Утвердившись в Домкоме, опричники первым делом выкинули из аббревиатуры приставку Дом, передав ее в лизинг владельцам Кривоговорящих зеркал, служить брендом популярному у бывших стройбанов ток-шоу, чтобы те глядели и радовались. Ну а сами, тем временем, занялись весьма непростым делом собирательства кровных квадратных метров жилплощади, отторгнутых у Собора по ходу последовавшей за Перекраской Перестановки.
Справедливости ради, отмечу все же, что собирательство обуяло Опричнину далеко не сразу. Сперва она вежливо стучалась в парадные двери ЕвроПериметра, предлагая на паях перенести его много ниже. Ориентировочно: опустив на уровень остатков Великой Чайной Перегородки, установленной чайниками в незапамятные времена, когда они только застолбили за собой Подвал.
— Западное крыло — наш общий Дом, мы, горой, можно сказать, стоим за сквозную нумерацию этажей и скоростные лифты общего пользования, следующие без пересадок из Пентхауса в Подвал и обратно, — не ленилась подчеркивать Опричнина, ясно давая понять, что не станет возражать и против централизованного снабжения отсеков воздухом из Федерального Резервуара. Более того, до такой степени доверят деловым партнерам из Биллиардного клуба, что готова передать свою, припасенную на непредвиденные случаи дыхсмесь из так называемого стабилизационного запаса Нацбанки, на ответхранение в вышеобозначенную емкость. Самое сокровенное, дескать, отдаем. Но, где-то, на самом верху, Опричнине дали от ворот поворот. Сначала ей аккуратно напомнили о недопустимости методов, какими она соскоблила жирок с Семипузырщины. Затем вежливо намекнули: переносить ЕвроПериметр никто не намерен. Об этом, мол, и речи быть не может, слишком уж затратно, да и чайников не хотелось бы обижать. Что за изоляционизм с явными признаками расовой дискриминации, скажут они, мы на вас пашем в поте лица, как проклятые, а вы нас — еще и в резервацию сажаете? Так мы и без нее — невыездные практически все, за исключением высокопоставленных членов КПП — Коммунистической партии Подвала. Со сквозными лифтами тоже вышел облом, месье Шенген недвусмысленно высказался против них, мотивируя отказ заботой о стенках кабин, которые стройбаны обязательно испишут всяческими непристойностями и картинками порнографического содержания. Опричнина решила обидеться, что, дескать, за наклеп, и вот тогда-то ей доходчиво разъяснили на пальцах: Собор, хоть и всего лишь фрагмент расчлененного Красноблока, великоват для Западного крыла. Только тронь ЕвроПериметр — возможны осадки, чреватые трещинами и другими неприятностями. Да, признавали управдомы Западного крыла, мы пускали вашего Консенсуса в Биллиардный клуб, ему даже разрешалось подержаться за кий, но это исключение было сделано в знак поощрения Перекраски, начатой им по собственному почину. Вот если вы разукрупните Содружество Непродыхаемых Газенвагенов, чтобы их вместо трех стало десять, а лучше, двадцать пять, тогда, возможно, по частям и в порядке очереди…
Опричнина не без оснований заподозрила, что ее дурачат. Снова делиться? — сказала себе она. Хуйня полнейшая, это же больно! — И — закусила удила, объявив, что пойдет своим, нетрадиционным путем, где все будет ПУТЕМ для всех обитателей традиционной сексуальной ориентации. Вот тут-то ей и понадобился Гелий Дупа, причем, остро, поскольку, хвастаясь уникальностью выдуманного ею Опричного Пути, Опричнина отчаянно блефовала. Никакого Пути у нее даже близко не было, НИ В ПЕРВОМ ПРИБЛИЖЕНИИ, НИ ВО ВТОРОМ, НИ В ТРЕТЬЕМ, даром, что девичья фамилия Опричнины была созвучной этому красивому слову — Путь… Ну и что с того, что созвучной, если от альтернативного Светлого чердака Основоположников стройбаны отказались еще в Перекраску по вине Консенсуса, а его изобретателей, Карла Мракса, Фридриха Эндшпиля и Ульяна Вабанка, предали анафеме? Значит, путь на их Светлый чердак отныне им был заказан. Стройки века заморозили, краны разобрали и порезали на металл, собственными руками фактически опустив себя на уровень цоколя. Добровольно и ничего не требуя взамен, как теперь утверждали члены Биллиардного клуба.
— Кидаловом попахивает, — констатировала Опричнина. Но, повторяю, поделать с этим ничего не могла. Зажатому между Подвалом и Западным крылом, Содружеству Непродыхаемых Газенвагенов просто некуда стало расширяться при всем желании. Это было невозможно чисто физически, ибо, когда соглашаешься стать цоколем, о крыше возбраняется даже мечтать. Сколько бы новых этажей не выгнали опричники в сложившихся обстоятельствах, даже если бы такая затея пришла им на ум, ненавистное Западное крыло только выиграло бы, поднявшись на соответствующую высоту.
— Так не пойдет, — резюмировала Опричнина. Двигаться в обратном направлении, навстречу Подвалу, тоже было нельзя. Там бы не поняли, самое малое. Хуже того, могли запросто подмять. Подвал сегодня стал столь необъятен, что способен проглотить с десяток Содружеств Непросыхаемых Газенвагенов, не поморщившись, как это случилось с подсобкой Далай-Ламы, ставшего, по милости чайников, Долой-Ламой в изгнании. Чайники как гаркнули хором: ДОЛОЙ!!! Он, бедный, куском фанеры полетел…
Быть Опричниной в изгнании Опричнине определенно не улыбалось.
