Восемь тридцать:
Тренировки. Оружие. Рукопашный бой. Выживание в дикой местности. Выживание в городской среде. Разведка. Связь. Мои любимые тренировки на выживание. Не забуду занятия, когда нам пришлось пить собственную мочу.
Полдень:
Дневной прием пищи. Между двумя подсохшими кусками хлеба мясо загадочного происхождения. Дамбо, чьи шуточки по тупости могут соревноваться с размером его ушей, говорит, что зараженных не кремируют, а жарят на гриле и скармливают новобранцам. Я хватаю Чашку до того, как она успевает обрушить поднос на его голову. Наггетс смотрит на свой бургер так, будто тот может выпрыгнуть из тарелки и укусить его. Дамбо скотина — малыш и так худенький.
Час дня:
Еще тренировки. В основном стрельба по мишеням. Наггетсу вместо винтовки выдали палку, и он стреляет воображаемыми патронами. Мы палим из настоящих М-16. Мишени — фанерные фигуры людей. Фанера трещит и разлетается в щепки. Лучший результат у Кекса. Я худший стрелок в группе. Представляю, что человек из фанеры — Резник, но это не помогает.
Пять вечера:
Вечерний прием пищи. Консервированное мясо, консервированный горошек, консервированные фрукты. Наггетс ковыряется в еде, а потом плачет. Вся группа смотрит на меня. Я отвечаю за Наггетса. В любой момент может заявиться Резник с проверкой, и тогда всем несдобровать, а виноват буду я. Дополнительные нагрузки, сокращение рациона… Сержант может даже снять заработанные очки. Плевать на все, главное — заработать очки и выпуститься, избавиться от Резника. За столом напротив сидит Кремень и злобно смотрит на меня из-под сросшихся бровей. Он злится на Наггетса, но еще больше злится на меня — за то, что я занял его место. Я не выпрашивал себе место командира группы. В тот день, когда сержант назначил меня на эту должность, Кремень подошел ко мне и сказал: «Мне плевать, кто ты теперь, когда выпустимся, я стану сержантом». А я сказал что-то вроде: «Ветер в спину, Кремень». Я вообще считаю, что делать из меня командира группы было глупо. А пока я никак не могу успокоить Наггетса. Он опять завел шарманку о своей сестре. Все твердит, что она обещала прийти за ним. Вот как командиру группы вести себя с малышом, который даже винтовку поднять не может? Если «Страна чудес» распыляет своих лучших бойцов, какой прок может быть от этого сопляка?
Шесть вечера:
Инструктаж «Вопрос — ответ». Мое любимое время суток, когда есть толк от общения с лучшим представителем рода человеческого. Проинформировав нас о том, какие мы бесполезные отбросы, Резник открывается и разрешает задавать вопросы. Нас больше всего волнует соревнование: правила; как выбирают лидера в случае равных очков у групп; слухи о том, что кто-то жульничает. Главное для нас — перейти на следующий уровень. Другие темы: операции по спасению и распространению (кодовое название «Малышка Бо Пип»[9], и это не шутка); что нового за оградой лагеря и когда нас переведут в подземный бункер? — Ясно же, что враг не может не заметить, чем мы тут занимаемся. Нас тут уничтожат, это только вопрос времени. Ответ всегда стандартный: «Комендант Вош знает, что делать. Ваша забота — стратегия и логистика. Ваша работа — уничтожение врага».
Восемь тридцать вечера:
Личное время. Наконец-то без Резника. Стираем комбинезоны, начищаем ботинки, драим казарму и туалет, смазываем винтовки, меняемся журналами и «контрабандными» леденцами и жевательными резинками. Играем в карты, разоряем друг друга и проклинаем Резника. Слухи, тупые анекдоты, все что угодно, только бы не слышать тишину в собственной голове. Так мы отгораживаемся от тишины, которая извергает беззвучные вопли, как вулкан раскаленную лаву. А потом — разговор, который начинается и заканчивается, как кулачный бой. Мы открываемся и закрываемся. Мы знаем слишком много. Мы почти ничего не знаем. Почему в полк набирают таких, как мы, и никого старше восемнадцати? Что случилось со взрослыми? Их увезли? Если увезли, то куда и зачем? Те, кого здесь называют гадами, — последняя волна, или будет еще одна, Пятая, в сравнении с которой первые четыре покажутся мелкой рябью? Мысли о Пятой волне прекращают все разговоры.
Девять тридцать вечера:
Выключается свет. Нужно лежать на койке без сна и изобретать новый изощренный способ избавиться от сержанта Резника. Через некоторое время это занятие меня утомляет, и я думаю о девчонках, с которыми встречался. Располагаю их в разном порядке, на какую базу попаду. Самые красивые. Самые умные. Самые веселые. Блондинки. Брюнетки. Они постепенно перемешиваются, и под конец остается только одна девочка. Это Девочка, которой больше нет, и в ее глазах снова оживает бог из школьного спортзала — Бен Пэриш. Я достаю из тайника под койкой медальон Сисси и прижимаю к сердцу. Больше нет вины. Нет горя. Я поменял жалость к себе на ненависть. Чувство вины на коварство. Горе на дух мести.
— Зомби?
Это Наггетс на соседней койке.
— Свет выключен — никаких разговоров, — шепотом отзываюсь я.
— Мне не уснуть.
— Закрой глаза и думай о чем-нибудь хорошем.
