50 величайших женщин — страница 5 из 51

Наталия Гончарова

СВЕТ КРАСОТЫ

Пожалуй, ни одна женщина в русской истории не вызывала на себя такое количество сплетен, клеветы и откровенной ненависти – не за какие-то свои личные качества, но просто потому, что она была такой, какой была. Робкой и застенчивой девочкой, которой слишком рано пришлось повзрослеть. Редкостной красавицей, в которую были влюблены даже те, кто не был с ней знаком. Женой первого поэта России, матерью его детей. Его вдовой, которая осмелилась вторично выйти замуж. На ее могиле написано: «Наталия Николаевна Ланская». Но в истории она осталась вечно юной Натали Гончаровой…

Род Гончаровых стал известен при Петре I, который высоко ценил парусину и холсты, сделанные на гончаровских заводах. Именно за «размножение и разведение парусных и полотняных фабрик» Гончаровым было пожаловано потомственное дворянство. Несколько поколений рода заработали огромное состояние – и все было растрачено Афанасием Николаевичем Гончаровым, жившим в неслыханной роскоши. Он был женат на Надежде Платоновне Мусиной-Пушкиной, от которой имел единственного сына Николая. К сожалению, Надежда Платоновна страдала душевным расстройством (что перешло по наследству и к ее сыну), проявившимся и усугубившимся из-за поведения ее мужа. В конце концов, устав от его капризов и измен, она от него ушла. Афанасий Николаевич сначала пожил холостяком за границей, затем поселился в своем имении Полотняный Завод, где завел гарем и продолжил тратить остатки своего состояния – к слову сказать, от былого фантастического богатства после его смерти остались только полтора миллиона долгов – чудовищных размеров сумма по тем временам.

Николай Афанасьевич не был похож на отца. Страстный и талантливый музыкант, чувствительный и нервный, он в то же время был очень хозяйственным и распорядительным. В восемнадцать лет он женился на фрейлине Наталье Ивановне Загряжской, старше его на два года. Она была полузаконной дочерью богатого помещика старинного рода и его любовницы-француженки. Начитанная, образованная, но довольно грубая в манерах, в молодости Наталья Ивановна была так красива, что у нее случился бурный роман с Алексеем Охотниковым, фаворитом императрицы Елизаветы Алексеевны – супруги Александра I. Весь двор счел себя оскорбленным изменой Охотникова – между прочим, императрица родила от него дочь, которая, правда, вскоре умерла. К Охотникову подослали наемного убийцу, а Наталью Ивановну срочно выдали замуж.

Через год после свадьбы молодые переехали в Полотняный Завод: Афанасий Николаевич как раз уехал за границу и поручил сыну управление имениями. Здесь, кроме родившегося в Петербурге сына Дмитрия, появились на свет почти все остальные их дети: Екатерина, Иван, Александрина и Сергей. Наталия, предпоследний ребенок, родилась в тамбовском имении, куда Гончаровы переехали из-за войны 1812 года: в Полотняном Заводе некоторое время была ставка Кутузова. Роды случились на следующий день после Бородинского сражения, 27 августа 1812 года – как потом говорила Наталия Николаевна, исторический день лишает ее возможности забыть счет прожитых лет.

Дела по управлению имениями шли хорошо, и семья жила счастливо – до тех пор, пока в 1812 году не вернулся из-за границы Афанасий Николаевич. Он сам взялся за дела и, как уже говорилось ранее, продолжал последовательно разорять семью. Через два года Николай Афанасьевич упал с лошади, сильно расшибся и с тех пор стал постепенно сходить с ума – пока в 1823 году окончательно не впал в буйное помешательство. Его пришлось держать дома, взаперти. Все заботы о семье легли на Наталью Ивановну. Тяжелая обстановка в доме чрезвычайно испортила ее характер. Дочерей она держала в абсолютном повиновении, всячески их притесняла, а сама все больше опускалась: как писал Пушкин, «она целый день пьет и со всеми лакеями живет». Тем не менее ей успешно удавалось вести дела семьи – что удивительно, особенно учитывая крайне бедственное материальное положение, в котором пребывали Гончаровы. Все дети получили прекрасное воспитание и отличались хорошим характером: были искренни, милы, доброжелательны, хорошо разбирались в искусстве – особенно Александрина и Наталия, которая даже писала стихи. Наталия, или Таша, как ее называли родные, была настоящим кумиром семьи – самая красивая из детей. Семья возлагала на нее большие надежды: ее выгодный брак мог поправить расстроившиеся дела Гончаровых. Несомненная красота – правильные черты лица, тончайшая (43 сантиметра!) талия и прекрасная фигура – освещалась тем не поддающимся описанию качеством, которое современники называли «поэтичностью», «чистейшей прелестью» и «несомненным очарованием». Отличительными чертами ее характера были предельная правдивость и искренность, чуткое сердце и огромная доброта. Болезненно скромная, мягкая, умная, сдержанная, кроткая, она с детства привыкла находиться в чужой воле, была податлива на чужое влияние и не выносила бурных проявлений эмоций. В своей юношеской тетради она записала как один из главных своих принципов: «Никогда никому не отказывать в просьбе, если только не противна она твоему понятию о Долге. Старайся до последней крайности не верить злу или что кто-нибудь желает тебе зла. Не осуждай никогда никого ни голословно, ни мысленно, а старайся найти если не оправдание, то хотя бы хорошие стороны, вызывающие жалость».

Таша обладала огромным тактом, была очень уравновешенна и выглядела даже холодной. Именно из-за кажущейся холодности у Наталии, когда она стала выезжать, не было страстных поклонников – хотя она и вызвала в свете фурор своей редкостной красотой. Ее сразу признали одной из первых красавиц Москвы – вместе с Александрой Алябьевой, в замужестве Киреевой. Алябьеву называли образцом классической красоты, в то время как Гончарова была образцом красоты романтической. Пушкин писал в послании «К вельможе»: «…Влиянье красоты ты живо чувствуешь. С восторгом ценишь ты и блеск Алябьевой, и прелесть Гончаровой».

Сам Александр Сергеевич впервые увидел Гончарову в декабре 1828 года – в ее первый светский сезон. Он тут же ей представился и заметил, что отныне вся его жизнь будет связана с ней. Он стал бывать у Гончаровых, а в апреле 1829-го сделал предложение. Наталья Ивановна ответила уклончиво: мол, Таша еще слишком молода и надо подождать.

Такой отказ, хоть и высказанный не прямо, можно объяснить многими причинами. Во-первых, Наталья Ивановна не теряла надежды на богатого жениха для дочери, а Пушкин, хоть и принадлежал к древнему роду, не имел ни постоянного дохода, ни достаточного капитала. Но и отказать прямо было невозможно – он был первым и пока единственным, кто попросил руки Таши.

Портрет Н. Гончаровой в детстве, 20-е гг. XIX века. Неизвестный художник

Могло сыграть свою роль и то обстоятельство, что московский свет не воспринимал Пушкина как серьезного человека, и тем более как солидного жениха: вольнодумец, безбожник, находящийся под полицейским надзором, к тому же легкомысленный любитель женщин. О его «донжуанском списке» до сих пор ходят легенды. Перешагнув тридцатилетний рубеж, Пушкин счел себя наконец созревшим для женитьбы – и немедленно начал свататься. Сначала, в ноябре 1826 года, к Софье Федоровне Пушкиной: увидев ее два раза, он влюбился и попросил своего друга, Василия Зубкова, сосватать ее – несмотря на то, что Софья уже была просватана. В то же время Пушкин ухаживал за Екатериной Ушаковой – девушкой красивой, очень умной и образованной, обладавшей живым характером. Однако предложения Ушаковой Пушкин так и не сделал – то ли откладывая «на потом», будучи уверенным в положительном ответе, то ли пребывая в поисках более достойной, на его взгляд, кандидатуры. В мае 1827 года Пушкин, будучи в Петербурге, увидел Анну Оленину, тут же влюбился, сделал предложение… Его приняли. Однако Пушкин к Олениной столь же быстро охладел и на вечер по случаю помолвки не явился. В это время Екатерина Ушакова уже была помолвлена за князя Долгорукова – Пушкин эту свадьбу расстроил, но сам предложения так и не сделал.

С Ташей Гончаровой поначалу шло по тому же сценарию: молниеносная влюбленность, сватовство и быстрое охлаждение. Сразу посвататься к Наталии помешал отъезд Пушкина в Петербург, а затем через Москву в Тифлис. Получив во время этой остановки уклончивый, хотя и ясный, отказ Натальи Ивановны, Пушкин не возвращался в Москву до сентября, а вернувшись – наткнулся у Гончаровых на ледяной прием. Обескураженный

Пушкин продолжил ездить к Ушаковым, где насмехался над собой и своей страстью к холодной «косоглазой мадонне». Через месяц Пушкин уехал в Петербург – и тут получил известие, что Наталия Гончарова сосватана за князя Мещерского. Ее образ все еще волнует поэта, но известие о ее скорой свадьбе вроде бы примиряет его с невозможностью жениться на ней. Но в феврале 1830 года из Москвы приехал один из приятелей Пушкина и привез привет от матери и дочери Гончаровых… Пушкин тут же бросился в Москву – и уже 6 апреля, в день Светлого Воскресения, сделал повторное предложение, которое на этот раз было принято.

Помолвка Таши с Мещерским расстроилась, так и не состоявшись, денег на дальнейшие выезды в свет почти не было – и Наталья Ивановна вспомнила о существовании Александра Пушкина.

Период жениховства был очень тяжелым. Наталья Ивановна, не скрывавшая своей нелюбви к Пушкину, как могла настраивала дочь против жениха – но Наталия Николаевна, без сомнения влюбленная в будущего мужа, сделала все, чтобы свадьба все-таки состоялась. Она, спокойная, застенчивая и скромная от природы, не позволяла жениху целовать себя – но осмеливалась противоречить матери, с которой ранее не могла и подумать спорить. Главным предлогом для откладывания свадьбы было приданое Таши: средств на него в семье не было, Наталья Ивановна наотрез отказывалась выдавать дочь «бесприданницей», а дедушка невесты, Афанасий Николаевич, денег не давал, зато надавал Пушкину множество хлопотливых и ненужных поручений. Как писал Пушкин своему другу Павлу Нащокину: «Дедушка свинья; он выдает свою третью наложницу замуж с 10 000 приданого, а не может заплатить мне моих 12 000 – и ничего своей внучке не дает». Помолвка несколько раз была на грани разрыва – в основном из-за того, что Наталья Ивановна устраивала Пушкину безобразные сцены, один раз дело почти дошло до составления так называемого «отступного трактата» – и каждый раз именно Таша добивалась их примирения. В конце концов деньги на приданое дал сам Пушкин – заложив свое имение. И свадьба с Натали, которую сам Пушкин называл «своей сто тринадцатой любовью», все-таки состоялась.

На мальчишнике Пушкин был необычно печален и мрачен. Перспектива семейной жизни пугала его… За неделю до свадьбы он написал Николаю Кривцову: «Ты без ноги, а я женат. Женат – или почти. <…> Мне 30 лет. В тридцать лет люди обыкновенно женятся – я поступаю как люди и, вероятно, не буду в том раскаиваться. К тому же я женюсь без упоения, без ребяческого очарования. Будущность является мне не в розах, но в наготе своей. Горести не удивят меня: они входят в мои домашние расчеты. Всякая радость будет мне неожиданностью».

Венчание состоялось 18 февраля 1831 года в церкви Большого Вознесения у Никитских ворот. Во время обряда с аналоя упали крест и Евангелие, потом кольцо Пушкина упало на ковер, а в руках у него потухла свеча. Чрезвычайно суеверный Пушкин побледнел и сказал: «Все дурные предзнаменования…» Когда молодые вернулись из церкви, Наталья Ивановна вошла в спальню – и тут со стены упало ее зеркало и разбилось вдребезги. «Не пройдет это даром», – заметила Наталья Ивановна и всю жизнь напоминала об этом Пушкину.

Свадебный ужин был устроен в новонанятой квартире на Арбате. На следующее утро Пушкин весь день болтал с друзьями – и не вспоминал про жену до обеда. Она, одна в чужом доме, проплакала все утро…

Неделю спустя Пушкин написал Петру Плетневу: «Я женат – и счастлив; одно желание мое, чтоб ничего в жизни моей не изменилось – лучшего не дождусь».

Однако перемены все же случились. Поначалу предполагалось, что молодожены будут полгода жить в Москве, но уже через два месяца Пушкины уезжают в Царское Село: Наталья Ивановна продолжала донимать Пушкина, и Наталия Николаевна, разрывавшаяся между любимым мужем и матерью, которой привыкла подчиняться, очень от всего этого страдала. Когда Пушкины проезжали через Петербург, их видела графиня Долли Фикельмон, давняя поклонница и близкий друг Пушкина (говорят, что даже больше, чем друг). Она так описала эту встречу: «Пушкин к нам приехал, к нашей большой радости. <…> Жена его – прекрасное создание; но это меланхолическое и тихое выражение похоже на предчувствие несчастья. Физиономии мужа и жены не предсказывают ни спокойствия, ни тихой радости в будущем; у Пушкина видны все порывы страстей; у жены вся меланхолия отречения от себя». Позже она же написала: «Жена его хороша, хороша, хороша! Но страдальческое выражение лба заставляет меня трепетать за ее будущее… Поэтическая красота госпожи Пушкиной проникает до самого сердца. Есть что-то воздушное и трогательное во всем ее облике, эта женщина не будет счастлива, в этом я уверена! Сейчас ей все улыбается, она совершенно счастлива, и жизнь открывается перед ней блестящая и радостная, а между тем голова ее склоняется и весь ее облик как будто говорит: «Я страдаю». Да, какую же трудную предстоит ей нести судьбу – быть женою поэта, и такого поэта, как Пушкин».

Быть женой Пушкина действительно было трудно. Он, настоящий донжуан до свадьбы, не перестал быть им и после – среди его возлюбленных называют даже сестру Наталии Александрину Николаевну. Ревность Наталии Николаевны его только смешила. Был у нее и такой – серьезный для любой женщины – повод обижаться: Пушкин не присутствовал при рождении ни одного из своих детей, которых было четверо: в мае 1832 года родилась дочь Мария, затем в июле 1833-го – сын Александр, в мае 1835-го – Григорий и в мае 1836-го – Наталия. Перерыв в рождении детей был связан с тем, что в марте 1834 года у Наталии Николаевны, утомившейся на масленичных балах, случился выкидыш. В свете не преминули посплетничать о том, что случившееся – следствие побоев мужа.

Ее тоже обвиняли: друзья Пушкина – в глупости и нежелании разделять его интересы, в непонимании его поэзии: и это при том, что сам Пушкин много говорил об уме Натали и о том, как она помогает ему советами; известно, что она, например, выполняла редакционные поручения для «Современника» в отсутствие Пушкина в Петербурге и сильно помогла журналу, достав для его издания бумагу. Враги же обвиняли Наталию Николаевну во многих грехах, главными из которых были кокетство и холодность.

