Оиси отвернулся, не в силах смотреть в эти глаза, полные любви, глубокой печали и сострадания.
Тикара шагнул вперед, осторожно помог отцу подняться. Рику хотела прильнуть к мужу, но тот, бросив взгляд назад, заметил топчущегося неподалеку шпиона Киры, – и тут же отшатнулся от жены и сына.
– Не подходите! Держитесь от меня подальше! – Голос его задрожал от злого отвращения к самому себе.
И, шатаясь, с трудом держась на ногах, он заковылял прочь от замка – куда глаза глядят, лишь бы подальше отсюда, подальше от прошлого, отныне закрытого для него, как захлопнувшиеся ворота. Подальше от кошмара, который он все-таки пережил, выстоял, – но который не сотрется из памяти никогда. Будет сниться ночами, мучить душу, не даст ничего забыть – ни смерть, ни предательство, ни утрату всего, о чем он, Оиси, с гордостью заботился и что защищал…
И подальше от чужака, застывшего в отдалении и следящего за каждым шагом каро.
Рику и Тикара нагнали главу семьи, но поначалу держались в нескольких шагах позади, с опаской наблюдая, как он, то и дело оступаясь, бредет по мосту к расположенной под стенами замка деревне.
Куда бы ни падал его взгляд, повсюду Оиси замечал перемены к худшему: магазины и дома обветшали, на улицах валялся мусор, одежда крестьян пестрела заплатами. К тому же при его приближении все, кого он встречал, отводили глаза. А ведь ради этих людей Оиси и его самураи пожертвовали жизнью. Не приняли смерть, нет; но обрекли себя на позорную, тягостную участь ронинов.
Над деревней висела зловонная дымка, и дурной запах этот исходил явно не только от мусора. Расположенные на окраине рисовые поля покрывала неубранная с осени стерня, а земляные валы-дорожки, отделяющие участки друг от друга, кое-где размыло водой и разрушило ветром. Создавалось впечатление, что крестьяне больше не заботятся ни о своих наделах, ни о своих жизнях.
Его родина изменилась – так же, как и сам Оиси. Полуголодный народ ее стал мрачным и угрюмым. Будто провинцию Ако кто-то проклял… и проклятие это легло на каждого жителя. Отчего все пришло в такое запустение? Да еще за столь короткое время…
Господин Асано был мудрым правителем, он хорошо понимал – чтобы люди могли не беспокоиться о будущем, у них должно быть достаточно еды, им нужны приличная одежда и хороший дом. Только тогда народ будет силен и здоров. И только здоровые, сильные работники станут усердно и по доброй воле трудиться на благо хозяина. Крестьяне провинции Ако всегда серьезно относились к своему долгу перед господином Асано – потому что тот никогда не забирал у них слишком много. Ухаживая за полями, они старались изо всех сил, благодарная земля отвечала им знатным урожаем – и домен в результате процветал.
Господин Кира же явно придерживается иных взглядов. Впрочем, стоит ли удивляться?
Оиси надеялся, что возможность вновь увидеть Ако глазами свободного человека приведет в порядок его сумбурные мысли. Однако этот раскинувшийся под свинцовым небом край, охваченный физическим разложением и духовным упадком, был словно ожившей картиной его собственного разрушенного мира.
Некогда гордый самурай, а ныне простой ронин бесцельно брел по улицам деревни, и Рику с Тикарой решились наконец к нему приблизиться. Идя по обе стороны от главы семьи, жена и сын взяли его за руки.
– Отец, позволь отвести тебя домой. Там ты сможешь поесть и отдохнуть. – Глаза юноши с отчаянной надеждой искали во взгляде Оиси хотя бы малейший намек на то, что человек, которого он знал раньше, не исчез, не погиб в заточении.
Сообразив, что он даже не знает, где они теперь поселились, бывший каро неохотно уступил. И его повели по нешироким дорожкам, по сужающимся проходам, в которых разило нечистотами, в самую бедную часть поселения.
Оиси дивился, гадая, куда и зачем они направляются. Наконец Рику и Тикара остановились у хлипкой деревянной двери – одной из множества дверей-близнецов, установленных в похожих друг на друга домах, что выстроились по обе стороны тесной грязной улочки.
Оиси ввели внутрь. Вот оно, их новое жилище. Именно здесь обитала его семья, пока он сам находился в плену. Они сняли обувь у края деревянного помоста, служившего одновременно и гостиной, и спальней. Посреди него располагалась небольшая жаровня, над которой на вделанном в бамбуковую балку железном крюке свисал котелок с едой.
Этот новый дом по размеру оказался меньше, чем кабинет Оиси в бывшем особняке на территории замка. С другой стороны, у них почти не осталось никакого имущества, так что помещение нельзя назвать загроможденным. В одном углу аккуратной стопкой лежали футоны и одеяла, в другом виднелась корзина с одеждой.
Отчего жена с сыном до сих пор не уехали из Ако? Должно быть, Кира удерживал их здесь, обещая в скором времени освободить Оиси. Узурпатор наверняка опасался, что родственники непокорного каро способны отправиться в Эдо и пожаловаться на его самоуправство сёгуну. Правда, Оиси сомневался в том, что Токугава разделит их возмущение. Как, впрочем, и в том, что опальным вассалам господина Асано удалось бы добиться аудиенции у верховного правителя.
