Вооружившись доказательствами того, что у Шекспира золото в середине, я провел литературный эксперимент. Я подошел к своей книжной полке и взял первое попавшееся на глаза выдающееся произведение, роман «Приключения Гекльберри Финна»[102] Марка Твена. В моем издании от Riverside 42 главы, поэтому я пролистал до середины – до 21-й главы, чтобы посмотреть, не закопал ли автор немного золота. И я не был разочарован. Гек рассказывает веселую историю о двух фальшивых актерах шекспировского театра, которые играют повсюду, дискредитируя барда возмутительными искажениями. Таким образом, самый известный монолог Гамлета оказывается путаницей знакомых фраз: «Быть или не быть – вот в чем удар кинжала». Интересно, может ли это быть большим, чем просто совпадение, что Твен задействует бездарных актеров в середине романа, чтобы спародировать центральную сцену пьесы.
Что приводит меня к моей любимой «золотой монете» всех времен, так это отрывок из истории, написанной Питером Ринеарсоном в 1984 году для The Seattle Times. «Монета» появилась в длинной части долгой истории о создании нового авиалайнера – Boeing 757. Например, в главе о конструкции содержались бесконечные подробности о пассажирской двери, о том, что она собрана из пятисот деталей, «соединенных между собой с помощью 5900 заклепок».
Как только я начал терять интерес, то наткнулся на отрывок о том, как инженеры проверяли прочность лобового стекла кабины самолета, о которое часто бьются птицы:
В Boeing «куриные тесты» вызвали некоторое раздражение, однако там отметили, что это требуется FAA[103]. Вот как это выглядит:
Живой курице весом 2 кг делают наркоз и помещают ее в тонкий пластиковый пакет, чтобы снизить аэродинамическое сопротивление. Упакованная птица помещается в пневматическую пушку.
Птицей выстреливают в лобовое стекло реактивного лайнера со скоростью более 650 км/ч, и стекло должно выдержать удар. Говорят, что это очень грязный тест.
Стекло толщиной в дюйм, включая два слоя пластика, необязательно должно оставаться невредимым. Но его не должно пробить. Испытание повторяется при различных обстоятельствах: стекло охлаждается жидким азотом или курицу запускают в центр либо по краям. «Мы даем Boeing выбор, – шутит Бервен. – Они могут использовать курицу весом 2 кг и запускать ее со скоростью 300 км/ч или курицу весом 300 кг и запускать ее со скоростью 2 км/ч».
Никто из тех, кто читает о курином тесте, не будет думать о полете или о полковнике Сандерсе[104] так же, как прежде.
Хотя писатели и сценаристы знают о значимости ярких драматических и комических моментов в истории, недостаток есть у журналистов. Их работа настолько тяжела, что даже энергичный редактор сделает неправильную вещь по верной причине.
«Отличная цитата, – говорит восхищенный редактор автору. – Оставляем».
«Читатели узнают много нового из этой байки. Оставляем». Так и выходит. Включение интересных фрагментов идет на пользу материалу, но может оказать медвежью услугу всей истории. В результате мы имеем приманку и выключатель. Читатель разогревается тремя-четырьмя ловкими абзацами, а дальше упирается в сток с ядовитыми отходами.
1. Обдумайте стратегию «золотых монет». Просмотрите ваши последние работы, чтобы увидеть, не перегружены ли они. Ищите упущенные возможности, чтобы создать более сбалансированную структуру.
2. Задействуйте концепцию «золотых монет» во время чтения и просмотра фильмов. Изучите структуру историй, находя стратегическое расположение драматичных или комичных моментов.
3. Возьмите черновик текста, над которым вы работаете, и выявите «золотые монеты». Поставьте звездочку рядом с любым элементом истории, который сверкает. Теперь изучите их расположение и рассмотрите возможность их перемещения.
4. Проверьте, сможете ли вы углядеть «золотые монеты» при проработке материалов. Когда вам попадается искомый элемент, тщательно его пропишите, чтобы он наилучшим образом проявился в вашей истории.
5. Отыщите середину некоторых из ваших работ. Есть ли «золотая монета» в поле зрения?
Инструмент 33. Повторяйте, повторяйте и еще раз повторяйте
Осознанные повторения связывают части работы
Повторение работает в письме, но только если вы делаете это намеренно. Повторение ключевых слов, фраз и элементов истории задает ритм, темп, структуру, волну повествования, что усиливает центральную тему произведения. Подобные повторения работают в музыке, литературе, рекламе, юморе, политических речах и риторике, обучении, проповедях, родительских поучениях.
Повторение придает текстуру разговору и диалогу, создавая в драматической литературе ощущение, что это говорят настоящие люди в реальном мире:
РОЙ: Я умираю, Джо. У меня рак.
ДЖО: О господи!