Возможность кокетничать появилась у Наталии Николаевны уже в первое лето в Царском Селе: ее красоту заметили при дворе, и императрица пожелала видеть ее на придворных балах. Переехав осенью в Петербург, Наталия Николаевна уже была признанной первой придворной красавицей. В немалой степени это было заслугой ее тетки по матери, фрейлины Екатерины Ивановны Загряжской, охотно дававшей любимой племяннице деньги на туалеты и обладавшей огромными связями в придворных кругах. В ноябре 1831 года сестра Пушкина, Ольга Сергеевна, писала своему мужу Николаю Павлищеву: «Моя невестка – женщина наиболее здесь модная; она вращается в самом высшем свете, и говорят вообще, что она – первая красавица; ее прозвали Психеей». Пушкину нравилось то восхищение, которое вызывала в свете его Натали, он вывозил ее постоянно, гордясь красотой жены – и в то же время тяготясь ею, обилием ее поклонников. Дань ее красоте отдал сам император Николай – он открыто ухаживал за Натали, чем вызывал бешенство Пушкина. Из-за того, что императору хотелось видеть Натали на балах в Аничковом дворце (туда по традиции приглашались только избранные, лица с придворными званиями), Пушкину был пожалован чин камер-юнкера: младший придворный чин, который обычно получали выпускники придворных учебных заведений.

Но самой Натали никакие сплетни не касались: ее спокойствие и чистота, абсолютная правдивость и искренность ставили ее вне любых подозрений. До тех пор пока в Петербурге не появился молодой красавец-француз, барон Жорж-Шарль Дантес.

Дантес бежал из Франции после падения Бурбонов. По дороге в Россию он познакомился с голландским посланником в России Якобом-Теодором ван Геккереном и так ему понравился, что Геккерен предложил ему ехать в Россию вместе. В Петербурге Геккерен продолжал покровительствовать Дантесу: содержал, устроил в лучший в России полк – кавалергардский гвардейский, ввел в великосветские круги. Через два года Геккерен даже усыновил Дантеса и сделал наследником своего немалого состояния. Какие бы на самом деле ни были между ними отношения, молва утверждала: Геккерен был влюблен в своего приемного сына. Тем не менее он трогательно заботился о будущем Дантеса и подыскивал ему жену с хорошим приданым.

С Пушкиным Дантес познакомился летом 1834 года и вскоре стал часто бывать у Пушкиных. Дантес сразу же страстно влюбился в Натали, а в него – не менее страстно – влюбилась Екатерина Гончарова, самая глупая и некрасивая из сестер, на четыре года старше Дантеса. Обе сестры Натали по ее желанию уже несколько лет жили в доме Пушкиных: сам Пушкин сначала возражал, но потом понял, насколько тяжело им приходится рядом с матерью, и взял их к себе. Екатерина, желая чаще видеть Дантеса, сама устраивала его встречи со своей сестрой. Дантес ухаживал открыто, вызывающе, нагло: некоторые из друзей Пушкиных отказали ему от дома, когда он у них в гостях приставал к Натали. Но именно открытость и навязчивость его ухаживаний снимали с Натали все подозрения.

Летом 1836 года Екатерина Гончарова оказалась беременной. Геккерен изо всех сил возражал против женитьбы на ней своего приемного сына; он был против и увлечения Дантеса Наталией Николаевной. Открытое увлечение его приемного сына этой замужней красавицей, по слухам, любимицей самого императора, могло негативно сказаться и на матримониальных перспективах Дантеса, и на карьере самого Геккерена. Возможно, именно он приложил руку к анонимному пасквилю – диплому ордена Рогоносцев, который Пушкин и несколько его друзей получили в ноябре. Пушкин заподозрил в авторстве Геккеренов и послал им вызов. Геккерен, напуганный возможностью скандала, сделал все, чтобы замять дело: они с Дантесом приехали к Пушкиным и сделали предложение Екатерине: будто бы Дантес с самого начала ухаживал именно за нею. Пушкин дал согласие, и 10 января 1837 года состоялась свадьба. Екатерина была счастлива. Но Дантес не прекратил волочиться за Натали. Было даже тайное свидание: троюродная сестра Натали Идалия Полетика, по неизвестной до сих пор причине ненавидевшая Пушкина, по просьбе Дантеса пригласила Натали к себе – и сама скрылась, оставив их наедине. Дантес объяснялся Натали в любви, угрожал застрелиться – та не знала, что делать, и только неожиданно вошедшая дочь Идалии прервала эту тяжелую для нее сцену.

Пушкин тяжело переживал сложившуюся ситуацию. Все говорили, что он стал очень нервным, возбужденным, на него было тяжело смотреть. Тем не менее он настаивал на том, чтобы Наталия Николаевна продолжала выезжать – желая таким образом подчеркнуть, что им нечего бояться сплетен. Он был абсолютно уверен в невиновности Натали, но наглое поведение Дантеса выводило его из себя. На одном из балов тот во всеуслышание говорил скабрезности в адрес Натали – Пушкины тут же уехали, и на следующий день Дантес получил повторный вызов, который на этот раз был принят.

Дуэль состоялась 27 января 1837 года. О ней знали несколько человек, но никто из них ничего не сказал Натали. Пушкин уехал, когда жена с детьми была в гостях. На Дворцовой набережной Пушкин и его секундант Данзас встретили коляску с Наталией Николаевной – но она, близорукая, их не заметила, Пушкин смотрел в другую сторону, а Данзас не осмелился ее окликнуть…

Стрелялись на Черной речке. Пушкин был ранен в низ живота, упал, но нашел в себе силы выстрелить в Дантеса, ранив того в руку. Когда Александра Сергеевича принесли домой, Натали упала в обморок.

Умер Пушкин через два дня. Все это время он, несмотря на страдания, утешал жену, убеждая всех собравшихся в ее полной невиновности. Натали старалась ухаживать за мужем, хотя он, не желая, чтобы она видела его мучения, не пускал ее в комнату. 29 января его не стало… Она осталась вдовой в 24 года, с четырьмя маленькими детьми на руках.

По свидетельству друга Пушкиных, княжны Долгоруковой, Екатерина Дантес знала о предстоящей дуэли. Когда Долгорукова после дуэли приехала к Екатерине, та выбежала, нарядная, с радостным криком: «Какое счастье, Жорж вне опасности!» Правда, узнав о тяжелом состоянии Пушкина, заплакала… Когда Дантеса за участие в дуэли выслали из России, Екатерина пришла попрощаться с сестрами – и заявила Наталии, что «все ей прощает». Больше сестры не виделись – при родах четвертого ребенка Екатерина Дантес де Геккерен скончалась.

Императорским указом казна оплатила все долги Пушкина, вдове и детям была назначена пенсия. Если бы не это, семье пришлось бы очень тяжело…

Умирая, Пушкин велел жене: «Ступай в деревню, носи траур два года и потом выходи замуж, но за человека порядочного».

Наталия Николаевна была в трауре более четырех лет, да и потом каждую пятницу – день смерти Пушкина – облачалась в траур, молилась и соблюдала строгий пост. Поначалу Наталия с детьми и Александрина жили в Полотняном Заводе, но через два года, устав от постоянных сцен матери и невестки, жены старшего брата Дмитрия Николаевича, – вернулись в Петербург. Там они поселились на Аптекарском острове: скромно, уединенно, никуда не выезжая. Старинный друг Пушкина Петр Плетнев писал: «Живут совершенно по-монашески. Никуда не выезжают. Пушкина очень интересна. В ее образе мыслей и особенно в ее жизни есть что-то трогательно-возвышенное. Она не интересничает, но покоряется судьбе».

Наталия Николаевна преданно хранила память мужа: берегла его рукописи и письма, которые были у нее сложены в особые папки по датам; заботилась об издании его произведений, своими силами поставила мраморный памятник на могиле мужа в Святогорском монастыре недалеко от родового имения Пушкиных Михайловского.

В конце декабря 1841 года Натали, покупая детям подарки на Рождество, столкнулась с Николаем – и через несколько дней император пригласил ее снова бывать при дворе. Желание императора было равносильно приказу. И опять начались балы, приемы, победы… Но она отказывалась от всех брачных предложений. Кто-то, как она понимала, сватался не к ней, а лишь к вдове великого поэта, кто-то не смог бы стать достойным отцом ее детям, а дети были для нее важнее всего.

Но в 1844 году к Наталии Николаевне посватался кавалергардский офицер, генерал-майор Петр Петрович Ланской. Именно Ланской семь лет назад по просьбе Полетики, в которую тогда был влюблен, сторожил ее квартиру, пока Дантес объяснялся там с Натали. Кстати, все знавшие Ланского однозначно утверждали, что он никогда бы не связал с нею свою судьбу, если бы не был абсолютно уверен в ее чистоте и невинности, – его понятия о чести были очень строгими. Ланскому было сорок пять лет, он

был очень красив и добродушен. Неизвестно, почему Наталия Николаевна приняла именно его предложение, но в браке с ним она – по своему собственному признанию – наконец нашла свое женское счастье. Император Николай хотел быть на свадьбе посаженым отцом, но Наталия Николаевна настояла, чтобы все было как можно скромнее.

Во втором браке Наталия Николаевна родила еще трех дочерей – Александрину, Софью и Елизавету.

Портрет Пушкиной-Ланской, 1849 г. В.И. Гау

Дети составляли теперь главный смысл жизни Наталии Николаевны. Больше всего хлопот доставляли уже подросшие старшие, особенно Наталия. Внешне очень похожая на отца, она тем не менее была настоящей – в мать – красавицей. Когда ей было всего 15 лет, в нее влюбился Михаил Дубельт, ровно в два раза старше ее. Он был сыном Леонтия Дубельта, начальника корпуса жандармов, в свое время испортившего немало крови Пушкину. У Михаила была масса недостатков: легкомысленный, игрок, с взрывным характером, но очень красивый, умный и обаятельный. Несмотря на все возражения семьи, Наталия Александровна в 1853 году обвенчалась с ним. Брак продлился недолго: Дубельт промотал все приданое жены, бурно ее ревновал и даже бил – на теле Наталии на всю жизнь остались следы его шпор. В 1862 году она, забрав своих троих детей, уехала от мужа – сначала к тетке в Венгрию, затем в Ниццу. Детей она оставила матери. Перед отъездом дочери за границу Наталия Николаевна вручила ей единственное, что у нее было ценного, – письма к ней Александра Пушкина и свои письма к нему. В случае нужды за них можно будет получить хорошие деньги. Письма эти Наталия Александровна через много лет продала за 5000 золотых Ивану Тургеневу, который успел опубликовать только пушкинские письма.

В Ницце Наталия Александровна сошлась с принцем Николаем Вильгельмом Нассау, с которым была знакома еще с 1856 года.

Н.Н. Пушкина, 4 июля 1844 г. Н.П. Ланской

В 1867 году они обвенчались, и ей был пожалован титул графини Меренберг. Венчание проходило в присутствиии английской королевы Виктории в Лондоне. Официальный развод с Дубельтом состоялся только через год.

В этом браке у нее было еще трое детей. Старшая из них Софья в 1891 году вышла замуж за великого князя Михаила Михайловича, внука императора Николая I. Таким образом, сложные отношения Пушкина и императора нашли своеобразное завершение… Александр III, категорически не одобрявший морганатические браки в своей семье, в гневе навсегда запретил своему двоюродному брату и его жене возвращаться в Россию. Софье и ее потомкам королева Виктория пожаловала титул графов де Торби.

Мария Александровна Пушкина вышла замуж только в 1860-м, когда ей было без малого 27 лет, за Леонида Гартунга, однополчанина ее брата Александра. На фоне все еще ослепительной матери и прекрасной сестры Мария не выглядела красавицей – но Лев Толстой, очарованный ее портретом работы Ивана Макарова, придал своей Анне Карениной внешность Марии Гартунг.

Наталия Николаевна в это время уже тяжело болела – легкие. Зимой 1861 года она уехала с мужем и младшими детьми на лечение за границу. Именно там красота Наталии Николаевны блеснула в последний раз. Она, после смерти Пушкина всегда одевавшаяся очень скромно, обычно в темные платья, пошла на маскарад (кстати, это был первый бал ее дочери Александры) – и произвела настоящий фурор. Ей было пятьдесят. А на следующий год Наталия Николаевна, возвращаясь из Москвы с крестин своего внука, Александра Александровича Пушкина, сильно простудилась – и через два месяца, 26 ноября 1863 года, умерла. Ее похоронили на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры. На ее могиле лежит простая плита с надписью: «Наталья Николаевна Ланская».

Наталия Николаевна Ланская. Фотография конца 1850-х гг.

Петр Ланской пережил жену на четырнадцать лет. Последние годы он, тяжелобольной, каждый вечер говорил: «Одним днем еще ближе к моей драгоценной Наташе!»

Старший сын Пушкина Александр сделал военную карьеру, дослужившись до чина генерал-майора. В 1858 году он по большой любви женился на Софье Александровне Ланской, племяннице и воспитаннице отчима, Петра Ланского. Влюбленных даже не хотели венчать, посчитав их кровными родственниками, – потребовались ходатайства Наталии Николаевны и личное распоряжение императора. Софья Александровна умерла через семнадцать лет, оставив после себя одиннадцать детей. Через восемь лет Александр женился вторично на Марии Александровне Павловой, надеясь обрести в ней достойную мать своим младшим детям, но увы – брак этот счастливым не был… После отставки Александр Александрович занимался женским образованием – был членом совета по учебной части Екатерининского и Александровского женских институтов (где обучались дочери и члены семей русских офицеров; многие из воспитанниц были сиротами), председателем Московского опекунского совета, попечителем приютов и пансионов. Он скончался в весьма преклонном возрасте в 1914 году.

Его брат Григорий в основном занимался попечением об отцовском наследстве – именно его трудами была сохранена и превращена в музей усадьба Пушкиных Михаиловское. Он тоже служил, но рано вышел в отставку и поселился в Михайловском вместе со своей «гражданской женой» – француженкой, от которой у него было три дочери. Официально он женился лишь не скоро после ее смерти, в 1883 году, на Варваре Алексеевне Мельниковой. В ее имении Маркучай под Вильно он прожил последние годы и скончался в 1905 году.

Наталию Николаевну и при жизни окружали сплетни и слухи, несправедливые обвинения и откровенная клевета. Все это продолжилось и после ее смерти, продолжается до сих пор. Стало принято ругать Наталию Николаевну за все: за то, что вышла за Пушкина замуж, и за то, что, как принято говорить, она не любила его, хотя на самом деле все было иначе; за то, что вдохновляла, и за то, что была равнодушна; за то, что он любил ее, и за то, что ее любили другие. За то, что ей Богом была дана божественная красота, и за то, что величайший поэт России оценил эту красоту. Ибо красота – была. Истинная, настоящая, «чистейшей прелести чистейший образец», как и вся жизнь этой удивительной женщины, озарившей своим светом мир…

Любовь Менделеева-Блок

ПРЕКРАСНАЯ ДАМА РУССКОЙ ПОЭЗИИ

Трудно через толщу прошедшего столетия разглядеть образ девушки, вызвавшей небывалый в русской поэзии поток песнопений. Если судить по фотографиям, красивой ее не назовешь – грубоватое, немного скуластое лицо, не очень выразительное, небольшие сонные глаза. Но когда-то она была полна юного обаяния и свежести – румяная, золотоволосая, чернобровая. В молодости любила одеваться в розовое, потом предпочитала белый мех. Земная, простая девушка. Дочь гениального ученого, жена одного из величайших русских поэтов, единственная настоящая любовь другого…

Родилась она 17 апреля 1882 года. Ее отец – Дмитрий Иванович Менделеев, талантливейший ученый. Судьба его, к сожалению, типична для многих талантливых людей. Он не был допущен в Академию наук, его выжили из Санкт-Петербургского университета и словно в ссылку отправили возглавлять организованную им Главную палату мер и весов. Он поражал всех, кто с ним сталкивался, блеском научного гения, государственным складом ума, необъятностью интересов, неукротимой энергией и причудами сложного и довольно тяжелого характера. После отставки из университета он большую часть времени проводил в своем имении Боблово. Там, в доме, выстроенном по его собственному проекту, он жил со своей второй семьей – женой Анной Ивановной и детьми Любой, Ваней и близнецами Марусей и Васей. По воспоминаниям Любови Дмитриевны, детство у нее было счастливое, шумное, радостное. Детей очень любили, хотя особо не баловали.