— А нам можно молиться? Это по правилам?
— Конечно, помолись. Только не вслух.
Я слышу его дыхание, слышу, как он ворочается с боку на бок.
— Кэсси всегда молилась вместе со мной, — признается Наггетс.
— Кто такая Кэсси?
— Я тебе говорил.
— Я забыл.
— Кэсси моя сестра. Она за мной придет.
— А, да, конечно.
Я не говорю малышу, что если сестра до сих пор не объявилась, то она наверняка мертва. Не мне разбивать ему сердце, это сделает время.
— Кэсси обещала. Она обещала.
Наггетс тихонько икает. Заплакал. Отлично. Никто не знает точно, но мы для себя решили, что казармы прослушиваются и Резник постоянно держит нас под наблюдением, ждет, когда мы нарушим правила, чтобы устроить выволочку. За болтовню после отбоя нам полагается недельный наряд на кухне.
— Наггетс, все хорошо…
Я протягиваю к нему руку и глажу недавно обритую голову. Сисси, когда ей было плохо, любила, чтобы я гладил ее по голове… Может, и Наггетса это успокоит.
— Эй, заткнитесь там! — шипит со своей койки Кремень.
— Вот именно, — вторит ему Танк. — Зомби, хочешь, чтобы с нас очки сняли?
Я подвигаюсь на край койки и хлопаю по матрасу:
— Перебирайся сюда, Наггетс. Я с тобой помолюсь, а потом ты будешь спать, уговор?
Матрас прогибается из-за дополнительного веса. О господи, что я делаю? Если заявится Резник с проверкой, я буду целый месяц чистить картошку. Наггетс устраивается на боку лицом ко мне, его сложенные кисти, когда он подносит их к подбородку, касаются моего плеча.
— Какую молитву она с тобой читала? — шепотом спрашиваю я.
— Вот сейчас улягусь спать, — шепчет он в ответ.
— Кто-нибудь, придушите Наггетса подушкой, — подает голос Дамбо.
Я вижу свет в больших карих глазах малыша. На моей груди медальон Сисси. Глаза Наггетса поблескивают в темноте, как маяки. Молитвы и обещания. Одно дала ему сестра. Другое, не высказанное вслух, я дал своей сестре. Сейчас время нарушенных обещаний. Мне вдруг захотелось пробить кулаком стену.
— Вот улягусь спать и попрошу Бога хранить мою душу.
Наггетс подхватывает на второй строке:
— Когда утром я проснусь, покажи мне тропинку любви.
На следующей строфе в казарме начинают шикать. Кто-то кидается в нас подушкой, но малыш продолжает молиться:
— Вот улягусь спать и попрошу Бога присмотреть за моей душой: пусть ангелы оберегают меня до утра.
На «ангелы оберегают меня» шиканье прекращается и в казарме наступает абсолютная тишина.
Последнюю строфу мы произносим очень медленно, нам как будто не хочется, чтобы молитва заканчивалась, потому что после нее будет пустой сон, а потом еще один день в ожидании последнего дня, когда мы умрем. Даже Чашка понимает, что вряд ли доживет до своего восьмого дня рождения. Но утром мы встанем и выдержим еще один адский семнадцатичасовой день. Потому что мы знаем, что умрем, но умрем мы не сломленными.
— А если я умру во сне, Господи, возьми к себе мою душу.
45
На следующее утро я иду в офис Резника с особой просьбой. Знаю, каким будет ответ, но все равно иду.
— Сэр, командир группы просит старшего инструктора по строевой подготовке освободить рядового Наггетса от занятий на сегодняшнее утро.
— Рядовой Наггетс — военнослужащий, — напоминает мне Резник. — Как военнослужащий, он должен выполнять все задания центрального командования. Все задания, рядовой.
— Сэр, командир группы просит старшего инструктора пересмотреть свое решение, учитывая возраст рядового Наггетса и…
Резник отмахивается от моих аргументов:
— Этот мальчишка не с неба свалился, рядовой. Если бы он не прошел вступительный экзамен, его бы не зачислили в твою группу. Но он прошел вступительный экзамен, его зачислили в твою группу, и он будет выполнять все задания центрального командования, включая ОУ. Все ясно, рядовой?
Что ж, Наггетс, я хотя бы попробовал.
— А что такое ОУ? — спрашивает Наггетс за завтраком.
— Обработка и уборка. — Я отвожу глаза.
Дамбо, который сидит напротив нас, стонет и отодвигает поднос с едой.
— Просто здорово. Спасибо. Для меня единственный способ проглотить завтрак — не думать об этом!
— Выдоить и выкинуть, малыш, — говорит Танк. — Здесь такая система.
Он смотрит на Кремня и ждет одобрения. Эти двое связаны крепко. В тот день, когда Резник меня повысил, Танк сказал, что ему плевать, кто теперь командир, он будет слушать Кремня. Я только пожал плечами. Без разницы. Когда мы выпустимся — если когда-нибудь выпустимся, — один из нас станет сержантом, и я знал, что это буду не я.
— Доктор Пэм показывала тебе гада, — говорю я Наггетсу.
Малыш кивает, по его лицу я вижу, что это неприятное воспоминание.
— Ты нажал на кнопку.
Малыш снова кивает, на этот раз медленнее.
— Как думаешь, что случается с теми, кто за стеклом, после того как нажимают на кнопку?