Эта девушка умна.
В этом простом предложении автор подчеркивает одну определяющую черту девушки – ее ум. Чтобы быть уверенными в этом, нам нужны доказательства. Но на данный момент читатель должен сосредоточиться на конкретном качестве. Именно этот эффект единства, целеустремленности, отсутствия альтернативы характеризует язык краткости.
Иисус прослезился.
Позвони мне.
Зовите меня Измаил.
Гори в аду.
А вот и Джонни.
Я делаю.
Бог есть любовь.
Элвис.
Элвис покинул здание.
Слово.
Правда.
У меня есть мечта.
Голова болит.
Не сейчас.
Читай по губам.
Том Вулф однажды сказал Уильяму Бакли – младшему, что если есть необходимость в том, чтобы читатель счел нечто безоговорочной правдой, то писатель должен передать это наиболее кратко. Поверьте мне.
ЯЗЫК ДВУХ
Нам говорят: «Эта девушка умна», но что происходит, когда выясняется следующее:
Эта девушка умна и мила.
Автор изменил наш взгляд на мир. Выбор для читателя не стоит между «умна» и «мила». Вместо этого автор вынуждает нас держать в голове обе эти черты одновременно. Мы должны уравновесить их, сравнить их друг с другом и противопоставить.
Мама и папа.
Том и Джерри.
Ветчина и яйца.
Эбботт и Костелло[66].
Мужчины с Марса. Женщины с Венеры.
Дик и Джейн[67].
Рок-н-ролл.
Мэджик Джонсон и Ларри Берд[68].
Я и ты.
Ричард Уивер в работе The Ethics of Rhetoric («Этика риторики») объясняет, что язык двух «разделяет мир».
ЯЗЫК ТРЕХ
С добавлением единицы разделяющая сила числа два превращается в то, что один ученый называет «всеобъемлющей» магией числа три.
Эта девушка умна, мила и решительна.
По мере того как предложение увеличивается, мы видим более объемный образ девушки. Вместо того чтобы упростить черты и явить ее просто как умную или представить ее как умную и милую, мы теперь задаем несколько граней измерения ее личности. В нашем языке и культуре число три дает ощущение целостности.
Начало, середина и конец.
Отец, Сын и Святой Дух.
Мо, Ларри и Керли[69].
Тинкер – Эверсу – Чансу[70].
Жрец, священник и раввин.
Исполнительная, законодательная и судебная власти.
«Нинья», «Пинта» и «Санта-Мария»[71].
О природе любви апостол Павел говорит коринфянам: «А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше»[72]. Мощное движение: от троицы – к единству, от чувства целостности – к пониманию того, что является наиболее важным.
ЯЗЫК ЧЕТЫРЕХ И БОЛЕЕ
В антиматематике письма три больше, чем четыре. Магическое три дает более полное ощущение законченности, нежели четыре, пять и так далее. Как только мы добавим четвертую или пятую деталь – мы достигли второй космической скорости, вырвавшись из круга целостности.
Эта девушка умна, мила, решительна и невротик.
Мы можем добавлять описательные элементы до бесконечности. Четыре детали и более могут предложить плавный, книжный эффект, который лучшие авторы придумали после того, как Гомер перечислил имена греческих племен. Рассмотрим начало романа Джонатана Литэма «Сиротский Бруклин»[73]:
Никогда не пытайтесь судить о человеке по внешности. Взять, к примеру, меня: нацепите на меня соответствующие шмотки, и я запросто сойду за карнавального зазывалу, аукциониста, уличного актера мима или сенатора, устраивающего обструкцию сопернику. А причина всему – мой Туретт[74].
Если мы проверим эти предложения в соответствии с нашей теорией чисел, это выявит следующую картину: 1–5–1. В первом предложении автор озвучивает одну идею, изложенную как безоговорочная истина. Во втором предложении он дает вереницу из пяти метафор. В последнем предложении писатель возвращается к безусловному выводу – настолько важному, что выделяет его курсивом.
Таким образом, написать хороший текст можно на раз (а также два, три и четыре).
Подведем итоги.
• Используйте один для сильного утверждения.
• Используйте два для сравнения и противопоставления.
• Используйте три для полноты, целостности и законченности.
• Используйте четыре описания и более для перечисления, собрания и расширения.
1. Читая, обращайте внимание на отрывки, в которых автор использует ряд примеров для достижения определенного эффекта.
2. Перечитайте что-то из ваших последних работ. Проверьте, как вы используете числа. Поищите случаи, когда бы вы могли добавить или убрать пример для достижения описанных выше эффектов.
3. Проведите с друзьями мозговой штурм, перечислите примеры использования одного, двух, трех и четырех – пословицы, фразы из повседневной речи, песни, знаменитые высказывания, цитаты из литературы и спортивных хроник.