По соседству, в имении Шахматово, поселился со своей семьей старинный друг Дмитрия Ивановича – ректор Петербургского университета, профессор-ботаник Андрей Николаевич Бекетов. И он сам, и его жена Елизавета Григорьевна, и четыре их дочери были людьми очень одаренными, любили литературу, были знакомы со многими великими людьми того времени – Гоголем, Достоевским, Львом Толстым, Щедриным – и сами активно занимались переводами и литературным творчеством.

В январе 1879 года Александра Андреевна, третья дочь Бекетова, после бурного романа вышла замуж за молодого юриста Александра Львовича Блока. Сразу после свадьбы молодые уехали в Варшаву, куда Блок только что получил назначение. Брак оказался неудачным: у молодого супруга оказался ужасный характер, он бил и унижал жену. Когда осенью 1880 года Блоки приехали в Петербург – Александр Львович собирался защищать диссертацию, Бекетовы едва узнали в замученной, запуганной женщине свою дочь. Ко всему прочему, она была на восьмом месяце беременности… Муж вернулся в Варшаву один – родители Александру Андреевну не отпустили. Когда Блок, узнав о рождении сына Александра, приехал за женой, его со скандалом выставили из дома Бекетовых. С огромным трудом, с бурными объяснениями и даже драками, Александру с сыном оставили в доме отца. Развод она не могла получить несколько лет – пока Александр Львович сам не надумал снова жениться. Но через четыре года и вторая жена сбежала от него вместе с маленькой дочерью.

В 1889 году Александра Андреевна вторично вышла замуж – за поручика лейб-гвардии Гренадерского полка Франца Феликсовича Кублицкого-Пиоттух. Брак тоже не был удачным. Детей у Александры Андреевны больше не было.

Саша Блок жил в атмосфере полного обожания – особенно со стороны матери. Она всячески поощряла его увлечение поэзией. Именно она познакомила сына с сочинениями Владимира Соловьева, чьи идеи о земной и небесной любви, о Вечной Женственности сильно повлияли на мировоззрение Александра Блока. Свою роль сыграли в увлечении Соловьевым и родственные связи с известным философом: двоюродная сестра матери Блока была замужем за братом Владимира Соловьева Михаилом.

То, насколько соловьевские идеи повлияли на юного Блока, проявилось уже в первом его увлечении: летом 1897 года на немецком курорте Бад Наугейм, куда он сопровождал свою мать, он познакомился с Ксенией Михайловной Садовской, женой статского советника и матерью троих детей – ему было 16, ей – 37. Он назначает ей свидания, увозит в закрытой карете, пишет ей восторженные письма, посвящает стихи, называет ее «Мое Божество», обращается к ней – «Ты», с прописной буквы. Так он и потом будет обращаться к своим возлюбленным. В Петербурге между ними возникает связь… и постепенно Блок охладевает к ней. Поэзия и проза жизни оказались для поэта-романтика несовместимы.

Любовь Менделеева с подругой в гимназии

С осознанием этого Блок начинает новый роман, переросший в главную любовь его жизни, – он знакомится с Любовью Дмитриевной Менделеевой.

Собственно говоря, знакомы они были давно: когда Менделеев и Бекетов вместе служили в университете, четырехлетнего Сашу и трехлетнюю Любу вывозили гулять вдвоем в университетский сад. Но с тех пор они не встречались – пока весной 1898 года Блок случайно не столкнулся на выставке с Анной Ивановной Менделеевой, которая пригласила его бывать в Боблове.

В начале июня семнадцатилетний Александр Блок приехал в Боблово – на белом коне, в элегантном костюме, мягкой шляпе и щегольских сапогах. Позвали Любу – она пришла в розовой блузке с туго накрахмаленным стоячим воротничком и маленьким черным галстуком, неприступно строгая. Ей было шестнадцать лет. Она сразу произвела впечатление на Блока, а ей он, наоборот, не понравился: она назвала его «позером с повадками фата». В разговоре, однако, выяснилось, что у них есть масса общего: например, оба они мечтали о сцене. В Боблове началась оживленная театральная жизнь: по предложению Блока поставили отрывки из шекспировского «Гамлета». Он играл Гамлета и Клавдия, она – Офелию. Во время репетиций Люба буквально заворожила Блока своей неприступностью, величием и строгостью. После спектакля они пошли прогуляться – впервые оставшись наедине. Именно эту прогулку оба вспоминали потом как начало их романа.

По возвращении в Петербург встречались уже реже. Любовь Дмитриевна стала постепенно отдаляться от Блока, становясь все суровее и неприступнее. Она считала унизительной для себя влюбленность в этого «низкого фата» – и постепенно эта влюбленность прошла.

Следующей осенью Блок уже считает знакомство прекратившимся и перестает бывать у Менделеевых. Любовь Дмитриевна отнеслась к этому безразлично.

В 1900 году она поступила на историко-филологический факультет Высших женских курсов, завела новых подруг, пропадала на студенческих концертах и балах, увлеклась психологией и философией. О Блоке она вспоминала с досадой.

Блок к тому времени был увлечен различными мистическими учениями. Однажды, будучи в состоянии, близком к мистическому трансу, он увидел на улице Любовь Дмитриевну, которая шла от Андреевской площади к зданию курсов. Он шел сзади, стараясь остаться незамеченным. Потом он опишет эту прогулку в зашифрованном стихотворении «Пять изгибов сокровенных» – о пяти улицах Васильевского острова, по которым шла Любовь Дмитриевна. Потом еще одна случайная встреча – на балконе Малого театра во время представления «Короля Лира». Он окончательно уверился в том, что она – его судьба.

Для любого мистика совпадения не являются просто случайностью, они – проявление высшего разума, божественной воли. В ту зиму Блок бродил по Петербургу в поисках Ее – своей великой любви, которую он назовет потом Таинственной Девой, Вечной Женой, Прекрасной Дамой… И случайно встреченная Любовь Дмитриевна естественно и таинственно слилась в его представлении с тем возвышенным образом, который он искал, переполненный идеями Владимира Соловьева.

Юный Блок в своей любви стал верным последователем соловьевского учения. Реальный образ любимой девушки был им идеализирован и слился с соловьевским представлением о Вечной Женственности. Это проявилось в его стихах, собранных потом в сборник «Стихи о Прекрасной Даме». Такое слияние земного и божественного в любви к женщине не было изобретением Блока – до него были трубадуры, Данте, Петрарка, немецкие романтики Новалис и Клеменс Брентано, да и сам Соловьев обращал свои стихи не только к мифологической Софии Премудрости, но и к реальной Софье Петровне Хитрово. Но только Блоку удалось действительно соединиться со своей возлюбленной – и на своем опыте понять, к какой трагедии это может привести.

Любовь Блок (в гамаке) в усадьбе Менделеевых Боблово

Любовь Дмитриевна была человеком душевно здоровым, трезвым и уравновешенным. Она навсегда осталась чужда всякой мистике и отвлеченным рассуждениям. По своему складу характера она была абсолютной противоположностью мятущемуся, в высшей степени тонко чувствующему Блоку. Она как могла сопротивлялась, когда Блок пытался привить ей свои понятия о «несказанном», повторяя: «Пожалуйста, без мистики!» Блок оказался в досадном положении: та, кого он сделал героиней и главным божеством своей религии и мифологии, отказывалась от предназначенной ей роли. Любовь Дмитриевна, уставшая от неустанного, утомлявшего ее экзальтированного поклонения, даже хотела порвать с ним всяческие отношения. Не порвала. Он хотел покончить с собой. Не покончил. Она постепенно вновь становится суровой, надменной и недоступной. Блок сходил с ума. Были долгие прогулки по ночному Петербургу, сменявшиеся периодами равнодушия и ссор. Так продолжалось до ноября 1902 года.

В ночь с 7 на 8 ноября курсистки устраивали в зале Дворянского собрания благотворительный бал. Любовь Дмитриевна пришла с двумя подругами, в парижском голубом платье. Как только Блок появился в зале, он не раздумывая направился к тому месту, где она сидела, – хотя она была на втором этаже и ее не было видно из зала. Они оба поняли, что это – судьба. После бала он сделал ей предложение. И она приняла его.

Свою помолвку они долго скрывали. Лишь в самом конце декабря Блок рассказал обо всем матери. 2 января он сделал официальное предложение семье Менделеевых. Дмитрий Иванович был очень доволен тем, что его дочь решила связать свою судьбу с внуком Бекетова. Со свадьбой, однако, решили повременить.

К этому времени Блок уже стал приобретать известность как талантливый поэт. Руку к этому приложил его троюродный брат, сын Михаила Соловьева Сергей. Александра Андреевна присылала в письмах к Соловьевым стихи сына – и Сергей распространял их среди своих друзей, членов кружка «аргонавтов». Особенное впечатление стихи Блока произвели на старинного друга Сергея Бориса Бугаева, сына известного профессора-математика, который прославился под псевдонимом Андрей Белый. 3 января Блок, узнав от Соловьевых, что Белый собирается написать ему, отправляет свое письмо – в тот же день, что и сам Белый. Разумеется, оба восприняли это как «знак». Переписка бурно развивается, и скоро все трое – Белый, Блок и Сергей Соловьев – называют друг друга братьями и клянутся в вечной верности друг другу и идеям Владимира Соловьева.

16 января произошла трагедия: скончался от воспаления легких Михаил Соловьев. Едва он в последний раз закрыл глаза, его жена вышла в соседнюю комнату и застрелилась.

Для Блока, который был очень близок с Соловьевыми, это стало важнейшей вехой: «Я потерял Соловьевых и приобрел Бугаева».

11 марта выходит подборка стихов Блока в журнале «Новый путь» – всего три стихотворения, но их заметили. Потом появилась публикация в «Литературно-художественном сборнике», а в апреле в альманахе «Северные цветы» – цикл под заглавием «Стихи о Прекрасной Даме».

Многие из окружения Менделеева негодовали, что дочь такого великого ученого собирается выходить замуж за «декадента». Сам Дмитрий Иванович стихи своего будущего зятя не понимал, но уважал его: «Сразу виден талант, но непонятно, что хочет сказать». Возникли разногласия и между Любой и Александрой Андреевной – виной этому были нервозность матери Блока и ее ревность к невесте сына. Но тем не менее 25 мая Блок и Любовь Дмитриевна обручились в университетской церкви, а 17 августа в Боблове состоялась свадьба. Шафером невесты был Сергей Соловьев. Любовь Дмитриевна была в белоснежном батистовом платье с длинным шлейфом. Вечером молодые уехали в Петербург. 10 января 1904 года они по приглашению Белого приезжают в Москву.

Они пробыли там две недели, но оставили о себе прочную память. В первый же день Блоки навещают Белого. Тот, впервые воочию увидевший своего названого брата, разочарован: по прочтении стихов Блока он ожидал увидеть болезненного, невысокого инока с горящими глазами. А перед ним появился высокий, немного застенчивый, модно одетый светский красавец, с тонкой талией, здоровым цветом лица и золотыми кудрями, сопровождаемый нарядной, немного чопорной пышноволосой молодой дамой в меховой шапочке и с огромной муфтой. Тем не менее уже к концу визита Белый был очарован и Блоком, и его женой – она покорила его своей земной красотой, золотыми косами, женственностью, непосредственностью и звонким смехом. За две недели Блоки обворожили все поэтическое общество Москвы. Блока все признали за великого поэта, а Любовь Дмитриевна своей красотой, скромностью, простотой и изяществом всех очаровала. Белый дарил ей розы, Соловьев – лилии. Символистское сознание «аргонавтов» безоговорочно увидело в Блоке своего пророка, а в его жене – воплощение той самой Вечной Женственности. Их свадьба была воспринята как священная мистерия, предвещавшая обещанное Владимиром Соловьевым мировое очищение.

Порой эта суета переходила все границы меры и такта. Блоки очень быстро устали от постоянных назойливых вторжений в их личную жизнь и почти бежали в Петербург.

Идеальный на первый взгляд союз поэта и музы был тем не менее далеко не таким счастливым. С ранней юности в сознании Блока образовался разрыв между любовью плотской, телесной, и духовной, неземной. Победить его он не смог до конца жизни. После женитьбы Блок сразу же стал объяснять своей молодой жене, что им не надо физической близости, которая лишь помешает их духовному родству. Он считал, что плотские отношения не могут быть длительными и что, если это произойдет, они в конце концов неизбежно расстанутся. Осенью 1904 года они тем не менее стали по-настоящему мужем и женой – но их физические отношения носили эпизодический характер и к весне 1906 года прекратились вовсе.

А весной 1904 года в Шахматове к гостившим там Блокам приехали Сергей Соловьев и Андрей Белый. Они постоянно ведут с Блоком философские беседы, а Любовь Дмитриевну просто преследуют своим экзальтированным поклонением. Каждому ее действию приписывалось огромное значение, все ее слова истолковывались, наряды, жесты, прическа обсуждались в свете высоких философских категорий. Сначала Любовь Дмитриевна охотно принимала эту игру, но затем это стало тяготить и ее, и окружающих. Блок тоже едва терпел. Отношения с Соловьевым он практически закончит через год. С Белым его свяжут на долгие годы совсем другие отношения.

В 1905 году поклонение Любови Дмитриевне как неземному существу, воплощению Прекрасной Дамы и Вечной Женственности сменилось у Андрея Белого, вообще склонного к аффектам и экзальтации, сильной любовной страстью – единственной его настоящей любовью. Отношения между ним и Блоками запутались неимоверно, в неразберихе были повинны все – и Блок, постоянно уходивший от объяснения, и Любовь Дмитриевна, не умевшая принимать твердых решений, и больше всех сам Белый, за три года доведший себя до патологического состояния и заразивший своей истерикой остальных.

