Раздев его до трусов, я спрашиваю:
— Осмотреть твой зад?
— Было бы интересно узнать твое мнение.
— Оставь свои убогие шуточки.
Я разрезаю с боков трусы. С задницей у него все плохо. Плохо в том смысле, что она вся изрешечена осколками. В остальном задница очень даже ничего.
Я стираю кровь марлей из аптечки и пытаюсь сдержать истерический смех. Надеюсь, желание хихикать вызвано стрессом, а не видом голой попы Эвана Уокера.
— Ничего себе! Настоящее решето.
— Постарайся остановить кровь, — задыхаясь на каждом слове, просит Эван.
Я обрабатываю раны как могу и спрашиваю:
— Можешь перевернуться на спину?
— Что-то не хочется.
— Мне надо осмотреть твой перед.
«О господи! Перед?»
— Перед у меня в порядке. Правда.
Я отстраняюсь от него и сажусь на землю. Придется поверить на слово.
— Расскажи, что там было.
— Я вытолкнул тебя наверх и побежал. Нашел пологий склон и выбрался из оврага. Обошел их с тыла. Остальное ты, конечно, слышала.
— Я слышала три выстрела. Ты говорил, что их четверо.
— Нож.
— Нож?
— Да. Это не моя кровь на нем.
— Ну, спасибо. — Я тру щеку, до которой он дотрагивался, и решаю, что пора расставить все по своим местам. — Ты глушитель, я права?
Тишина. Никаких шуточек.
— Ты человек? — шепотом спрашиваю я.
«Скажи, что человек, Эван. Только скажи так, как надо, чтобы у меня не осталось сомнений. Пожалуйста, Эван, мне правда нужно поверить твоим словам. Да, ты говорил, что нельзя заставить себя поверить… Но, черт, заставь поверить другого. Заставь поверить меня. Скажи это. Скажи, что ты человек».
— Кэсси?
— Ты человек?
— Конечно, я человек.
Глубоко вздыхаю. Он сказал это, но сказал не так, как надо. Я не вижу его лица, он уткнулся лбом в согнутый локоть. Может, он бы произнес это идеально, если бы смотрел на меня, и мне уже не пришлось бы думать обо всех этих ужасах.
Беру из аптечки стерильную салфетку и стираю с рук кровь не знаю кого.
— Если ты человек, зачем меня обманывал?
— Я не все время тебя обманывал.
— Угу, только тогда, когда это было важно.
— О важном я никогда не врал.
— Это ты убил тех троих на шоссе?
— Да.
Я даже вздрагиваю. Не ожидала такого ответа. Он мог сказать: «Шутишь? У тебя паранойя». Но вместо этого спокойно так отвечает: «Да». Как будто я спросила, не купался ли он когда-нибудь голышом.
Но следующий вопрос не сравнить с первым.
— Это ты выстрелил мне в ногу?
— Да.
От такого ответа я вздрагиваю до того сильно, что роняю кровавую салфетку.
— Эван, почему ты выстрелил мне в ногу?
— Потому что я не мог выстрелить тебе в голову.
«Ну, что ж, хотела — получила».
Я достаю «люгер» и пристраиваю его на коленях. Голова Эвана всего в одном футе. Но вот загадка: почему тот, у кого пистолет, дрожит, как лист на ветру, а тот, в кого целятся, абсолютно спокоен?
— Я ухожу, — говорю я. — А ты тут умрешь от потери крови, в точности как могла умереть я, когда ты оставил меня под той машиной на шоссе.
Я жду, что он скажет.
— Но ты не уходишь, — справедливо замечает он.
— Хочу услышать твой ответ.
— Все сложно.
— Нет, Эван, не сложно. Врать — сложно. Говорить правду — просто. Почему ты стрелял в людей на автостраде?
— Потому что боялся.
— Чего ты боялся?
— Боялся, что они — не люди.
Тут мне требуется передышка. Я достаю из своего рюкзака бутылку с водой, опираюсь на Говарда и делаю пару глотков.
— Ты перебил тех бедняг на шоссе и еще бог знает сколько народу, стрелял в меня… Я знаю, что ты не на охоту ходил по ночам, потому что уже знал о Четвертой волне. Я твой солдат с распятием.
Он кивает, уткнувшись лицом в локоть, и отвечает:
— Хорошо, как скажешь.
— Если ты хотел меня убить, почему не бросил там, в сугробе?
— Я не хотел тебя убивать.
— Оставил истекать кровью под машиной. Это значит — не хотел?
— Да, не хотел. Когда я убегал, ты стояла на ногах.
— Ты убежал? — Мне сложно представить такое. — Почему?
— Я испугался.
— Ты убил тех людей, потому что испугался, стрелял в меня, потому что испугался, убежал, потому что испугался.
— Наверное, у меня проблемы со страхом.
— А потом ты нашел меня и притащил на ферму. Выходил, угостил гамбургером, вымыл мне голову, научил стрелять и пошел со мной, чтобы… Чтобы что?
Он поворачивает голову и смотрит на меня одним глазом:
— Знаешь, Кэсси, вообще-то это не очень честно с твоей стороны.
У меня даже челюсть отвисает.
— Нечестно?
— Допрашивать человека, израненного осколками гранаты.
— Сам виноват. Ты напросился пойти со мной. — Тут у меня по спине пробегают мурашки. — Почему ты пошел со мной, Эван? Это хитрость какая-то? Ты меня используешь в каких-то своих целях?