РОЙ: Пожалуйста, дай мне договорить. Об этом мало кто знает, и я говорю тебе это только потому, что… я не боюсь смерти. Что такого может принести смерть, чего я еще не видел? Я жил, жизнь ужаснее всего. (Посмеивается.) Послушай, я философ.
Джо. Ты должен это сделать. Ты должен-должен-должен. Любовь – это ловушка. Ответственность тоже ловушка. Как отец сыну, вот что тебе скажу: жизнь полна ужаса, никто его не избежит, никто; спасайся.
Все, что ты притягиваешь, все, что тебе нужно, что угрожает тебе. Не бойся – люди так пугливы; не бойся жить на промозглом ветру, голым, одиноким… Узнай хотя бы, на что ты способен. Пусть ничто не встает у тебя на пути.
Этот примечательный диалог происходит в эпической пьесе Тони Кушнера Angels in America («Ангелы в Америке»). На мой взгляд, повторения делают его реальным. Посмотрите на слова, которые драматург выбирает в целях повторения для выразительности в отрывке всего из 116 слов: «смерть», «жизнь», «должен», «ловушка», «никто», «что», «бояться», «жить».
Повторения могут работать в предложениях и абзацах, а также в более длинных фрагментах истории. Рассмотрим эту сцену из мемуаров Майи Энджелоу I Know Why the Caged Bird Sings («Я знаю, отчего птица поет в клетке»):
Его гнусавый голос нарушил хрупкую тишину. Со стороны магазина мы с Бэйли услышали, как он сказал маме: «Энни, скажи Уилли, что сегодня ночью ему лучше залечь на дно. Безумный негр спутался сегодня с белой леди. Некоторые из ребят придут сюда позже». Даже сквозь дымку лет я помню чувство страха, которое наполнило мой рот горячим сухим воздухом и сделало мое тело ватным.
«Ребята»? Те землистые лица и глаза, полные ненависти, которые прожигают на тебе одежду, если случайно увидят, как ты прогуливаешься по главной улице в центре города в субботу. Ребята? Казалось, они никогда не были молодыми. Ребята? Нет, скорее мужчины, покрытые могильной пылью и годами, без красоты и образования. Уродство и гнилостность закоренелых мерзавцев.
Автор наполняет этот отрывок интересным языком – от диалога с использованием жаргона до фраз, имеющих библейский оттенок. Повторение «ребята» все это накрепко связывает.
Писатели используют повторение как инструмент убеждения, и лишь немногие – столь же умело, как Майкл Гартнер, который за редакционные статьи в его выдающейся, разносторонней журналистской карьере получил Пулицеровскую премию. Ознакомьтесь с этим отрывком из публикации Tattoos and Freedom («Тату и свобода») в The Ames Daily Tribune:
Поговорим о татуировках.
Мы не видели рук Джексона Уоррена, работника общественного питания в Университете штата Айова, но они выглядят отвратительно. Свастика на одной, KKK[105] на другой.
Фу.
Это неприятно.
Администрация университета думает так же, поэтому в ответ на жалобу студента они «временно перевели» Уоррена на работу, где он не будет контактировать с широкой общественностью.
Фу.
Это возмутительно.
Повторение Гартнером «Фу» и «Это неприятно», «Это возмутительно» дает аргумент в пользу защиты свободы слова, даже когда это слово выражается через неприязнь:
Помните поджигателей флага в Техасе? Нацистские марши в Скоки? Повсеместные протесты против военных операций? Защищенные граждане, каждый и все. Иногда неприятно. Иногда возмутительно. Иногда отвратительно.
Но никогда не бывает чудовищно.
Примеры на каждом шагу – повторение, повторение, повторение, приправленное вариацией. В конце статьи Гартнер отвечает на вопрос, какой посыл татуированный мужчина несет студентам в кампусе, многие из которых считают татуировки отвратительными:
Посыл вашего сообщения понятен:
Это школа, которая верит в свободу слова.
Это школа, которая защищает инакомыслие.
Это школа, которая дорожит Америкой.
Вот что должны говорить чиновники штата Айова.
И Джексон Уоррен, покрытый символами ненависти, должен олицетворять собой символ свободы.
Как мы видели в инструменте 20, количество примеров имеет значение, равно как и количество повторений. Три дают нам чувство целостности, а два обеспечивают сравнение и контраст – символ ненависти и символ свободы.
У Гартнера повторение никогда не бывает случайным. «Это рефрен, – сказал он Чипу Сканлану, –
ритмический рефрен каждый раз с разным припевом. Это почти музыкальное устройство. Я люблю бродвейские мюзиклы и всегда думал, что смогу написать мюзикл. Не мог написать музыку, но мог написать стихи, потому что мне нравится игра слов и рифмы, ритмы, такты и каденции. Иногда я думаю, что редакционные статьи – это стихи никогда не написанной песни».