Летом 1905 года Сергей Соловьев со скандалом – он поссорился с Александрой Андреевной – уехал из Шахматова. Блок взял сторону матери, Белый – Сергея. Он тоже уехал, но перед отъездом успел запиской объясниться Любови Дмитриевне в любви. Та рассказала обо всем свекрови и мужу. Осенью Блок и Белый обмениваются многозначительными письмами, обвиняя друг друга в изменах идеалам дружбы и тут же каясь в грехах. Любовь Дмитриевна пишет Белому, что остается с Блоком. Белый отвечает ей, что он порывает с ней, потому что понял, что в его любви не было «ни религии, ни мистики». Однако успокоиться он не может и 1 декабря приезжает в Петербург. В ресторане Палкина происходит встреча Блоков и Белого, закончившаяся очередным примирением. Вскоре Белый уезжает обратно в Москву, но возвращается оттуда злой: Блок опубликовал пьесу «Балаганчик», в которой осмеял и московских «аргонавтов», и сложившийся любовный треугольник, и самого себя. Новые письма, новые объяснения и ссоры… Особое негодование у Белого вызвала фигура Коломбины – в образе глупой картонной куклы Блок осмелился изобразить его Прекрасную Даму, Любовь Дмитриевну…

Сама Любовь Дмитриевна в то время чувствовала себя ненужной мужу, «брошенной на произвол каждого, кто стал бы за ней упорно ухаживать», как она сама писала. И тут вновь появляется Белый, который все настойчивее зовет ее бросить Блока и жить с ним. Она долго колебалась – и наконец согласилась. Даже поехала как-то к нему, но – Белый допустил какую-то неловкость, и она тут же оделась и исчезла. Белый говорит с Блоком – и тот отстраняется, предоставив решение жене. Она снова рвет с Белым, снова мирится, опять рвет… Белый пишет Блоку письма, в которых умоляет его отпустить Любовь Дмитриевну к нему, Блок писем даже не вскрывает. В августе 1906-го Блоки приезжают к Белому в Москву – в ресторане «Прага» происходит тяжелый разговор, закончившийся сердитым бегством Белого. Он все еще думает, что любим и что только обстоятельства и приличия стоят на его пути. Друг Белого, поэт и критик Эллис (Лев Кобылинский), подбил его вызвать Блока на дуэль – Любовь Дмитриевна пресекла вызов на корню. Когда Блоки из Шахматова переезжают в Петербург, Белый следует за ними. После нескольких тяжелых встреч все трое решают, что в течение года им не следует встречаться, чтобы потом попытаться выстроить новые отношения. В тот же день Белый уезжает в Москву, а затем – в Мюнхен.

Во время его отсутствия друзья Белого по его просьбе уговаривают Любовь Дмитриевну ответить на его чувства. Она же полностью избавилась от этого увлечения. Осенью 1907 года они несколько раз встречаются – и в ноябре расстаются окончательно. В следующий раз они встретятся лишь в августе 1916 года, а затем – на похоронах Блока.

В ноябре 1907 года Блок влюбился в Наталью Волохову – актрису труппы Веры Комиссаржевской, эффектную сухощавую брюнетку. Она играла Коломбину в блоковской пьесе «Балаганчик», и познакомились они на вечеринке после премьеры. Наталья попросила Блока написать для нее что-нибудь, что она могла бы читать со сцены… Ей было 28 (Блоку – 26). Блок посвятит ей циклы «Снежная маска» и «Фаина». Роман бурный, речь даже заходила о разводе Блока и браке с Волоховой. Любовь Дмитриевна переживала все это тяжело: еще не зажили раны после унизительного для нее расставания с Белым, как Блок приводит в их дом свою новую возлюбленную. Однажды Любовь Дмитриевна пришла к Волоховой и предложила взять на себя все заботы о Блоке и его дальнейшей судьбе. Та отказалась, таким образом признав свое временное место в жизни Блока. Любовь Дмитриевна даже подружится с нею – дружба эта пережила и роман, который длился всего год, и даже самого Блока.

Теперь Любовь Дмитриевна пытается самоутвердиться в жизни. Она мечтает о карьере трагической актрисы, чем раздражает Блока, не видевшего в ней никакого таланта. Найдя для себя новое дело – театр, она одновременно нашла и свое новое положение в мире. Постепенно она стала на тот путь вседозволенности и самоутверждения, которым так похвалялись в декадентско-интеллигентской среде и которым во многом следовал Блок. Он находил выход своим плотским желаниям в случайных связях – по его собственным подсчетам, у него было более 300 женщин, многие из которых – дешевые проститутки. Любовь Дмитриевна же уходит в «дрейфы» – пустые, ни к чему не обязывающие романы и случайные связи. Она сходится с Георгием Ивановичем Чулковым – другом и собутыльником Блока. Типичный декадентский болтун, он тем не менее легко добивается того, чего тщетно домогался Белый, – за что Белый смертельно его возненавидел. Сама Любовь Дмитриевна характеризует этот роман как «необременительную любовную игру». Блок относился к этому иронически и с женой в объяснения не вступал.

20 января 1907 года скончался Дмитрий Иванович Менделеев. Любовь Дмитриевна была сильно подавлена этим, и ее роман плавно сошел на нет. В конце весны она – одна – уезжает в Шахматове, откуда шлет Блоку нежные письма – словно ничего и не произошло. Тот отвечает ей не менее нежно.

Зимой Любовь Дмитриевна поступает в труппу Мейерхольда, которую тот набирает для гастролей на Кавказе. Выступала она под псевдонимом Басаргина. Таланта актрисы в ней не было, но она очень много работала над собой. Пока она была на гастролях, Блок расстался с Волоховой. А у Любови Дмитриевны завязывается новый роман – в Могилеве она сходится с начинающим актером Дагобертом (Константином Давидовским), на год моложе ее. Об этом увлечении она немедленно сообщает Блоку. Они вообще постоянно переписываются, высказывая друг другу все, что у них на душе. Но тут Блок замечает в ее письмах какие-то недомолвки… Все разъясняется в августе, по ее возвращении: она ждала ребенка. Любовь Дмитриевна, ужасно боявшаяся материнства, хотела избавиться от ребенка, но слишком поздно спохватилась. С Дагобертом она к тому времени давно рассталась, и Блоки решают, что для всех это будет их общий ребенок.

Сына, родившегося в начале февраля 1909 года, назвали в честь Менделеева Дмитрием. Он прожил всего восемь дней. Блок переживает его смерть гораздо сильнее своей жены… После его похорон он напишет знаменитое стихотворение «На смерть младенца».

Оба были опустошены и раздавлены. Чтобы хоть как-то успокоиться, примириться, Блоки решают поехать в Италию. На следующий год снова путешествуют по Европе. Любовь Дмитриевна пытается вновь наладить семейную жизнь – но хватило ее ненадолго. Она постоянно ссорится с матерью Блока – сцены проходят так бурно и часто, что Блок даже подумывает съехать от них обеих в отдельную квартиру. Весной 1912 года образуется новое театральное предприятие – «Товарищество актеров, художников, писателей и музыкантов». Любовь Дмитриевна была одним из инициаторов и спонсоров этого предприятия. Труппа поселилась в финских Териоках. У нее снова роман – со студентом-юристом, на 9 лет моложе ее. Она уезжает за ним в Житомир, возвращается, снова уезжает, просит Блока отпустить ее, предлагает жить втроем, умоляет помочь ей… Блок тоскует без нее, она скучает вдали от него, но остается в Житомире – роман идет тяжело, ее возлюбленный пьет и устраивает ей сцены. В июне 1913 года Блоки, договорившись, вместе едут во Францию. Она постоянно просит его о разводе. А он понимает, что любит ее и нуждается в ней, как никогда… В Россию они возвращаются порознь.

В январе 1914-го Блок влюбляется в оперную певицу Любовь Александровну Андрееву-Дельмас, увидев ее в роли Кармен, – он посвятит ей цикл стихов «Кармен». В любви к ней он наконец смог соединить земную и духовную любовь. Именно поэтому Любовь Дмитриевна восприняла этот роман мужа спокойно и не ходила объясняться, как в случае с Волоховой. Страсть прошла быстро, связь тянулась еще несколько месяцев, но дружеские отношения Блока и Дельмас продолжались почти до самой смерти Блока.

Любовь Дмитриевну никак нельзя назвать женщиной заурядной. В ней чувствовался человек нелегкого, крайне замкнутого характера, но, бесспорно, очень сильной воли и очень высокого представления о себе, с широким кругом духовных и интеллектуальных запросов. Иначе почему Блок, при всей сложности их отношений, неизменно обращался к ней в самые трудные минуты своей жизни?

Блок всю жизнь расплачивался за сломанную им семью – сознанием вины, терзаниями совести, отчаянием. Он не переставал любить ее, что бы с ними ни происходило. Она – «святое место души». А с нею все было гораздо проще. Она не испытывала серьезных душевных мук, смотрела на вещи трезво и эгоистично.

Целиком уйдя в свою личную жизнь, она в то же время постоянно взывала к жалости и милосердию Блока, утверждая, что, если он оставит ее, она погибнет. Она знала его благородство и верила в него. И он принял на себя эту тяжелую миссию.

Биарриц, 1913 г.

Начавшаяся война и последовавший за ней революционный разброд нашли свое отражение в творчестве Блока, но мало повлияли на его семейную жизнь. Любовь Дмитриевна по-прежнему пропадает на гастролях, он тоскует без нее, пишет ей письма. Во время войны она стала сестрой милосердия, потом возвращается в Петроград, где изо всех сил налаживает разваленный войной и революцией быт – достает продукты, дрова, организует вечера Блока, сама выступает в кабаре «Бродячая собака» с чтением его поэмы «Двенадцать». В 1920 году она поступает на работу в театр Народной комедии, где у нее вскоре завязывается роман с актером Жоржем Дельвари, он же – клоун Анюта. Ей «страшно хочется жить», она все время проводит в обществе своих новых друзей. А Блок окончательно понимает – в его жизни были и будут «только две женщины – Люба и все остальные». Он уже тяжело болен – врачи не могут сказать, что это за болезнь. Постоянно высокая температура, которую нельзя было ничем сбить, слабость, сильные боли в мышцах, бессонница… Ему советовали уехать за границу, а он отказывался. Наконец согласился уехать, но тянули с разрешением на выезд. Ленин категорически был против его отъезда. Ни просьбы Луначарского, ни просьбы Горького не действовали на него. Несколько месяцев обсуждался этот вопрос в Кремле. Он умер в тот день, когда прибыл заграничный паспорт, – 7 августа 1921 года. Газеты не выходили, и о его смерти было сообщено лишь в рукописном объявлении на дверях Дома писателей. Хоронил его весь Петербург.

В пустой комнате Любовь Дмитриевна и Александра Андреевна вместе плакали над его гробом.

Они, постоянно ссорившиеся при жизни Блока, после его смерти будут жить вместе – в одной комнате уплотненной, ставшей коммунальной, квартиры. Жизнь будет тяжелая: Блока вскоре почти перестанут издавать и денег почти не будет. Любовь Дмитриевна отойдет от театра и увлечется классическим балетом. Александра Андреевна проживет еще два года. После ее смерти Любовь Дмитриевна устроится с помощью своей подруги Агриппины Вагановой на работу в Хореографическое училище при Театре оперы и балета им. Кирова – бывшем Мариинском, где будет преподавать историю балета. Теперь училище носит имя Вагановой. Любовь Дмитриевна станет признанным специалистом в теории классического балета, напишет книгу «Классический танец. История и современность» – она будет издана через 60 лет после ее смерти. Личной жизни после смерти Блока она практически не ведет, решив стать вдовой поэта, которому так и не смогла стать женой. О своей жизни с ним она тоже напишет – назовет книгу «И быль и небылицы о Блоке и о себе». Умерла она в 1939 году – еще нестарая женщина, в которой почти невозможно уже было увидеть Прекрасную Даму русской поэзии…

Ирина Юсупова

ГОЛУБАЯ КРОВЬ

В этой хрупкой, невероятно красивой девушке текла кровь одного из знатнейших родов Европы. Казалось, ее ждет блестящая судьба – дочь великого князя, жена самого завидного жениха империи, фантастически богатого красавца и аристократа; ей суждено было прожить спокойную, счастливую жизнь за спиной у обожавшего ее мужа. Но он сам разрушил мир, к которому они принадлежали, и то, что они выжили, смогли не потеряться в кровавом месиве истории, – это заслуга только ее. Хрупкой красавицы с необыкновенно сильным характером – Ирины Юсуповой.

Княжна императорской крови Ирина Александровна Романова родилась 15 июня 1895 года. Она была старшим ребенком – и, как потом окажется, единственной дочерью – в семье великой княжны Ксении Александровны, старшей дочери императора Александра III, и великого князя Александра Михайловича, внука императора Николая I. Александр Михайлович, или Сандро, как называли его в семье, был ближайшим другом наследника Николая и считался многими красивейшим мужчиной дома Романовых. Высокий брюнет с тонкими чертами аристократического лица, военной выправкой и легким характером с ранней молодости слыл покорителем женских сердец. Ксения Александровна, любимица отца, внешне очень похожая на свою мать Марию Федоровну, влюбилась в Сандро по уши. Александр Михайлович, которому льстило такое чувство со стороны царской дочери, стал, в свою очередь, искать ее руки. Однако Александр III тянул с ответом, считая, что Ксения слишком молода; матери Ксения не смела довериться, зная, что Мария Федоровна недолюбливает Михайловичей, считая их – вполне справедливо – людьми чересчур легкомысленными и несдержанными. Один из братьев Сандро Михаил Михайлович в 1891 году женился, к великому неудовольствию императора, на Софье Меренберг, графине де Торби – внучке Александра Сергеевича Пушкина, дочери Наталии Александровны и принца Нассау. Другой – Сергей Михайлович – предпочитал балерин; вскоре он заменит Николая в роли официального покровителя Матильды Кшесинской.

Великий князь Александр Михайлович, великая княгиня Ксения Александровна и их дети – Ирина, Андрей, Федор, Никита, Дмитрий и Ростислав, Санкт-Петербург, 1905 г.

Несколько лет о взаимных чувствах Сандро и Ксении знал только Николай, всецело поддерживавший роман своей сестры и ближайшего друга. Наконец в июле 1894 года Ксения и Сандро обвенчались. Через год у них родилась Ирина, за нею – еще шесть сыновей: Андрей, Федор, Никита, Дмитрий, Ростислав и в 1907 году – Василий.

Но к рождению последнего сына их брак давно превратился в фикцию. Плохая репутация Сандро на деле оказалась еще хуже; с молодости проводя много времени в морских походах, он приобрел богатейший мужской опыт в публичных домах всех портов мира и после свадьбы не собирался менять свой образ жизни. Просто теперь он брал в походы по притонам свою молодую жену. Ксения, обожавшая мужа, безропотно позволяла ему заниматься своим «просвещением» в области неприличных развлечений. В итоге, когда в 1906 году Сандро влюбился в Биаррице в очередную кокотку, он ввел ее в свою семью в качестве гувернантки, рассказав обо всем Ксении; та, к этому времени уже вполне «просвещенная», немедленно утешилась в объятиях одного англичанина. Их «брак вчетвером» практически не скрывался, вызывая в высшем свете массу пересудов, которые мало занимали велокняжескую чету.

Казалось, единственными, кто страдал, были их дети, взятые на воспитание бабушкой – императрицей Марией Федоровной. Особенно тяжело переносила все Ирина – ее тонкая, чувствительная, ранимая натура воспринимала неподобающее поведение родителей особенно болезненно.

Ирина росла любимым, но заброшенным ребенком. Ее воспитанием занимались в основном бабушка и тетка – императрица Александра Федоровна, старшая дочь которой Ольга Николаевна была ровесницей и подругой Ирины. Ирину обучали языкам – английский, французский, немецкий были в ходу в царской семье; она очень хорошо рисовала, много читала. Лишенная родительской ласки, Ирина росла необыкновенно застенчивой. Это даже доставляло определенные неудобства: по этикету, в беседах с людьми ниже ее по происхождению (а таковыми были, естественно, подавляющее большинство тех, с кем общалась юная княжна) те не имели права заговаривать с нею первыми и часто вынуждены были напрасно ожидать, пока Ирина справится со своей робостью.