— Операция по спасению Сэмми — твоя идея. Я пытался тебя отговорить. Даже хотел пойти сам, а тебе предлагал остаться.
Эван дрожит. Он голый, температура воздуха минус пятнадцать, не выше. Я накрываю его спину курткой, а остальное, как могу, джинсовой рубашкой.
— Прости меня, Кэсси.
— За что простить?
— За все.
Эван говорит невнятно, растягивает слова; наверное, это из-за таблеток.
Я крепко держу пистолет обеими руками, меня тоже трясет, только не от холода.
— Эван, я убила того солдата, потому что у меня не было выбора. Я не выслеживала людей, чтобы расправиться с ними. Я не сидела в засаде, чтобы застрелить любого, кто появится на шоссе, — застрелить, потому что он может оказаться инопланетянином. — Я говорю и киваю сама себе — мне все это и впрямь кажется самоочевидным. — Ты не можешь быть тем, за кого себя выдаешь, потому что тот, за кого ты себя выдаешь, не стал бы делать то, что делал ты!
Все, теперь ничто не важно, кроме правды. Еще важно не быть идиоткой. Важно не испытывать к нему никаких чувств, потому что, если я буду что-то к нему чувствовать, это помешает мне сделать то, что я должна сделать. Даже не просто помешает — станет непреодолимой преградой на моем пути. А если я хочу спасти брата, я должна преодолеть любые преграды.
— И что же дальше? — спрашиваю я.
— Утром надо будет вытащить осколки.
— Что случится после этой волны, Эван? Или ты — последняя?
Он лежит, уткнувшись лицом в согнутый локоть, смотрит на меня одним глазом и пытается покачать головой.
— Даже не знаю, как убедить тебя в…
Я приставляю ствол к его виску, рядом с глазом шоколадного цвета.
— Первая волна — отключение электричества; Вторая волна — цунами; Третья — эпидемия; Четвертая — глушители. Какой будет Пятая, Эван? Что нас ждет?
Эван не отвечает. Он отключился.
69
На рассвете Эван все еще спит как убитый, поэтому я хватаю винтовку и выхожу из леса, чтобы оценить его работу. Возможно, это не очень умно с моей стороны. Если наши ночные противники вызвали подмогу, я буду для них отличной мишенью, как в стрельбе по привязанным индейкам. Я неплохо стреляю, но я не Эван Уокер.
Хотя даже Эван Уокер — не Эван Уокер.
Я не знаю, кто он или что он. Он утверждает, что человек. Он выглядит как человек, говорит как человек и, признаю, целуется как человек. Но «роза бы иначе пахла, когда б ее иначе называли?»[12]. И бла-бла-бла. И высказывает он вроде бы разумные вещи, например, что убивал людей по той же причине, по которой я убила солдата с распятием.
Только дело в том, что я в это не верю. И теперь не могу решить, что лучше: мертвый Эван или живой Эван. Мертвый Эван не поможет мне выполнить данное обещание. Живой Эван поможет.
Почему он стрелял в меня, а потом спас? Что он имел в виду, когда сказал, что это я спасла его?
Это так странно. Когда он меня обнимает, я чувствую себя в безопасности. Когда он меня целует, я растворяюсь в нем. Как будто есть два Эвана: первый, которого я знаю, и второй, которого не знаю. Один — парень с фермы, у него мягкие нежные руки, и, когда он гладит меня по голове, я мурлычу, как котенок. Другой — притворщик и хладнокровный убийца, который стрелял в меня на шоссе.
Я могу допустить, что он человек, по крайней мере биологически. Может быть, клон, его вырастили на борту корабля-носителя из похищенных молекул ДНК? Или что-нибудь менее фантастичное и более низменное — человек, предавший себе подобных. Может, глушители — это всего лишь наемники?
Иные как-то его подкупили. Или похитили того, кого он любит (Лорэн? Я, кстати, так и не видела ее могилу), и теперь шантажируют: «Прикончи двадцать человек, и мы вернем твоих близких».
И последний вариант: он Эван. Одинокий напуганный парень, который убивает любого, кто может убить его. Он твердо следовал правилу номер один, но в конце концов нарушил его — отпустил подранка, а потом приютил и вы́ходил.
Этот вариант не хуже двух первых объясняет случившееся. Все сходится. Остается только одна малюсенькая проблема.
Солдаты.
Вот почему я не оставлю его в лесу. Хочу своими глазами увидеть то, что он сделал ради меня.
Лагерь беженцев уподобился соляной равнине, так что найти убитых Эваном просто. Один на краю оврага. Еще двое лежат рядышком в паре сотен футов от первого. Все трое убиты выстрелом в голову. В темноте. Это при том, что они стреляли в Эвана. Последнего я нашла там, где раньше были бараки, может, даже на том самом месте, где Вош убил моего отца.
И все они младше четырнадцати лет. И у каждого загадочный серебристый монокуляр. Прибор ночного видения? Если так, то мастерство Эвана еще больше впечатляет, только мне от этого становится тошно.
Когда я возвращаюсь, Эван не спит. Он сидит, привалившись спиной к поваленному дереву. Бледный, дрожит от холода, глаза провалились.
— Это были дети, — говорю я ему. — Всего лишь дети.
Я прохожу в подлесок за спину Эвана, и там меня выворачивает.