какая разница. – Нэтти закрыла глаза, облизала сухие губы.
Джек нахмурился, долго смотрел на вздувшийся живот, затем подошел, сел рядом.
– Ты знаешь, что это убьет тебя? – спросил он.
Нэтти кивнула.
– Тогда зачем?
– Не знаю, – она улыбнулась, не открывая глаз. – Все было таким бессмысленным…
– Как у того писаки, с которым ты жила до меня?
– Возможно.
– А сейчас?
– Я не знаю, – Нэтти поморщилась, отдышалась. – Ты останешься со мной?
– Пока ты не умрешь?
– Да.
Джек долго смотрел на нее, но так и не ответил. Забыл ответить.
Он очнулся, когда начались роды. Нэтти старалась не кричать.
– Что мне делать? – спросил Джек.
– А что тут сделаешь? – прохрипела она.
Джек кивнул. Глаза Нэтти закрылись. Страха не было. Только боль, да и та притупилась, после того как Джек сделал ей укол обезболивающего. Время замерло, затем неожиданно побежало вперед, как никогда прежде…
Джек знал, что все закончилось, но продолжал сидеть на стуле, глядя за окно. Нэтти не дышала. Джек слышал, как бьется у него в груди сердце. Смерть оставила еще один шрам, но уже не на теле, вот только Джек не мог понять, насколько глубок этот шрам и сколько потребуется лет, чтобы рана затянулась, потому что сознание, в отличие от тела, лечит себя, избавляет от страдания. Нужно лишь уметь ждать и хотеть жить. Если, конечно, этот механизм рано или поздно не сломается…
Джек открыл окно. Подводный город шумел, всасывал в себя стоявший в комнате смрад.
Джек собрал свои вещи, стараясь не смотреть на кровать, вышел, осторожно прикрыв дверь.
– Что-то случилось? – спросила соседка Нэтти.
– Не со мной, – сказал Джек, злясь на сквозившую в ее голосе заботу. – Не со мной…
Не божья тварь
Граница Германии и Франции. Недалеко от города Страсбург. 1943 год. Закрытый исследовательский центр «Ананербе». Проект «Сверхчеловек».
– Думаю, это не самый удачный из наших экспериментов, – заявила Мадлен Добкин, критично качая головой.
Прикованный цепями монстр уже ничем не напоминал человека. Даже его осанка стала более животной. Суставы ног изогнулись, превратив его в хищника, изготовившегося к прыжку. Брюшная полость затянулась дополнительными тремя парами ребер. Горло скрывала твердая чешуя. Разорвав вытянувшуюся челюсть и выдавив передние зубы, появившиеся клыки обещали стать в бою дополнительным инструментом смерти. Сам череп изменился настолько сильно, что теперь спереди был всего один глаз. Другой, поддавшись чудовищному скручиванию, находился на затылке. Грубая, местами похожая на иголки дикобраза шерсть покрывала тело бывшего человека.
«Ганс 146». Таким было имя созданного монстра. Его отобрали из сотен других идеальных представителей арийской расы.
– Когда-то его руки ласкали женские груди, а теперь он не сможет даже нажать на курок, – сказал мужчина в белом халате, изучая пальцы монстра. Их фаланги были лишены плоти. Окаменевшие суставы превращали изогнутые внутрь кости в острые когти. – А ведь он, наверное, нравился женщинам.
– Не нужно сарказма, доктор Хирт!
– Как скажете, моя прекрасная Мадлен. Солдат!
– Слушаю, штурмбанфюрер!
– Сожгите эту неудачу!
Словно поняв, что речь идет о нем, монстр начал метаться по камере, ища выход. Его руки пытались разогнуть прутья решетки, когда пламя, вырвавшееся из огнемета, начало жечь его плоть. Кожа лопалась, мясо шипело, сворачиваясь и обнажая кости, жир капал на пол, а монстр все еще пытался разогнуть стальные прутья. Запах горелой плоти наполнил помещение.
– Сожгите все, – велел доктор Хирт солдату. – Остальное, с чем не справится огнемет, отправьте в крематорий.
– И не забудьте навести здесь порядок, – напомнила ему Мадлен.
Жир растекался по полу, подбираясь к ее туфлям. Объятый огнем монстр не проронил ни слова. Его скрюченное тело корчилось в предсмертных конвульсиях, а солдат, просунув дуло огнемета между решеток, продолжал поливать его беспощадным пламенем.
Мадлен вернулась в свой кабинет. Запах горелой плоти стоял в горле. Скинув одежду, она встала под холодный душ. Мыльная пена была лучшим лекарством от событий прошедшего дня.
Доктор Хирт вошел в ее кабинет, когда она сидела за рабочим столом. Перед Мадлен лежало несколько открытых папок с фотографиями.
– Скоро их будет больше тысячи, – сказал доктор Хирт, беря в руки папку с надписью «Иван 897».
Поджав губы, он без особенного интереса разглядывал черно-белые фотографии. Изображенный на них уродец когда-то был человеком. Они все были когда-то людьми.
– Мой маленький хитрый шпион. – Доктор Хирт бросил папку на стол. Черно-белые фотографии выскользнули из нее, упав на бетонный пол. – Мне следовало сделать тебя одной из них. – Он провел указательным пальцем между лопаток Мадлен. – Янки номер первый. Как тебе?