Когда ей пришло время влюбиться, ее выбор вызвал удивление у всех, принадлежавших к одному с нею кругу: Ирина без памяти влюбилась в Феликса Юсупова. Знакомы они были с детства – мать Феликса, княгиня Зинаида Николаевна, одна из красивейших и умнейших женщин своего времени, состояла фрейлиной при дворе императрицы и долго была одной из ближайших подруг Марии Федоровны. Говорят, что в красавицу княгиню был безответно влюблен сам великий князь Александр Михайлович, отец Ирины. На вечерах в доме Юсуповых встречалась молодежь из высшего света. Феликс был ее младшим, самым любимым сыном – и вокруг него ходили самые разные слухи. В основном весьма сомнительного толка. Ирина утверждала, что полюбила его не за его фантастическую красоту или не менее фантастическое богатство, но для того, чтобы ее любовь спасла его от порочных наклонностей.

Спасать действительно было от чего. О странном, зачастую откровенно неприличном поведении Феликса ходили легенды. Столь выдающаяся по своему положению личность – богач, представитель одной из самых аристократических фамилий, невероятный красавец – в любом случае притягивала бы к себе взгляды света, но Феликс позволял себе гораздо больше того, что общество могло простить и понять.

Он принадлежал сразу к двум знатнейшим аристократическим фамилиям: отец, Феликс Феликсович-старший, происходил из рода графов Сумароковых-Эльстон. Он был женат на Зинаиде Николаевне Юсуповой – единственной наследнице богатейшего рода князей Юсуповых; их богатство было столь велико, что только доходы с него составляли в год примерно 10 миллионов рублей. Говорили, что Юсуповы богаче самой царской фамилии. Им принадлежали роскошные дворцы в Петербурге и Москве, несколько имений по всей России, в том числе знаменитая подмосковная усадьба Архангельское. После смерти отца Зинаиды Николаевны, последнего Юсупова по мужской линии, специальным императорским указом титул князя Юсупова перешел к ее мужу, и в дальнейшем его должен был носить старший из их детей.

Однако вместе с титулом на эту семью перешло и родовое проклятие, наложенное, по семейной легенде, на предка Юсуповых за то, что он при царе Алексее Михайловиче изменил магометанству и перешел в православие. Согласно проклятию, в каждом поколении выживет только один наследник мужского пола; все остальные умрут, не дожив до 26 лет.

У Феликса Феликсовича и Зинаиды Николаевны было трое сыновей. Средний умер еще ребенком. Старший, Николай, в 1908 году был убит на дуэли графом Мантейфелем, не дожив до своего двадцатишестилетия всего полгода. Единственным наследником остался Феликс Феликсович-младший.

После смерти своего старшего сына Зинаида Николаевна буквально помешалась на Феликсе. Она не отпускала его от себя ни на шаг, контролировала все его действия… Но не уследила.

Молодой князь Юсупов прославился тем, что любил появляться на публике в женских нарядах. Говорили, что это оттого, что Зинаиде Николаевне после рождения двух сыновей так хотелось дочь, что Феликса довольно долго одевали и воспитывали как девочку. Как бы то ни было, пристрастие к женским нарядам сохранилось у князя и в зрелом возрасте. Отец, крайне недовольный подобными странностями в поведении сына, отправил Феликса от греха подальше учиться в Англию, в Оксфордский университет, где молодой князь, вдохновленный идеями Ницше и Оскара Уайльда, прославился своим эпатажным поведением и тонким, изысканным вкусом – на необычное убранство его комнат ходили смотреть, как на экскурсию, чтобы потом пытаться воспроизвести у себя хоть что-то подобное. Вспоминают, что в его комнате были белые стены, черный ковер, оранжевые шторы и стулья, обитые индийской тканью в синих тонах. Подобные черные ковры потом украсили чуть ли не каждую вторую английскую гостиную. Феликсу разрешили вернуться в Россию только после смерти брата, и тут он на правах наследника открыто пустился во все тяжкие. В двадцать лет он впервые осмелился показаться одетым в женское платье в модном петербургском ресторане, привлекши своим внешним видом внимание всех мужчин. Феликс был очень красив, причем красив по-женски: рослый, стройный, с чувственным ртом на нежном, точеном лице и с фантастическими, вошедшими в легенду глазами, – говорили, что они светятся в темноте, как у хищника.

В женском обличье князь любил посещать злачные места Англии, Франции и Германии. Однажды он привлек внимание самого «первого донжуана Европы», английского короля Эдуарда VII – он очень хотел поближе познакомиться с неизвестной красавицей. Этот случай невероятно польстил самолюбию Феликса, и он решился даже начать профессиональную карьеру певицы на сцене петербургского кабаре «Аквариум». Контракт был заключен на две недели, но прервался раньше. «Дебютантка» выходила на сцену в расшитом серебром голубом хитоне и роскошных фамильных драгоценностях, которые на очередном выступлении были опознаны знакомыми Юсуповых. Разразился невероятный скандал, который с огромным трудом удалось замять…

Феликса снова отправили за границу, где он провел несколько лет. Вернувшись в Россию, Феликс вел себя уже гораздо приличнее. Он искренне влюбился в Ирину Романову и всерьез намеревался жениться на ней, а для этого хорошая репутация ему была необходима. Ежедневные корзины цветов, дорогие подарки, скромные прогулки по Петербургу и роскошные пикники за городом были брошены к ногам молодой княжны. Зинаида Николаевна была в восторге и всячески поддерживала увлечение сына: внучка и племянница императоров была подходящей партией для ее ненаглядного сына! Ее настойчивые знаки внимания очень смущали Ирину. Собственно говоря, Ирина безумно ревновала Феликса к матери, которая считала себя главной женщиной в его жизни.

Родители невесты не возражали: им, давно презревшим все законы морали, даже самые смелые похождения потенциального зятя не казались чем-то из ряда вон выходящим. Их не смущали даже настойчивые слухи о его гомосексуальных пристрастиях: среди Романовых, всю жизнь проводящих в военной среде, было несколько известных гомосексуалистов; про большинство остальных говорили, что они «пробовали вино, но вкус им не понравился». По слухам, Феликса к однополой любви приохотил его собственный старший брат; а среди его любовников были и юноши из семьи Романовых. Мария Федоровна, обожавшая внучку, была не в курсе сплетен о Феликсе и всячески старалась поддержать желание Ирины выйти замуж за любимого человека.

Единственным, кто категорически возражал против этой свадьбы, был Григорий Распутин, имевший огромное влияние на императорскую чету. Он утверждал, намекая на предполагаемую ориентацию Феликса, что тот вообще не сможет быть мужем. Императрица Александра Федоровна, всецело поддерживавшая Распутина, после того как Николай дал согласие на этот брак, долго не разговаривала с мужем…

О помолвке было объявлено осенью 1912 года во дворце Юсуповых в Мисхоре.

Для молодых начали перестраивать левое крыло знаменитого дворца Юсуповых на Мойке. Покои и без того самого роскошного здания в Петербурге теперь просто поражали и богатством, и тонким вкусом. Для Ирины был устроен «Фонтан слез» из уральских самоцветов, комнаты были заполнены антикварной мебелью и новейшими творениями самых модных мастеров. Ее тетя Ольга Александровна – младшая сестра Ксении Александровны – потом вспоминала, что в комнатах юсуповского дворца стояли вазы, наполненные необработанными сапфирами, изумрудами и опалами, а посуда была золотая. Лучшие ювелирные дома Европы были завалены заказами на свадебные подарки для Ирины.

Венчание состоялось 22 февраля 1914 года в Аничковом дворце. На Ирине была фамильная бриллиантовая диадема и подарок императора Николая – фата французской королевы Марии-Антуанетты. Ирине было 19 лет, Феликсу – 26. Так появилась самая красивая, самая богатая и знатная пара Российской империи. Самая счастливая, как думалось всем. Кто знал тогда, что жизнь этих молодых людей, таких влюбленных, будет полна не только радости, но и преступлений, горя, лишений… Этой свадьбе суждено было стать последним торжественным бракосочетанием в семье Романовых.

Супруги зажили откровенно счастливой жизнью. Их крепкое взаимное чувство заставило приумолкнуть сплетни, ранее носившиеся вокруг имени Феликса. Все, кто видел их вместе, отмечали то несомненно сильное чувство, которое их связывало. Феликс как мог баловал жену: например, говорили, что в ее покоях была особая комната только для обуви, где хранились три тысячи пар принадлежавших Ирине туфель и ботиков от лучших европейских мастеров; в то время, когда автомобили были огромной редкостью, у молодых Юсуповых только в Крыму их было три.

А 8 марта 1915 года у них родилась дочь, которую в честь матери назвали Ириной. Из-за беременности и после рождения дочки Ирина Александровна, в отличие от большинства дам высшего общества, после начала мировой войны сидела дома с мужем, а не работала в госпитале – на деньги Юсуповых содержались два госпиталя и санаторий в их крымском имении Кореиз. Феликс же, выразив желание служить своей стране, но не имея, в отличие от большинства аристократов, военного образования, занимался на специальных курсах при Пажеском корпусе. Правда, в силу своего несерьезного отношения к учебе офицерского чина он так и не получил. Однако вскоре у него созрел новый план спасения России – убийство Григория Распутина. Феликс долго сомневался, обдумывал… Когда же наконец решился, стал действовать очень энергично.

До сих пор окончательно не ясно, почему именно Феликсу Юсупову пришла в голову мысль убить Распутина. Хотя в его семье «старца» Григория не любили все. Его мать, Зинаида Николаевна, даже поссорилась из-за него с императорской четой. Княгиня Юсупова была твердо убеждена в том, что Распутина следует удалить от двора. Кстати, незадолго перед своей гибелью в Ипатьевском доме Николай, как вспоминает сам Феликс Юсупов, передал Зинаиде Николаевне, что она была права…

Наиболее распространенной версией является политическая: в высших кругах российского общества давно зрело недовольство тем неимоверным влиянием, которое Распутин имел на Николая и Александру, а через них – на государственную политику. Именно на Распутина возлагали вину за поражения России в войне с Германией. И после нескольких неудачных покушений и попыток отдалить его от двора мирным путем Юсупову и его товарищам наконец удалось избавиться от «старца». Вторая версия – что Феликс оберегал от Григория, известного своим сладострастием, свою жену, на которую тот положил глаз. В тот роковой вечер Григория заманили в особняк Юсупова именно под предлогом свидания с Ириной – будто бы у нее случаются сильные головные боли, которые Григорий обещал излечить. Правда, сама Ирина в это время находилась в Крыму. И наконец, существует версия, согласно которой Распутину была нужна вовсе не Ирина, а сам Феликс: ходили слухи, что Распутин по поручению Романовых лечил его от гомосексуальных пристрастий и сам влюбился в юного красавца, который не видел никакого выхода из этой ситуации, кроме убийства похотливого старца.

Как бы то ни было, в ночь с 16 на 17 декабря 1916 года в особняке Феликса Юсупова Распутин был убит группой заговорщиков, куда входили кадет Василий Маклаков (именно он, как считается, разработал план убийства), сам Феликс, великий князь Дмитрий Павлович (говорили, что он пошел на это преступление, поскольку был влюблен в Феликса), депутат Думы Владимир Пуришкевич, доктор Станислав Лазоверт и капитан Иван Сухотин. Сначала Распутина пытались отравить; когда яд не подействовал, его застрелили. По рассказам, Григорий оказался необыкновенно живучим: он несколько раз оживал, и в него приходилось стрелять снова. В конце концов тело вывезли из дворца и сбросили в Неву, где его и нашли спустя несколько часов. По заключению медиков, Григорий был еще жив, когда его бросали в воду.

Весть об этом моментально облетела Петроград. Имена убийц знали все, и большинство считали их правыми; их называли спасителями России и народными героями. Уже с утра их засыпали поздравлениями – что позволило полиции тут же найти виновных. Николай был в ужасе – в своем завещании Распутин предрекал конец династии и империи после своей гибели и скорую их смерть в том случае, если он падет от руки кого-нибудь из царских родственников. Александра была в отчаянии; она требовала расстрелять убийц. Юсупова поместили под домашний арест, затем выслали под надзор в родовое имение Раки тино под Курском. Дмитрия Павловича сослали на Восточный фронт – наказание, казавшееся суровым по тем временам, на самом деле спасло Дмитрию жизнь; после революции он спокойно через Иран и Турцию переехал во Францию. Никакого суда над убийцами Распутина не было – общественное мнение было всецело на их стороне. Их поддержала даже великая княгиня Елизавета Федоровна – родная сестра императрицы, принявшая монашеский сан после гибели своего мужа великого князя Сергея Михайловича.

Особенно ликовала Зинаида Николаевна: она давно ненавидела Распутина, а теперь ее обожаемый сын выступает в роли спасителя Отечества!

Ирина же безмерно страдала. Даже мысль об убийстве была ей глубоко противна; разрываться между безграничным чувством к мужу и неприятием совершенного им было неимоверно трудно… Но она осталась с мужем. Что это было – долг супруги, любовь, безысходность? Отныне они стали одним целым – и в радости, и в горе, и в преступлении.

Предсказание Распутина вскоре сбылось. Через несколько месяцев после его гибели Николай отрекся от престола; империя пала. Временное правительство позволило Юсупову с триумфом вернуться из ссылки в Петроград.

Однако начавшиеся вскоре повсеместные революционные беспорядки вынудили Юсуповых перебраться в Крым, в имение Ай-Тодор, – там к этому времени были уже Мария Федоровна, ее младшая дочь Ольга Александровна с мужем и родители Ирины с ее братьями. Феликсу удалось ненадолго выбраться из Крыма в Петроград – он тайно вывез драгоценности Юсуповых в Москву, где спрятал основную их часть под лестницей семейного особняка. Забрать их ему не удалось – кладовку, набитую драгоценностями (только золотых изделий было почти 14 килограммов!), нашли случайно, через восемь лет, во время ремонта дома.

Уже по дороге Юсуповы смогли почувствовать, как изменилось время: на одной из станций под Курском им в вагон принесли мешок дефицитнейшего тогда сахара с их собственного завода; мешок тут же забрали – свободная продажа сахара была запрещена…

В Крыму Романовы и Феликс с женой провели более полутора лет практически под арестом, под постоянной угрозой расстрела. Вырваться им удалось лишь 13 марта 1919 года, вместе с бывшей императрицей Марией Федоровной, ее родственниками и приближенными. Сначала они попали на Мальту, где за некоторую часть фамильных драгоценностей им удалось получить паспорта и визы. Потом в Париж, а оттуда в Лондон – там их уже ждал английский король Георг V: его мать, сестра Марии Федоровны королева Александра, настояла на том, чтобы приютить беглецов у себя. Тут семья разделилась: сама Мария Федоровна с дочерью Ольгой и ее мужем через некоторое время вернулась на родину, в Данию; Ксения с сыновьями осталась в Англии; Феликс и Ирина перебрались в Париж.

Юсуповы оказались в более выгодном положении, чем большинство российских эмигрантов. Стоимость чудом вывезенных драгоценностей оказалась значительно ниже, чем рассчитывали: лавина русских беженцев привезла с собой в Европу столько золота и бриллиантов, которые в спешке продавались по дешевке, что цены резко упали даже на уникальные произведения ювелирного искусства. Однако Феликсу удалось вывезти нечто гораздо более ценное: две картины Рембрандта. На деньги от их продажи Юсуповы купили дом в Булонском лесу. Вместе с ними поселились тоже сбежавшие из России Феликс Феликсович-старший и Зинаида Николаевна.