— Куда же мне податься? — ломала головы она. Ответ казался очевидным: только в бок, всячески расстраивая и расширяя Заколоченную лоджию. Тем более, что управдомы Западного крыла вроде бы не возражали против этого.
Сегодня не возражают, завтра начнут, с этих вероломных геев станется, — думала Опричнина, массируя высокий, с крупными залысинами, лоб прирожденного мыслителя, против которого известному роденовскому — и браться нечего. Связываться с Заколоченной лоджией Опричнине абсолютно не хотелось из-за ее подмоченного еще в эпоху Застоя воздуха имиджа. Имидж Лоджии подмочил один исключительно сварливый стройбан, исхитрившийся улизнуть из Красноблока под предлогом вручения ему Шнобелевской премии. Учредивший ее знаменитый на все Западное крыло меценат по фамилии Шнобель был обладателем носа умопомрачительной длины. С тех пор Шнобелевский комитет выискивал по всему Дому жильцов с аналогичным носом, чтобы удостоить их этой почетной награды. Наш стройбан опередил других соискателей премии как минимум на корпус. Его нос был вне конкуренции. Таким длинным, что соискателя частенько принимали за Пиноккио. И сунул его этот самозваный Буратино ни куда-нибудь, а, в святая святых, режимную Заколоченную лоджию. По результатам накропал провокационный и насквозь лживый опус «Заколоченный Балкон — соглядатайский загон», в котором имел нахальство утверждать, будто лоджия используется соглядатаями для хранения превращенных в сосульки диссидентов. Их там, дескать — целые штабеля лежат, протиснуться нельзя. Естественно, это была наглая ложь, соглядатаи охлаждали в лоджии пивко, но, подлым измышлениям носатого стройбана-перерожденца поверили. Плод его воспаленной фантазии так прошиб доверчивых обывателей Западного крыла, что у них вошло в дурную привычку пугать Заколоченной лоджией свою непослушную детвору, становившуюся все более невменяемой из-за долгого сидения у экранов Кривоговорящих зеркал.
— Ну, погоди, — бывало, шипели рассерженные мамочки чадам в уютных квартирках лапшистов, лягушатников и наглосаксов. — Будешь и дальше таким негодником, и к тебе в Рождественскую ночь, вместо доброго дедушки Санты с этажа бенилюксусов, явится злобный бородатый соглядатай в красном тулупе. И, вместо подарочного альбома с лизергиновыми марочками для юных психонавтов, получишь ты срок в Заколоченной лоджии по заочному приговору ОСО.
Говорят, сомнительный педагогический прием срабатывал исправно, правда, подвергшихся ему детишек доводилось впоследствии лечить от энуреза. Конечно, последний факт не получил в Западном крыле широкой огласки, напротив, маркетологи компании «ПРОХОР & ГЕЙ», специализирующейся на выпуске памперсов, сделали крупные инвестиции в распространение новых тиражей «Балкона» среди жильцов.
Соглядатаи были в ярости, но сделать ничего не могли, поскольку сварливый Шнобелевский лауреат, издав «Балкон», спрятался в хорошо охранявшейся квартире швейцаров, а чуть позже, перебрался еще дальше — в Пентхаус, под защиту пожарных Мамы Гуантанамамы, и выковырять его оттуда для отправки в оплеванную им Лоджию, было никак нельзя. Поэтому, пока в Западном крыле раздувалась мощная волна массовой истерии среди обывателей в отношении бытующих в Красноблоке изуверских порядков, соглядатаи помалкивали, делая вид, будто ни скандалиста, ни описанной им Лоджии нет в природе. Провели по свою сторону ССанКордона несколько вялых митингов протеста против злостных инсинуаций и необоснованных нападок, не уточняя, в чем их суть, и точка. Стройбаны, по привычке, обошлись без неудобных вопросов к руководству. Никто из них, разумеется, не читал клеветнического опуса, за это занятие, кстати, светил срок, но, раз надо, так надо. Дисциплинированно сделали вид, будто их тошнит от выкрутасов подлого клеветника, и разошлись по стройкам.
Тем не менее, репутация Лоджии оказалась сильно подпорченной. И, когда началась Перекраска, нашлись горячие головы, призывавшие окончательно заколотить ее, заложить кирпичом и даже обрушить, чтобы никого там больше не мучали холодом. Еще в ней предлагалось открыть Музей преступлений соглядатаев против общественности. Оба предложения в конце концов не прошли. Под сугробами Лоджии обнаружились ржавые газовые вентили неизвестного происхождения, по всей видимости, оставшиеся от протожильцов. Открытие пришлось очень кстати. Западное крыло остро нуждалось в газе, Опричнина — в импортной дыхсмеси, чтобы снабжать стройбанов, не забывая о себе. Разговоры о злодеяниях, совершенных в Лоджии соглядатаями, быстро вышли из моды.
— До поры, до времени, — вздыхала Опричнина, не тешившая себя иллюзиями насчет забывчивости управдомов Западного крыла. — Это у наших стройбанов — девичья память. Чего не скажешь о членах Биллиардного клуба. Все припомнят, гандоны штопанные, гей-бильярдисты анальные, если надумают под свой Гадский трибунал отдать, как Слободана Милошевича, не к столу будь сказано, конечно…