Ни слова не говоря, Оиси с облегчением рухнул на помост. Ноги его отказывались удерживать дрожащее от холода и пережитого потрясения тело, кутавшееся в жалкие лохмотья. Наверное, это тоже часть плана Киры – продемонстрировать бывшему главному самураю господина Асано, как его бесчестье отразилось на близких, показать, во что превратится их жизнь отныне и навсегда.
Тикара набросил на плечи отца старенькое одеяло, а Рику подала небольшую миску риса и чашку горячего чая, безвкусного, словно обычный кипяток. Оиси торопливо, точно набросившийся на сакэ пьянчуга, отхлебнул напиток в надежде поскорее согреться. Жадно схватил предложенную еду, будто сто лет не питался как следует – а ведь так оно и было, – и принялся набивать рот пустым рисом, проталкивая его горячим чаем в пересохшее горло. Жена и сын молча наблюдали за этим зрелищем, и застывшая на их лицах боль явственно говорила о том, что они не узнают в этом жалком голодном оборванце некогда гордого главу семьи.
Не обращая на них никакого внимания, Оиси покончил с рисом. Потом грязными руками собрал со дна все до последнего зернышка, облизал пальцы и со вздохом отставил миску. Бросил равнодушный взгляд в сторону дверного проема – оставленного приоткрытым, несмотря на холод и сырость. Поднялся. На негнущихся ногах прошествовал ко входу в дом. Постоял на пороге, изучая улицу. И только когда убедился, что поблизости нет ни одного шпиона, закрыл дверь.
Поступью, уже чуть больше напоминающей его прежнюю решительную походку, он пересек комнату и опустился на колени перед небольшим алтарем, устроенным Рику. Здесь еще теплились зажженные женой благовония, под аромат которых она накануне просила небеса о его благополучном возвращении. Оиси глубоко поклонился незримому милосердному Будде, всем богам, ответившим на его мольбы, уберегшим семью и сохранившим в темноте дзигоку, преисподней, его угасающую веру.
Теперь он возносил новые молитвы. Услышьте меня, боги, и помогите сдержать клятву, данную там, в адском подземелье. Помогите наказать зло, ведь того требует мой долг самурая; помогите отомстить господину Кире. И тогда дух моего хозяина освободится, честь семьи Асано будет восстановлена, а госпожа Мика займет свое законное место – наследницы и регента земель Ако. Дайте справедливости!
Вновь и вновь повторяя данное в заточении обещание, Оиси чувствовал, как оживает его разум, как в памяти медленно всплывают подробности плана, день за днем вынашиваемого им в непроглядной темноте и безмолвии.
Людские законы – законы сёгуна – нарекли черное белым и назвали его, Оиси, намерения изменой. «Боги, – молился он, – позвольте мне послужить высшей справедливости. И все равно, что станется после».
Наконец Оиси поднялся и повернулся к жене и сыну. При виде его лица у обоих словно камень с души свалился. Из глаз Тикары исчезли вопрос и недоумение – перед ними вновь стоял смелый и решительный человек, которого они когда-то знали и в которого верили.
– Где мои люди? – спросил Оиси.
Тикара вскочил на ноги и поклонился, признавая в этом самурае не только главу своей семьи, но и военного командира. Значит, дух бывшего каро не сломлен – воля его оказалась сильнее воли врага. Вот оно что – отец лишь притворялся, играл…
Оиси в ответ наградил сына широчайшей улыбкой. На самом деле он-то знал, что Тикара в своих опасениях был куда ближе к истине, чем ему думалось. Даже сейчас недавний узник не мог с уверенностью сказать, сколько в его сегодняшнем поведении было продиктовано желанием ввести в заблуждение врагов, а сколько исходило из самых потаенных глубин души…
Но когда его столь бесцеремонно вышвырнули из замка; когда он увидел, во что превратилась жизнь Рику и Тикары; когда понял, что шпионы Киры по-прежнему не спускают с него глаз, опасаясь, что дух каро так и не сокрушен… Вот тогда что-то в нем произошло. И тлеющие в душе угольки вместо того, чтобы угаснуть окончательно, вдруг разгорелись с новой силой и возродили истинную сущность в том создании, уже почти не человеке – тени, – в которое он едва не превратился.
Даже когда лицо сына от облегчения расплылось в счастливой улыбке, Рику продолжала смотреть серьезно. Как же давно она знает своего мужа! Дольше, чем Тикара живет на белом свете. И потому заданный им вопрос лишь утвердил женщину в ее подозрениях относительно настоящих намерений Оиси. В глазах ее засветилась обреченная покорность.
– Все они покинули Ако, – произнесла она. – Я слышала, что Хара стал монахом, Хадзама – земледельцем.
– А госпожа Асано?
Рику опустила голову.
– Она по-прежнему «гостья» господина Киры, пленница в его владениях. Время, отведенное ей для траура, почти вышло. Господин Кира уже занялся подготовкой свадьбы, которая планируется на Сюнсэцу Корэнсай, праздник почитания предков.
День весеннего равноденствия? Времени совсем мало… Успеет ли он разыскать вассалов господина Асано? Остались ли среди них те, кто готов пожертвовать всем ради спасения души их хозяина… кто хочет осуществить законную месть?