Удивительно, но множество представителей дворянского сословия, которых десятилетиями обвиняли в изнеженности, неприспособленности и вырождении, не пропали в новых условиях жизни, а смогли выплыть, выбраться. Бывшие русские аристократы без особых сожалений оставили свои барские привычки и занялись делом – причем настолько успешно, что Европа склонилась перед ними в восхищенном удивлении. И по усвоенному с молоком аристократок-матерей правилу те, кто смогли чего-то достичь, помогали другим.

В Париже Юсуповы усиленно помогали своим соотечественникам, оказавшимся в эмиграции без средств к существованию. Они открыли агентство, помогавшее эмигрантам найти работу. Многие на деньги Юсуповых обучались различным профессиям, чтобы потом иметь возможность открыть собственное дело и зарабатывать самостоятельно. Ими была создана Школа прикладных искусств имени Строганова, выпускники которой затем успешно трудились в разных художественных областях. Феликс и Ирина открыли и свое собственное дело – Дом моды, который получил свое название по первым слогам их имен – Ирфе.

Главным художником Дома был, конечно, Феликс – его богатая фантазия, несомненный художественный талант и своеобразный стиль быстро вывели «Ирфе» из разряда скромных ателье в ряд известных домов моды. Свою немалую роль сыграла и Ирина: благодаря своему тонкому вкусу, врожденной изысканности и энергичности, она смогла направлять достаточно буйную и не всегда уместную фантазию Феликса в нужное русло. Она сама – несмотря на явное недовольство, а то и открытое возмущение аристократической эмиграции – демонстрировала платья клиенткам Дома. Немалую роль в успехе фирмы сыграли и сами фигуры ее основателей: невероятно элегантная, стройная красавица Ирина, одетая в наряды от «Ирфе», была ему лучшей рекламой; само имя Феликса Юсупова, известное всей Европе еще со времен его студенчества, – и его слава только усилилась после убийства Распутина! – способно было привлекать клиентов, готовых на все, лишь бы пообщаться с легендарным красавцем-князем и посмотреть в его знаменитые глаза. Он понимал, что большинство впервые приходящих в «Ирфе» приходят туда из любопытства и за экзотикой, – и принимал посетителей, одетый в расшитый восточный халат и чалму с жемчужными нитями.

Главной изюминкой среди моделей дома «Ирфе» стали шелковые платья с цветочным рисунком – полупрозрачные, невесомые, на грани изысканного эротизма и шокирующей элегантности. На знаменитом дефиле, которое прошло в отеле «Риц» по гениальному маркетинговому ходу, сразу после показов всех остальных парижских домов группа «манекенов» (так тогда называли девушек, демонстрирующих одежду, термин «манекенщица» появился гораздо позже), девушек невероятной красоты, во главе с самой княгиней Ириной проплыла перед искушенной парижской публикой в изысканнейших нарядах. Все предыдущие показы были немедленно забыты. Пресса взорвалась восторгами: все отмечали оригинальность стиля, высочайший уровень исполнения и уникальное качество моделей от «Ирфе». От клиентов не было отбоя – марка дома Юсуповых стала высоко цениться на европейском рынке. Со временем Феликс и Ирина открыли еще три филиала своего Дома: в Нормандии, Берлине и Лондоне.

Благодаря родственным связям своих владельцев, дом «Ирфе» мог похвастаться небывалым успехом в высших кругах общества: их наряды носили даже при английском королевском дворе. Говорили, что вдовствующая королева Александра советовала жене своего сына королеве Марии обратить внимание на то, что делает и носит княгиня Юсупова: у «бедной Мэй» всегда были проблемы со вкусом…

Однако отсутствие деловой хватки и нежелание точно следовать изменчивым вкусам публики постепенно привели к оттоку клиентуры. Тогда Феликс придумал новый ход: он обратился в известный парфюмерный дом Молинар, специализирующийся на создании эксклюзивных ароматов, и заказал духи, которые должны были выразить его любовь к жене. Духи тоже назывались «Ирфе». И в 1926 году дом моды «Ирфе» выпустил в продажу три модификации этого аромата – специально для темноволосых, светловолосых и рыжих клиенток. Такой подход к духам до сих пор не имеет аналогов на рынке. Духи пользовались феноменальным успехом – ими пользовался весь Париж. К сожалению, формула этих духов была утеряна во время Второй мировой войны…

Однако даже успех духов не смог спасти «Ирфе» от закрытия. С наступлением Великой депрессии разорились многие вчерашние миллионеры, и количество богатых клиентов, способных тратить состояние на эксклюзивные наряды, резко упало. К началу 1930 годов разорилось огромное количество модных домов по всему миру.

Но Юсуповы не сдавались. Феликс написал книгу воспоминаний – главное место в ней отводилось его участию в убийстве Распутина. Гонорар за книгу, хоть и оказался не таким высоким, как ожидалось, все-таки позволил на некоторое время снова зажить на широкую ногу.

Однако из-за этой книги у Юсуповых начались неприятности – впрочем, все закончилось вполне благополучно. Сначала дочь Распутина Матрена (или Мария, как она называла себя в эмиграции), тоже осевшая во Франции, подала на Феликса в суд: она требовала материальной компенсации за потерю кормильца. В качестве главного доказательства были предъявлены те самые воспоминания Юсупова. Однако французский суд, после долгих разбирательств, иск отклонил: дело было давно, страны, в которой было оно, не существует, и потом – собственные признания не являются доказательством вины…

Выиграли Юсуповы и другой суд. Американская кинокомпания «Метро-Голдвин-Майер» сняла фильм «Распутин и императрица», не считаясь с тем, что многие участники тех событий живы и не вполне разделяют мнение MGM о произошедшем. В княгине Наташе, развратной любовнице Распутина, легко угадывалась Ирина Юсупова. Семья Юсуповых была в ярости и предъявила кинокомпании иск. Правда, если Ирина больше заботилась о том, чтобы отстоять историческую правду и только потом – свою репутацию, то ее мужа больше заботили возможные материальные выгоды: в случае победы иск мог принести Юсуповым целое состояние. Ирина считала, что это подло – зарабатывать деньги на честном имени и памяти своей семьи; Феликс ведь был косвенным виновником гибели Романовых, и на полученных деньгах была бы их кровь… Но Феликс настоял на своем; иск был выигран. Кинокомпания вырезала из фильма все спорные сцены и снабдила картину уведомлением, что любое сходство с реальными людьми является случайным. Юсуповы получили больше сотни тысяч фунтов стерлингов, что позволило им прожить относительно безбедно всю оставшуюся жизнь.

После неудач в бизнесе Юсуповы больше не предпринимали попыток основать свое дело. Они имели положение в обществе, уважение окружающих и достаточно средств, чтобы заниматься тем, чем они захотят. Наконец у них появилось время и возможность заниматься просто творчеством – и картины, акварели и гравюры Феликса и Ирины завоевали признание критиков. Занимались они и коллекционированием – книг, живописи, фарфора… Безошибочный художественный вкус этой пары проявлялся во всем.

Во время войны Юсуповы уехали в Америку, но потом вернулись – теперь их дом был во Франции, и нигде больше жить они не могли.

Они прожили вместе до самого конца. Феликс, несмотря на то что до старости пользовался огромным успехом у женщин, всегда нуждался именно в успехе, а не в романах. Он до конца своих дней продолжал любить и уважать свою жену. И Ирина, которой долгие годы продолжали оглядываться вслед пораженные мужчины, не замечала никого, кроме мужа…

Зинаида Николаевна умерла в 1939 году и завещала похоронить остальных членов своей семьи в своей могиле на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа под Парижем. Феликс Юсупов скончался в 1967 году. Ирина пережила его всего на три года – жизнь без него оказалась ей не по силам. Их дочь Ирина, последняя из рода Юсуповых, скончалась в 1983 году.

Настоящая русская женщина, благородная по происхождению и по воспитанию, Ирина Юсупова растворилась в своем муже, оберегая и поддерживая его во всех невзгодах. Она навсегда осталась в истории – слабая женщина, потерявшая свой мир, но сумевшая сохранить себя…

Ольга Глебова-Судейкина

ФЕЯ КУКОЛ

В 1910 годы в Петербурге, а затем и в Петрограде, среди «прогрессивной молодежи» было модно: писать стихи; бывать в кабаре «Бродячая собака» (а когда «Собаку» закрыли – в ее преемнике, «Привале комедиантов»); быть несчастно влюбленным в одну из признанных в «Собаке» «петербургских красавиц». Это был очень узкий круг невероятных женщин: не всегда безупречно красивых, но необыкновенно обаятельных, умных и талантливых. Анна Горенко-Ахматова, Паллада Богданова-Бельская, Саломея Гальперн, Анна Зельманова-Чудовская – это были не просто женщины, но символы той эпохи. И даже среди них выделялась красотой, многообразием талантов, женским обаянием Олечка Глебова, по мужу Судейкина.

У Олечки Глебовой было классически правильное лицо кукольной красоты с фарфоровой кожей, огромные серые глаза, в глубине которых сияло, по выражению одного из современников, «священное спокойствие», роскошные светло-золотистые волосы, грациозное тело танцовщицы, безупречный вкус, многогранные таланты – она прекрасно рисовала, готовила, лепила, танцевала, делала кукол, вышивала, переводила стихи – и светлый, легкомысленный характер. В то время в богемной среде, душой которой была Олечка, было принято «жить для искусства» – то есть вся жизнь строилась как произведение искусства; шекспировская фраза «весь мир – театр, и люди в нем – актеры» принималась как буквальное руководство к действию. И Олечке это было ближе всего – ее жизнь, тесно связанная с театром, сама стала театральным представлением.

Ольга Афанасьевна Глебова родилась в 1885 году в Петербурге. Ее дед был крепостным, а отец, мелкий чиновник при

Горном институте, любил выпить – маленькой Олечке часто приходилось разыскивать его по трактирам. У нее был еще брат, учившийся в училище Торгового флота, но в 1905-м (или 1906-м, точная дата неизвестна) он утонул во время учебного плавания.

Олечку с детства притягивал театр. В нем она искала спасение от своего скучного, грустного, несчастного детства. В 1902 году Ольга была принята в числе двадцати учеников на драматические курсы Императорского театрального училища. Преподавателем Ольги был известный актер Владимир Николаевич Давыдов, прославившийся исполнением ролей в постановках русской классики; у него же училась великая Вера Федоровна Комиссаржевская. Училище она закончила в 1905 году; в том году она принимает участие в четырех экзаменационных спектаклях: в грибоедовском «Горе от ума» играет роль Графини-внучки, престарелой кокетки, в пьесе С. Пшебышевского «Снег» исполняет главную роль Бронки – молодой женщины, обманутой мужем и лучшей подругой и в конце концов покончившей с собой, принимает участие в постановках «Детей Ванюшина» С. Найденова (играет Клавдию, дочь Ванюшина – пожилую, уставшую от жизни женщину) и «Прощальном ужине» Артура Шницлера (роль Анни). Как видно, Ольга, уже успевшая прославиться своей изысканной красотой, не боялась ни возрастных ролей, ни смены амплуа и была успешна и как лирическая, и как комедийная актриса.

После окончания училища Ольга Глебова была принята в труппу Александрийского театра – главного драматического театра империи. Она исполняла роль Ани в «Вишневом саде» Чехова и участвовала в комедии А. Косоротова «Божий цветник». Константин Варламов, известный комедийный актер, называл Олечку Глебову своей любимой ученицей; но в Александринке она не задержалась. Ровно через год Ольга перешла в труппу Драматического театра, который только что создала Вера Комиссаржевская. Режиссером Комиссаржевская пригласила Всеволода Мейерхольда, который надеялся в сотрудничестве с великой актрисой продолжить свои режиссерские эксперименты. Именно ради новых идей, творческих поисков Ольга Глебова так долго добивалась ангажемента в новый театр – пусть здесь ее ждали маленькие роли, зато она была в самом центре театральной жизни, играла на одной сцене с лучшими актерами Петербурга и общалась с самыми знаменитыми людьми искусства – Мейерхольдом, Николаем Сапуновым, Борисом Григорьевым, Сергеем Судейкиным… Последний стал ее судьбой.

Элегантный красавец Сергей Судейкин, декоратор и художник, член «Мира искусства», был в то время в большой моде. Его наперебой приглашали в лучшие дома, где он заслуженно пользовался репутацией светского льва, безнравственного и обаятельного, похитителя женских сердец. Он вел себя как заправский денди: вызывающе-изысканно одетый, Судейкин на светских раутах демонстративно цедил презрительные фразы и старательно делал вид, что ему все надоело. Однако ему все прощали – за несомненный талант и еще более несомненное обаяние. Он увлекся Ольгой Глебовой и стал за ней ухаживать; вскоре и она влюбилась в него без памяти.

В конце 1906 года Судейкину нужно было ехать в Москву. Ольга пришла на вокзал проводить его – и уехала вместе с ним, словно забыв, что в этот вечер у нее был спектакль. Когда через два дня Ольга вернулась, Вера Федоровна отказалась принять извинения и уволила Глебову из труппы.

Через пару месяцев Ольга и Сергей обвенчались в петербургской церкви Вознесения.

Перед свадьбой поэт и писатель Федор Сологуб, влюбленный в Олечку, написал ей – словно в предостережение – такое стихотворение:

Под луною по ночам

Не внимай его речам

И не верь его очам,

Не давай лобзаньям шейки, —

Он изменник, он злодей,

Хоть зовется он Сергей

Юрьевич Судейкин.

В первый год брака Ольга и Сергей не разлучались; их сильное взаимное чувство открыто демонстрировалось на публике. Судейкин обожал жену, боготворил ее, прилагал все силы к тому, чтобы сделать из нее настоящее произведение искусства. Олечка часто появлялась в необыкновенных, вызывающих платьях его работы и даже снялась в некоторых из них для открыток, став таким образом одной из первых русских манекенщиц. Во многом благодаря усилиям мужа Ольга быстро стала самой заметной женщиной среди тогдашней петербургской богемы. Красавица, умница, страстная и тонко чувствующая натура, она влюбляла в себя всех, с кем встречалась. Даже некоторая искусственность ее поведения, жеманство и неестественный, низко-колдовской голос не портили ее, а лишь привлекали к ней новых поклонников: они считали, что Ольга похожа на прекрасную куклу (в то декадентское время это было несомненным комплиментом), которая и в реальной жизни продолжает сценическую игру. Принципы «театральности жизни» были тогда широко распространены в среде просвещенной европейской богемы, и Олечка Глебова-Судейкина стала одним из ее символов. Однако, однажды вступив в эту игру, остановить ее она была не в силах. Ольга скоро стала заложницей собственных страстей.

В одной квартире с Судейкиными жил поэт Михаил Кузмин, друг Сергея. Однажды Ольга случайно обнаружила его дневник – и узнала, что ее мужа и Кузмина связывали не просто дружеские чувства. Кузмин по требованию Ольги был удален из дома. Однако вскоре Сергей признался ей, что уже разлюбил ее; более того, он сказал ей, что все время их брака – а прошел всего год, как они обвенчались, – он изменял ей, не брезгуя даже дешевыми питерскими проститутками. Ольга, чье чувство, в отличие от мужа, было действительно глубоко и серьезно, была буквально раздавлена… Но она смогла найти выход.