4. Ищите возможность использовать длинные списки в своих текстах. (Например, клички котят в помете, или предметы в витрине старой аптеки, или вещи, брошенные в бассейн.) Обыграйте последовательность, чтобы добиться наилучшего эффекта.
Инструмент 21. Знайте, когда уходить в тень и когда представать во всей красе
Когда тема более серьезна, преуменьшайте; когда менее серьезна, преувеличивайте
В эссе «Почему я пишу»[75] Джордж Оруэлл объясняет: «Хорошая проза подобна оконному стеклу». Лучшая работа привлекает внимание читателя к описываемому миру, а не к процветанию писателя. Когда мы вглядываемся через окно в горизонт, мы не замечаем оконное стекло, но оно формирует наше видение так же, как писатель задает наш взгляд на произведение.
Большинство писателей пишут как минимум в двух режимах. Один говорит: «Не обращай внимания на писателя за кулисами. Смотри только на мир». Другой без малейшего стеснения говорит: «Смотри, как я танцую. Разве я не классный парень?» В риторике эти два режима имеют названия. Первый называется преуменьшением. Второй – преувеличением, или гиперболой.
Вот инструмент, который мне нравится использовать: чем серьезнее или драматичнее тема, тем больше автор уходит в тень, создавая эффект, когда история говорит за себя сама. Чем тема более шутливая, несущественная, тем больше писатель может порисоваться. Уйдите в тень или предстаньте во всей красе.
Рассмотрим вступление Джона Херси к книге Hiroshima («Хиросима»).
Ровно в 15 минут девятого утра 6 августа 1945 года по японскому времени, в момент, когда над Хиросимой вспыхнула атомная бомба, мисс Тошико Сасаки, клерк из отдела кадров Восточноазиатского консервного завода, только что села на свое рабочее место в офисе. Она как раз поворачивала голову, чтобы поговорить с девушкой за соседним столом.
Считающаяся одной из самых важных документальных работ в XX веке, эта книга начинается с самых обычных обстоятельств, перечисления времени и даты, когда двое служащих собираются поговорить. Вспышка атомной бомбы скрывается внутри этого предложения. Поскольку мы представляем себе ужас, который последует далее, замалчивание Херси создает тревожное ожидание.
Вот как Микал Гилмор, брат печально известного убийцы Гэри Гилмора, начинает мемуары Shot in the Heart («Выстрел в сердце»):
У меня есть история, которую я хочу вам поведать. Это история убийства, рассказанная из дома, где оно рождается. Это дом, в котором я вырос, который я в каком-то смысле так и не смог оставить. И раз я когда-нибудь надеюсь покинуть это место, то должен рассказать то, что знаю. Итак, позвольте мне начать.
События этой истории жестоки и трагичны, но лаконичная проза Гилмора столь же располагает к сочувствию, сколь и камера смертников.
Противопоставьте такое преуменьшение экспрессии сентиментальным утверждениям Сола Петта, который так описал энергичного мэра Нью-Йорка Эда Коха для Associated Press:
Он – самая большая сенсация в Нью-Йорке со времен печеночного форшмака: смешанная метафора политика, антитеза укомплектованного лидера, неудержимый, откровенный, неразумный, непосредственный, забавный, напористый, независимый, непокорный избирательным блокам, несексуальный, грубый, немодный, но в целом харизматичный человек, странным образом находящийся в ладу с самим собой в очевидно невыносимом месте; это мэр, который с неподдельной радостью руководит крупнейшим в стране Вавилоном.
Проза Петта водевильная и чрезмерная, оставляющая после себя смешанное впечатление, как короткая песня, небольшой танцевальный номер и брызги минералки, – таков был и мэр Кох. Хотя муниципальная политика может быть серьезным бизнесом, контекст дает здесь Петту пространство для театрального обзора.
Умный писатель, по словам Анны Куиндлен, способен «проложить вам дорогу на первую полосу», как это сделал журналист-расследователь Билл Ноттингем в тот день, когда редактор поручил ему осветить местный орфографический конкурс для The St. Petersburg Times: «Тринадцатилетний Лейн Бой должен написать о том, что Билли Кид был в перестрелках хладнокровным и непоколебимо точным».
Чтобы понять разницу между преуменьшением и преувеличением, рассмотрим различия в кинематографическом плане между двумя фильмами Стивена Спилберга. В «Списке Шиндлера» Спилберг воскрешает тему катастрофы холокоста, но не прорисовывает ее детально. В черно-белом фильме он заставляет нас следить за судебными процессами и неизбежной смертью одной маленькой еврейской девочки в красном. «Спасти рядового Райана» обличает ужасающие последствия военных действий на побережье Франции во время вторжения в Нормандию во всех деталях и цвете, с кровопролитием и оторванными конечностями. Я, например, за более сдержанный подход, когда художник оставляет зрителю простор для воображения.