Я… Разве я приношу несчастья?
Она не знала, что делать, чтобы ничего не случалось. Устало закрыла глаза.
Сама посмотри.
Она открыла глаза. Только потом поняла, что это было страшной ошибкой.
Светофор горел зеленым, машин не было – и женщина с коляской, в которой забавлялся погремушкой малыш, переходила дорогу. Она уже прошла большую часть зебры, когда колесо коляски непостижимым образом застряло в выемке. Женщина дернула коляску, наклонилась, снова дернула, пытаясь высвободить колесо. Но оно как будто еще глубже запало в асфальт.
Она не сразу поняла, что к чему. Услышала глухой рев мотора, посмотрела вбок. Вторая роковая ошибка. Оттуда несся грузовик, у которого – она знала – отказали тормоза.
Что ты творишь? Нет! Останови это!
Водитель грузовика – бледный и весь в поту – не мог свернуть в сторону, руль заклинило. Он зажмурился.
– Останови это! – крикнула она, вскочив с лавки.
Женщина с коляской обернулась. Ребенок хихикнул и потряс погремушкой. Глаза у женщины стали огромными, она приоткрыла рот. И закричала. Нет, это не она. Закричала девушка на противоположной стороне улицы. Парень, который шел с ней рядом, успел прижать ее к себе – чтобы она ничего не видела и не слышала. Мужчина в красной бейсболке бросился к женщине с коляской, но не успел. Старушка с овчаркой охнула и схватилась за сердце.
А она просто остолбенела. К ее ногам прикатилась желтенькая погремушка с красными брызгами и прилипшей прядкой светлых волос, и она не могла оторвать от нее взгляд. Но потом она посмотрела на то, что сейчас было на дороге.
Я не хотела этого… Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет!
Ямка, в которой застряла коляска, наполнилась кровью, из нее торчал кривой обломок колеса. Мужчину, собиравшего разлетевшиеся бумаги, вырвало. Девушка на противоположной стороне улицы сорвалась на хриплый крик, ее парень дрожал и набирал на мобильном номер скорой.
А мне показалось, ты сказала ДА.
Прибежало еще несколько людей. Старушка с овчаркой выла. Собака рвалась прочь и задыхалась в ошейнике. Лапой она задела кровавую погремушку, и та отлетела с перезвоном. Где-то завыла сирена.
Хуже всего была ее реакция.
Ты сама это придумала.
Господи. Я же сама это придумала.
Она не хотела ничего вспоминать. Ни тот день, ни все последующие. Ни произошедшее дома – когда она все рассказала, искала помощи, совета, а ее не поняли. И где-то у нее в голове родилась злая мысль. Всего одна незаконченная, случайная, ничего не значащая злая мысль…
Молния обняла потерявшийся в небе крестик-самолет. Гром захохотал. Несколько пассажиров вскрикнули, завизжали дети. Замигал, забился в истерике свет в салоне, на секунду он выключился совсем. Самолет еще раз тряхнуло, он выровнялся, снова дернулся.
Раздался еще один крик – но это уже не внезапный испуг, а осознанный крик осознанного ужаса. Кричала стюардесса. Из кабины пилотов. Запахло горелым.
– Мы горим! – неслось по салону. – Мы разобьемся! Мы горим!
– Успокойтесь! Сохраняйте спокойствие! Мы не горим, все будет в порядке, – громко сказал мужчина в темно-зеленой клетчатой рубашке, встав со своего места и крепко держась за кресла. Несколько человек согласились с ним и постарались успокоить соседей.
Действительно, это не был запах горящей пластмассы или проводки. Горело что-то другое. Что-то… живое?
– Здесь есть врач?! – крикнула стюардесса, пробираясь между рядами. – Пожалуйста! У нас несчастный случай!
Врач нашелся. Он прошел в кабину, мужчина в клетчатой рубашке поспешил следом. Через минуту они бережно вынесли и положили в проход дымящееся тело пилота. Сквозь возгласы тех, кто увидел черные клочья одежды и прикипевшую кровь, были слышны путаные объяснения второго пилота – он поддерживал голову своего коллеги.
– Она выскочила прямо из приборной доски! Эта молния! Монитор радара вдребезги… Он и вскрикнуть не успел – а будь я на его месте…
Сидящие рядом с жадным ужасом рассматривали тело. Одно хорошо – дети сидели достаточно далеко, чтобы ничего не видеть. Но настырные шепотки уже поползли по всему салону.
Она сидела дальше и ничего видеть не могла. Но она видела, не глазами, но видела. Она все знала.
Что ты опять натворил?
Я? Я – ничего. Это ты.
Кажется, пилот был жив. По крайней мере, он дышал.
– Вы сдурели?! Идите в кабину и ведите этот чертов самолет! – крикнул лысый мужчина второму пилоту, который переминался в дверях, пока врач занимался пострадавшим. – Мы падаем!
– Немедленно успокойтесь! – одернул его мужчина в темно-зеленой рубашке, поднимаясь с колен.
– Самолетом никто не управляет! – закричал лысый. Люди подхватили эту мысль и понесли ее дальше, раззадоривая панику.
– Самолет на автопилоте, перестаньте пугать пассажиров, – громко сказал мужчина в рубашке. Он снова склонился над раненым и спросил у врача, чем помочь. Тот дал ему нехитрые указания. Второй пилот взял себя в руки и вернулся в кабину.