Не порывая окончательно с Судейкиным (их брак распадется только в 1916 году), но разочаровавшись в семейной жизни, Ольга вернулась на сцену, поступив в Малый театр Суворина. Произошло это вполне случайно: актриса Вадимова, работавшая в этом театре над главной ролью в пьесе Юрия Беляева «Путаница, или 1840 год», внезапно заболела. Алексей Суворин, давний поклонник Олечки Судейкиной (он опекал ее еще во время ее службы в Александринке), пригласил ее заменить Вадимову. После третьего представления, прошедшего с необыкновенным успехом, роль Путаницы окончательно осталась за Судейкиной, став одной из ее «визитных карточек». Ее Путаница декламировала, пела, танцевала, очаровывала и пленяла. В то же время эту роль исполняла в московском Малом театре знаменитая актриса Ольга Гзовская, но успех этой пьесы в представлении театралов того времени был связан только с Ольгой Судейкиной.

Благодаря этому успеху Ольгу приняли в труппу театра. За сезон 1910/11 года она сыграла во множестве пьес, в том числе в музыкальных спектаклях по произведениям Михаила Кузмина. В следующем сезоне она с блеском сыграла в новой пьесе Беляева, написанной специально для нее, – «Псиша», истории крепостной актрисы, с успехом сыгравшей в домашнем театре роль Психеи.

Ольга Глебова-Судейкина, начало 1920-х гг. Фото М. Наппельбаума

Помимо театра, у Ольги было много и других занятий. Она с увлечением лепила – даже Сергей Судейкин признавал несомненный скульпторский талант своей жены. Она делала кукол – большеглазые красавицы, танцовщицы, персонажи комедии дель арте были неуловимо похожи на свою создательницу; костюмы для своих кукол Ольга делала с необыкновенным вкусом и выдумкой из самых разнообразных материалов. Артур Лурье, оставивший об Олечке воспоминания, называл ее «феей кукол, феей кукольного царства». С неизменным успехом Ольга выступала в качестве танцовщицы – полонез, который она танцевала с самим Вацлавом Нижинским, прославился, а ее знаменитый номер «Русская» видели даже при императорском дворе. Она танцевала в «Лебедином озере» Чайковского и «Царице Таир» Тэффи, водевилях и пантомимах. Говорили, что иногда она даже – по примеру Айседоры Дункан – осмеливалась танцевать обнаженной. Ее выступления в известном кабаре «Бродячая собака», а затем в «Привале комедиантов» привлекали неизменный интерес публики. Она выступает там с танцевальными номерами и чтением стихов (по свидетельству современников, Ольга была лучшей декламаторшей современной поэзии), а в рождественском спектакле 1913 года исполняет роль Богородицы. В то же время Ольга делает модели для Императорского фарфорового завода и с блеском переводит с французского пьесы и стихи (что было особенно удивительно, поскольку сама она стихов никогда не писала), великолепно рисует акварелью и маслом пейзажи и картины на религиозные сюжеты, делает вышивки и картины в изобретенной ею «лоскутной» технике.

Удивительно, но при такой постоянной профессиональной занятости у Ольги была невероятно бурная светская жизнь. Она стала настоящей музой поэтов. В ее квартирке – «кукольном доме», по выражению современников, – бывали все тогдашние знаменитости, отдавая дань обаянию и талантам Олечки Судей-киной. В нее были влюблены Велимир Хлебников и Федор Сологуб, ей писали стихи многие поэты – Георгий Иванов, Игорь Северянин, Всеволод Рождественский… Анна Ахматова стала ее ближайшей подругой. Михаил Кузмин, несмотря на то что Олечка, хоть и невольно, дважды становилась между ним и его любовью, относился к ней с нежностью и постоянно посвящал ей стихи – она была одним из очень немногих женских адресатов его лирики. Их отношения – как творческие, так и личные – продолжались до самой ее эмиграции. По преданию, именно Олечке Александр Блок посвятил свое знаменитое стихотворение «В ресторане». Громкий скандал разразился, когда из-за несчастной любви к Олечке покончил с собой молодой поэт Всеволод Князев, юный красавец, возлюбленный Михаила Кузмина, – они даже планировали выпустить совместный сборник стихов под названием «Пример влюбленным». История этого любовного многоугольника легла в основу первой части «Поэмы без героя» Анны Ахматовой, где Ольга выведена под именем Путаницы-Психеи – по двум ее самым известным ролям:

Ты ли, Путаница-Психея.

Черно-белым веером вея,

Наклоняешься надо мной…

С Судейкиным отношения становились все сложнее. То он просил жену спрятать у себя его любовницу, которой угрожает ревнивый муж; то устраивает Ольге сцены ревности прямо на улице. В 1915 году Сергей бросил Ольгу, и даже вмешательство их друзей не смогло его образумить; вскоре они окончательно расстались. Тем не менее Судейкины продолжали видеться и даже появляться вместе на публике: на вечерах в «Собаке» Сергея часто сопровождали и Олечка, и Верочка – его новая Вера Артуровна Шиллинг. Именно с Верой Шиллинг Су-дейкин покинул Петербург – в 1916 году он поехал в Крым, а на следующий год, узнав о революции, эмигрировал в Париж. Веру он вывез по паспорту Ольги, переклеив фотографию…

Сама Олечка оставалась в Петрограде. Ни мировая война, ни революция не остудили ее искрящегося легкомыслия. Она зарабатывала на жизнь продажей своих кукол, выступлениями на частных вечерах и гастрольными поездками. Уезжая на гастроли в Вологду, она пустила к себе жить на Фонтанку, 18 Анну Ахматову, которая тогда ушла от своего второго мужа, Владимира Шилейко. Когда Ольга вернулась, они стали жить вместе: Ольга в большой проходной комнате, Анна – в маленькой задней. Они часто лежали, каждая в своей комнате, и переговаривались через открытую дверь. Их дружба была настолько близкой, что до сих пор не умолкают разговоры о том, что двух женщин связывали и любовные отношения, что относится к серии откровенной глупой сплетни.

Любовь, их связывающая, звалась Артур Лурье. Композитор и музыкант, ученик А. Глазунова, он с 1914 года был близким другом Ахматовой. Именно Лурье «спас» Ахматову от Шилейко и продолжал нежно заботиться о ней даже в первые годы ее следующего брака с Николаем Луниным. Вдохновенный бабник, Лурье быстро обратил внимание на Олечку Глебову. Некоторое время Лурье, по признанию Ахматовой, метался между двумя женщинами, не решаясь сделать выбор, а затем сошелся с Ольгой.

Это был редкий в жизни Ольги Судейкиной период спокойного счастья. Лурье заботился о ней, берег и защищал от ужаса, царящего на улицах Петрограда. Он работал в Наркомпросе и благодаря этому устраивал Ольге работу, заказы и паек. Он искренне восхищался Ольгой не только как красивой женщиной, но и как талантливым человеком – он высоко ценил ее музыкальность, изысканный, безошибочный вкус и тонкое художественное чутье.

Однако Лурье довольно быстро понял, что в СССР ему, и Ольге, и Анне делать нечего. Он долго уговаривал обеих женщин уехать с ним за границу. Анна отказалась, Ольга согласилась. Однако Лурье уехал первым – ему было проще выправить необходимые документы. В августе 1922 года он уехал в Берлин, где сошелся с Тамарой Персиц, старой знакомой Ахматовой и Глебовой. Вместе они переехали в Париж, где Лурье вскоре оставил Тамару ради Елизаветы Перевощиковой, в девичестве Белевской-Жуковской, которая, между прочим, приходилась внучкой великому князю Алексею Алексеевичу, двоюродному брату императора Александра III. Потом они переехали в США, где Лурье и скончался в 1966 году.

Олечка Судейкина и Анна Ахматова

После отъезда Лурье Ольга продолжала жить с Ахматовой на Фонтанке, 18, а затем они переехали в дом 2 по той же улице – бывшие царские прачечные, где Судейкиной полагалась маленькая служебная квартирка как работнице Фарфорового завода. Ольга все чаще впадала в депрессию, думала о смерти… «Вот увидишь, Аня, – как-то сказала она Ахматовой, – когда я умру, от силы четырнадцать человек пойдут за гробом…»

В 1924 году ей все же удалось уехать. С одним чемоданом, набитым куклами и фарфоровыми статуэтками, Ольга отправилась в Берлин – якобы для организации собственной выставки. Ее звали к себе уже обосновавшиеся в Берлине Савелий Сорин с женой и Игорь Стравинский. Ахматова, в то время уже бывшая замужем за Николаем Луниным, осталась в России.

В Берлине Ольга прожила полгода, зарабатывая деньги продажей своих работ. Как только ей удалось получить визу, она немедленно переехала в Париж. Ей было уже сорок лет.

В Париже Ольга Афанасьевна поселилась в небольшой гостинице «Прети» на улице Амели. Здесь вокруг нее тут же образовался своего рода «русский клуб», который охотно посещали бывшие петербуржцы. Ее личная жизнь была в таком же упадке, как и ее финансовые дела: многочисленные бессмысленные, недолговечные и глупые романы, о которых не было ни желания, ни смысла вспоминать. В глубине души она продолжала любить Сергея Судейкина – а он уже давно забыл про нее. Когда ему, благополучно живущему в США, рассказали, что Ольга бедствует в Париже, он патетически произнес: «Умоляю, не говорите мне об Ольге, я этого не вынесу!» – и тут же забыл о ней. Однако Ольга сама напомнила ему о себе: узнав, что Судейкин «женился вторично», не будучи официально разведен с нею, она пригрозила, что разоблачит его как двоеженца. Скандал удалось предотвратить только благодаря вмешательству Сорина, сумевшего как-то успокоить глубоко обиженную Ольгу. Через некоторое время супруги получили официальный развод.

С этого момента мужчины были словно вычеркнуты из жизни Ольги Афанасьевны. Их место заняли птицы, ставшие таким же неотъемлемым атрибутом ее жизни, как прежде были романы и ночные кутежи в «Собаке». Началось все с того, что Тамара Персиц, уезжая, оставила Олечке клетку с птицами. Потом ей подарили еще нескольких, стая росла, и постепенно Ольга оказалась в обществе нескольких десятков разнообразных птиц. В ее квартире у площади Ворот Сен-Клу одновременно жили до сотни птиц, которых хозяйка пускала свободно летать по двум крохотным комнатам ее скромной квартирки на восьмом этаже. «Люди больше во мне не нуждаются, поэтому я занимаюсь птицами», – говорила она. Все деньги, которые ей удавалось заработать, – а жила она в основном тем, что продавала вывезенные из России куклы или изготовленные на заказ вышивки, – она тратила на птиц. Жители ее квартала звали ее «La Dame aux oiseaux» – «Дама с птицами».

В своих птицах Ольга нашла и друзей, и необходимую ей, как воздух, любовь, и спасение от одиночества. Они стали главным в ее жизни. Именно из-за птиц Ольга перестала рисовать маслом: однажды, когда она рисовала, какой-то птенец уронил помет в ее палитру. Увидев в этом знак свыше, Ольга полностью перешла на «живопись иглой» – мозаичные вышитые картины, составленные из сотен разнообразнейших кусочков тканей.

Однажды, оставшись совершенно без денег, Ольга добралась через весь город к одному коллекционеру, чтобы предложить ему купить свою статуэтку – фигурку Богородицы. Она загадала, что, если продажа состоится, она посвятит свое искусство Богородице и впредь будет работать только над религиозными сюжетами. Статуэтку купили; Ольга сдержала слово. Она все реже и реже обращалась к светским сюжетам – только по особым поводам. Например, Савелий Сорин заказал ей вышить на диванной подушке недавно законченный им портрет герцогини Йоркской – будущей королевы Елизаветы II. Подушка вышла настолько удачной, что Сорин предложил Ольге выполнять подобные подушки-портреты на заказ для богатых американцев. Но она отказалась…

Ольга не рассталась с птицами, даже когда началась Вторая мировая война. Она нуждалась настолько, что была вынуждена подбирать окурки с тротуара и огрызки из урн, но тратила все заработанные деньги на драгоценное зерно для своих любимцев. Умереть с голоду ей не давали ее друзья, делившиеся с нею последним, что у них было.

Здоровье Ольги стремительно ухудшалось. Еще в СССР у нее обнаружилось воспаление почек, ив 1941 году произошел серьезный рецидив. Только врачебное вмешательство спасло ей жизнь – правда, ненадолго.

Вернувшись из больницы, Ольга снова все свои силы отдавала птицам. «Я должна была бы делать добро людям, но я бедна, больна, и потому я забочусь о птицах», – говорила она, словно оправдываясь. Не желая оставлять своих птиц одних, она не уходила из дома во время налетов. Только однажды, в сентябре 1943 года, она спустилась в бомбоубежище с двумя птицами и недоконченной вышивкой. Счастливый случай – именно в этот день в ее дом попала бомба. Ольга в ужасе, каким-то чудом смогла подняться по разрушенной лестнице в развалины своей квартиры – там всюду лежали обугленные трупики ее птиц… Нескольким удалось выжить, и они сидели на ветках деревьев рядом с их бывшим домом. Она звала их, но птицы словно не слышали ее. Как потом говорила Ольга друзьям, птицы словно винили ее в том, что она бросила их…

Ольга Афанасьевна осталась в одном халате, который был на ней; все ее имущество погибло в разрушенном доме. На это она не обращала внимания. Но от удара, которым стала для нее гибель ее птиц, она так и не оправилась. После бомбежки она с тремя птицами (третьим стал подобранный на улице раненый голубь) скиталась по знакомым. Как жертве бомбежки ей выделили в мэрии мебель из необработанного дерева, которую Ольга расписала яркими цветочными узорами. Она снова пыталась, как могла, отстроить свою жизнь, но сил уже не было. Она простудилась, заболела бронхитом. Ольгу Афанасьевну привезли в больницу, где она целую ночь пролежала в нетопленой палате с настежь распахнутыми окнами, и утром сбежала домой. Через три дня ее устроили в госпиталь Бусико, где она пролежала несколько месяцев, стойко перенося страдания. Ее навещают многочисленные друзья, с которыми она говорит о Боге. 18 января 1945 года она видит во сне, что в ее палату прилетают все птицы, которых она держала у себя; через некоторое время они улетели, и только одна белая голубка осталась рядом, а потом, взлетев, разбилась об оконное стекло. Ольга решила, что видела во сне свою смерть…

Недаром в последние годы ее считали ясновидящей. Сразу после полуночи Ольга Афанасьевна Глебова-Судейкина скончалась.

Могила Ольги Глебовой-Судейкиной

Похоронили ее на русском кладбище Сен-Женевьев-де-Буа. Гроб сопровождали всего четырнадцать человек – когда-то Ольга предсказала и это. Над ее могилой стоит белый мраморный крест, деньги на который дали Артур Лурье и Сергей Су-дейкин.