Стюардесса – та, что демонстрировала спасжилет и с улыбкой говорила «он вам не потребуется» – прошла к микрофону и попросила всех сохранять спокойствие.
Но короткое затишье вдруг закончилось.
Голос стюардессы по громкой связи исказился, поплыл и сменился треском. Свет на мгновенье загорелся ярче и погас. Самолет начал трястись, как лист на ветру, а пассажиры – ясно, что было с пассажирами. Две новых молнии – одна за другой – ударили в корпус. Кажется, заискрила турбина.
Паника с плотоядной ухмылкой вылезла из складок длинной юбки одной истерички в огромных очках и, злобно хихикая, поползла по сидениям, раскинула свои рваные крылья, обвилась вокруг каждого дрожащего человека, подступаясь к тем, кто еще держал себя в руках.
Она не двигалась. Перед ней был чистый лист бумаги. В руке – карандаш. Грифель мелко-мелко дрожал.
Вздохнула, шарахнула молния, свет включился и выключился. Кажется, весь разумный мир рухнул в небытие. Ужас висел на каждом бледном лице. Вопли, всхлипы людей и визги детей витали вокруг, бились в стекла, катались по полу. Нет, это кто-то просыпал орехи в шоколаде… Салон будто пульсировал в голубых вспышках, врывающихся сквозь иллюминаторы. А все звуки подъедал хор грома.
Она сидела без движения над тетрадью, отблески ложились на бумагу. Молнии высвечивали ее белое лицо, завешанное растрепанными темными волосами, и они казались седыми. Нахмуренные брови, тяжелая складка между ними… И молнии падали в ее огромные глаза, застревали там. Она не двигалась.
Ты погибнешь. Ты ведь погибнешь, милая.
Паника смеялась и глумилась над беззащитным страхом людей. Когда самолет дернуло и понесло вниз и влево, она посмотрела затуманенным взглядом на панику. Прямо ей в глаза. В облаках распахнулся гибельный зев – как раз для самолета со странной девушкой на борту, девушкой, у которой в руке зажат странный карандаш.
Пусть.
Пусть? Как это так – пусть?
Дети плачут, кто-то из взрослых читает молитвы, а самолет рушится в пропасть. В этом небе нет Бога.
В этом небе я – Бог!
Нет. Ты просто-напросто глупый карандаш. И я тогда сказала НЕТ!
Она закрыла глаза и написала строчку. Ее будто током ударило. Тетрадь захлопнулась и завалилась в щель между сидениями, сумка упала с колен. Она отпихнула ее ногой, рывком освободилась от ремня безопасности, перебралась через потерявшую сознание соседку и оказалась в проходе – прямо посреди царства хаоса и криков.
Молния, грохот, новый рывок, но она устояла на ногах. Подняла голову. Глаза горят, из губы – то ли прокушенной, то ли разбитой – сочится кровь.
Ну и посмотрим, кто кого!
Вот она стоит, подняв руки, и в одной из них зажат белый карандаш.
Этим ты ничего не добьешься, ничего не исправишь. А я исполню твое желание! Любое твое желание!
Вспышки молний осветили ее лицо и отступили, напугавшись глаз.
Конечно, исполнишь.
Нет, ты не можешь! Ты не сможешь! Ты не имеешь права!
Ослепительная вспышка, гром, рывок. Самолет тряхнуло. Она упала на колени, больно ударившись о подлокотник, вскрикнула и вдруг вспомнила, как впервые захотела это сделать.
Теперь я – твой лучший друг. Ты молодец, что пошла на это. Совсем забыл: не пытайся меня уничтожить. Даже попытка избавиться от меня приведет тебя к гибели. Как того беднягу, который бросил меня в грязь у остановки. Я не желаю быть брошенным карандашом.
Ты лжешь.
Тебе – никогда, милая! Помнишь, шел дождь? Ты подобрала меня, очистила от грязи. Ты мне нравишься. Мне нравится, что ты ненавидишь людей. Мне нравится, что ты ненавидишь меня. И при этом миришься со мной, используешь – ты слабенькая. Я люблю таких. С ними хорошо.
Ты лжешь!
Теперь я – часть тебя. Ты можешь ненавидеть меня. Но уничтожить – нет. Еще никто не смог. Мы поняли друг друга? Вот и славно. Добро пожаловать в мой мир, милая.
Она поднялась с колен и взялась за карандаш второй рукой.
Ты не можешь! Я приказываю тебе! Я…
Она переломила карандаш пополам: щелк.
Время остановились и снова пошло. В салоне зажегся свет и больше не мигал.
– Это я приказываю тебе, – хрипло сказала она, отбросила обломки и стерла кровь с губы. Пробралась к своему креслу, села, прислонилась пылающим лбом к иллюминатору. Холодное стекло показалось ей обжигающим. Посмотрела на свои ладони: в кожу впились деревянные щепки, вокруг которых наливались алые капли.
Гром гремел все дальше, самолет миновал грозовую тучу. Почти не трясло. На лица пассажиров возвращалась краска. Они перестали напоминать жертв монстров из старых черно-белых ужастиков. Страх сменился возбуждением, люди начали переговариваться, обсуждать произошедшее. Кое-кто нервно причитал, еще не все дети успокоились, но паника отступила.