Теперь имя Ольги Глебовой-Судейкиной упоминают чаще всего в связи с Анной Ахматовой – как ее подругу, как персонаж ее «Поэмы без героя», забывая о реальной биографии ахматовской Путаницы-Психеи. Воспоминания о ней, написанные Артуром Лурье, практически неизвестны здесь, и имя ее все больше переходит из истории и памяти в литературу и предание. Предание о петербургской красавице, повелительнице кукол, фее птиц…

Мария Закревская-Бенкендорф-Будберг

СИЛЬНЕЕ, ЧЕМ ЖИЗНЬ

Мария Игнатьевна Закревская, графиня Бенкендорф, баронесса Будберг… Ее называли «красной Мата Хари», «железной женщиной», «русской миледи», «беззаконной кометой». Может быть, целью ее жизни было создать легенду о себе самой – легенду, где правда так тесно переплеталась бы с вымыслом, что уже никто не смог бы отделить одно от другого. Она коллекционировала мужей, оставляя себе их фамилии, и великих мужчин, оставляя огненный след в их жизни. У нее было столько масок, что казалось, за ними никого нет. Но она все-таки была – Мура Закревская-Бенкендорф-Будберг…

Всю жизнь Мура с гордостью сообщала о себе, что была правнучкой Аграфены Федоровны Закревской, жены московского генерал-губернатора – известной красавицы, воспетой Пушкиным «медной Венеры». Все знавшие ее не сомневались в этом – Вячеслав Ходасевич часто говорил Муре: «Искать примеров, как нужно жить, не нужно, когда была такая бабушка». На самом деле отец Муры Игнатий Платонович Закревский не имел к тем Закревским никакого отношения. Он происходил из Черниговской губернии, откуда переехал с семьей в Петербург, где дослужился до высоких чинов в сенате. У него было четверо детей – Платон (от первого брака), близнецы Анна и Александра и младшая Мария, родившаяся в 1892 году. После Института благородных девиц Муру отправили в Англию, где в посольстве служил ее брат Платон Игнатьевич, – для усовершенствования английского языка, который Мура знала с детства. Она провела зиму в кембриджской женской школе Ньюнхам; потом она утверждала, что закончила Кембриджский университет. Посол граф Бенкендорф покровительствовал Платону Закревскому, и в его доме Мура имела возможность познакомиться со всем цветом английского общества и российской дипломатии. В 1911 году Мура вышла замуж за Ивана Александровича Бенкендорфа – атташе посольства и дальнего родственника посла. Мура всегда называла его графом; на самом деле он принадлежал к боковой ветви этого известного рода, не имевшей прав на титул. Через год Ивана Александровича назначили секретарем русского посольства в Германии. На придворном балу Мура была представлена кайзеру Вильгельму. Жизнь обещала быть легкой и веселой… Иван Александрович повез Муру в Эстляндию (Эстонию), где у него было родовое поместье Янеда, а затем в Петербург и Ревель (ныне Таллин), где у него было множество родственников. В 1913 году у Бенкендорфов родился сын Павел, через два года – дочь Татьяна. За эти два года многое произошло: началась война, и посольство было вынуждено вернуться в Россию; Бенкендорфы обосновались в Петербурге. Мура начала работать в военном госпитале – все дамы из высших кругов считали своим долгом помогать раненым. Иван Александрович служил в военной цензуре.

Фронт проходил всего в четырехстах километрах от Петрограда, по территории Лифляндии (Латвии). Тем не менее петербургский свет продолжал выезжать на лето в свои эстонские и финские поместья. Летом 1917 года Иван Александрович и Мура с детьми выехали в Янеда, где предполагали остаться до поздней осени. Но после октябрьских событий возвращаться в город было опасно – и не менее опасно было оставаться. Мура вернулась в Петербург одна – присмотреть за квартирой и разведать обстановку. Немцы все ближе подходили к Ревелю; Мура уже собралась возвращаться, но тут пришло известие: крестьяне из соседней деревни пришли ночью в имение, зверски убили Ивана Александровича и сожгли дом. Гувернантка едва успела спасти детей, укрывшись у соседей.

Добраться до Ревеля было невозможно; из петроградской квартиры Муру выгнали – туда вселился Комитет бедноты; все знакомые или уехали, или находились в таком же бедственном положении, как она. Английское посольство – единственное место, где, как казалось Муре, ей могли бы помочь, – готовилось к срочному переезду в Москву. На вокзале посольство провожали русские жены английских дипломатов – княжна Урусова, балерина Тамара Карсавина, графиня Ностиц – и Мура… Вскоре она тоже переехала в Москву.

Из прежних ее знакомых в английском посольстве остался только молодой дипломат Роберт Брюс Локкарт, с которым Мура познакомилась еще в Англии.

Брюс Локкарт, 1930 г.

Впервые Локкарт приехал в Россию в 1912 году. Его назначили вице-консулом в Москву, хотя основной его задачей было выполнение различного рода особых поручений. Очень быстро выучив русский язык, он свел близкие знакомства с цветом московского общества. Отличавшийся безграничным обаянием и неимоверной работоспособностью, он быстро дослужился до генерального консула и параллельно начал журналистскую карьеру. Его жена, потеряв при родах первого ребенка, рожать второго уехала в Англию – и на этом Локкарт счел свою семейную жизнь фактически законченной.

Слухи о романах молодого консула разошлись настолько широко, что в начале осени 1917 года ему было приказано на время вернуться в Англию – навестить семью. Когда он через четыре месяца приехал обратно, Москва – как и вся Россия – изменилась до неузнаваемости. Он увидел Муру на третий день после приезда в Петербург; а практически сразу же после переезда в Москву между ними разгорелся страстный роман. «В мою жизнь вошло нечто такое, что оказалось сильнее и прочнее всех других связей, сильнее, чем сама жизнь», – написал позднее Локкарт в своих воспоминаниях «Мемуары британского агента».

Мура никогда не считалась красавицей. Миловидное лицо, «сдобная» коренастая фигура – не тот тип женщин, на которых оборачиваются мужчины на улицах. Но ее животное обаяние, сексуальность – это в то время, когда и этого слова не знали, – и, главное, настоящий талант общения и поражавшая всех стойкость и жизнелюбие делали ее неотразимой – в тех случаях, когда ей этого хотелось. Мура отличалась редким умом, практической хваткой и стойкостью в любых ситуациях. И даже тогда, когда рухнул весь ее мир, она не только не сломалась, но смогла подняться выше обстоятельств.

Яков Петерс, 1920-е гг.

Локкарт поселил Муру в своей квартире в Хлебном переулке. Для них началось недозволенное, недоступное, нелогичное счастье… Оно кончилось ночью с 31 августа на 1 сентября 1918 года, когда Локкарта, а заодно и Муру, арестовали по так называемому «делу послов». Только что был произведен ряд громких покушений: в июле эсером Блюмкиным был убит немецкий посол граф Мирбах, утром 30 августа Леонид Канегиссер застрелил главу Петроградского отдела ВЧК Урицкого, и вечером того же дня Дора (или, как ее стали называть позже, Фанни) Каплан стреляла в Ленина. Ночью чекисты взяли штурмом английское посольство, а на следующий день пришли за самим консулом. Разведдеятельность Локкарта была замечена ЧК, и его планировали выставить главою антиправительственного заговора; заодно с ним было решено избавиться от всех неугодных дипломатов.

Через некоторое время Локкарта перевели с Лубянки в Кремль. Он написал прошение об освобождении Муры – она же ничего не знала, да и знать не могла о мифическом заговоре… Заместитель Дзержинского Яков Петере, руководящий «делом Локкарта», пообещал Локкарту трибунал – но Муру решил освободить. А через три недели Петере и Мура под руку вошли в комнату Локкарта, чтобы сообщить о его освобождении.

Локкарт был вынужден уехать из России. Но он был благодарен Муре за освобождение. Многие полагают, что за его свободу Мура заплатила Петерсу собой; расходятся только в том, как именно: уступила его домогательствам или стала на него работать. И то, и другое вполне вероятно.

Снова оставшись одна, Мура продала свои последние серьги и вернулась в Петербург. На третий день ее арестовали – она обменяла соболью муфту на две продовольственные карточки, а они оказались фальшивыми. Она просила позвонить Петерсу – над ней посмеялись. Через две недели ее вызвали на допрос, и она снова попросила позвонить на Лубянку. Через четыре дня ее освободили.

Максим Горький, 1920-е гг.

1919 год в Петрограде был страшен – не было еды, тепла, одежды, только жуткий холод и тиф… Мура поселилась у своего знакомого по работе в госпитале, бывшего генерал-лейтенанта Мосолова. У нее не было ни карточек, ни прописки, ни денег. Надо было как-то жить. Однажды Муре сказали, что Корнею Чуковскому в издательстве «Всемирная литература» требуются переводчики. Чуковский обошелся с нею ласково, дал ей работу. Не переводчика: хотя Мура свободно владела английским, немецким и французским, ее русский язык был несовершенен – как у человека, много времени проведшего в другой языковой среде. Правда, это обстоятельство не мешало Муре не только пытаться переводить, но и называть себя в конце жизни известной переводчицей, у которой за плечами шестнадцать томов переведенных произведений.

Главное, что сделал Чуковский, – привел Муру к Горькому.

В то жуткое время Горький, друживший с Лениным и таким образом обладавший определенным влиянием, старался помочь всем: хлопотал, доставал еду и паспорта, вытаскивал из заключения и находил работу. В его квартире постоянно жили человек десять – не только семья, но и просто люди, которым была нужна его помощь. Со своей женой Екатериной Павловной Пешковой Горький расстался давно (хотя развод не был оформлен официально, и до конца жизни они поддерживали близкие отношения), а хозяйками в его доме были бывшая актриса МХТа Мария Федоровна Андреева (разрыв с нею произошел еще в 1912 году, но она продолжала жить в доме Горького еще много лет), а когда Андреева куда-нибудь отлучалась – жена соратника Горького по «Всемирной литературе» Александра Тихонова Варвара Тихонова-Шайкевич, чья младшая дочь Нина поражала своим сходством с Горьким.

Горький взял Муру на работу секретарем-переводчиком, перевез к себе жить, и уже через две недели она стала необходимой. Она жила в комнате, примыкающей к спальне Горького. Вела его хозяйство, занималась его корреспонденцией, переводила, разбирала рукописи, рассказывала о своих приключениях – и главное, слушала. Умением слушать любая женщина может приручить мужчину, а Мура умела слушать как никто. Многое из ее рассказов он использовал в своем творчестве; Муре был посвящен и главный труд Горького – четырехтомный роман «Жизнь Клима Самгина». В его доме она наконец обрела покой.

Но, как оказалось, и в доме Горького ей угрожала опасность. Григорий Зиновьев, в то время первый человек в Петрограде, недолюбливал Горького, а Муру откровенно считал английской шпионкой – все это стало поводом для обыска в доме Горького. Для вида прошлись по всем комнатам; в комнате Муры все перевернули вверх дном. Горький срочно выехал в Москву, где нажаловался на Зиновьева Ленину.

Через некоторое время Муру все же арестовали – и после гневного письма Горького выпустили. В четвертый раз Мура попала в ЧК после попытки нелегально перейти эстонскую границу – она пыталась пробраться к детям, которых не видела уже три года. И снова ее выпустили благодаря Горькому…

Но как только восстановилось железнодорожное сообщение с Эстонией, она снова едет туда. Уже было ясно, что Горький недолго останется в СССР, – и Мура, уезжая, планировала встретиться с ним уже за границей. Но в Ревеле ее тут же арестовали, обвинив в том, что она советская шпионка. Она наняла адвоката; ее выпустили под подписку о невыезде. Как только она приехала к детям, родственники мужа, прежде содержавшие их, тут же прекратили давать деньги. Муре грозила высылка в СССР, куда ей совсем не хотелось; все остальные пути для нее были закрыты. Адвокат посоветовал ей выйти замуж за эстонца: таким образом Мура получила бы эстонское гражданство и, следовательно, возможность свободного выезда куда угодно. Муж быстро нашелся: барон Николай Будберг срочно нуждался в деньгах, а у Муры была тысяча долларов, которую ей из Берлина перевел Горький. Мура тут же вышла замуж за барона Будберга – и они расстались, как только пересекли эстонскую границу.

Здоровье Горького было расстроено. Туберкулез догрызал его. Он – и вместе с ним многочисленная свита, включая Муру, – кочевал по европейским санаториям. Херингсдорф, Сааров, Мариенбад и Сорренто – везде Мура была рядом. Варвара Шайкевич, выехавшая вместе с Горьким, сразу же ушла от него; Мура осталась за хозяйку. Она регулярно навещала детей, оставшихся в Эстонии, задерживаясь там на несколько месяцев, и тогда Горький забрасывал всех письмами с жалобами на ее отсутствие… Часто ей по делам Горького приходилось бывать в Берлине, где осел Николай Будберг. Он был кутила, картежник и постоянно в долгах. Муре надоело улаживать его дела, и она отправила мужа в Аргентину. Больше они никогда не виделись. На память о нем Мура оставила себе его фамилию и титул – единственный настоящий из всех, которые она себе приписывала.

Но ее постоянные поездки имели и другие цели. Многие считают, что Мура выполняла задания ЧК; она никогда не опровергала этих слухов – как и любых слухов, которые про нее ходили. Точно известно, что она искала Локкарта (к тому времени он сделал карьеру в журналистике, а затем и в Форин Офис), – и, найдя его в Вене, не только продолжила отношения с ним, но и стала поставлять ему информацию: об этом Локкарт написал в своих мемуарах. По его книге был поставлен фильм; на премьере Локкарт и Мура сидели вместе.

Постоянные поездки в Англию она объясняла просто: только там она может шить себе одежду по вкусу. И ей действительно очень шли английские костюмы, с которыми Мура вместо драгоценностей и шляп носила мужские часы и прическу из сколотых на затылке длинных, не по моде, волос. Главным ее украшением были ее глаза – большие, глубокие, горящие жизнью; перед их взглядом было невозможно устоять. Мура прекрасно знала свою силу – и умела ею пользоваться.

С середины 1920-х годов Мура стала подготавливать Горького к возвращению в Россию. Ее расчет был точен: в Европе его печатали все реже и реже, доходы падали. Единственный способ сохранить материальное благополучие – это вернуться в СССР, где Горькому обещали неограниченный счет в банке и всевозможные блага. Горький возвращаться не хотел; но он все чаще и чаще стал приезжать в СССР – там издавались его книги, там жили его читатели, его именем назывались улицы, пароходы и колхозы. В1933 году Горький окончательно переехал в СССР. Сама Мура, однако, с ним не поехала – по официальной версии, она не хотела ставить его в неловкое положение перед законной женой и читателями, исповедующими строгую коммунистическую мораль. Она обосновалась в Лондоне.

Уезжая, часть архива Горький оставил на попечение Муры: в СССР его нельзя было везти – там была переписка с людьми, недовольными советскими порядками. Но архив понадобился – в СССР готовились политические процессы, и письма с «порочащими советский строй» высказываниями очень бы пригодились. В 1936 году Муре намекнули: умирающий Горький хотел бы с ней проститься, а заодно было бы неплохо, если бы она привезла архив… Выбора у нее не было – добровольно или силой архив все равно оказался бы в СССР. Мура предпочла не ссориться (или просто хорошо выполнила свою работу) – и ее вместе с архивом в персональном вагоне доставили в Москву. Сначала ее привезли в Кремль; а уже оттуда – к Горькому, в санаторий Горки. Тот уже около месяца находился при смерти. Но недавно ему стало гораздо лучше; говорили о практически полном выздоровлении. Муру провели к Горькому. Некоторое время они оставались наедине…

Легенда о том, что именно Мура – по приказу из Кремля – отравила Горького, жива до сих пор; фактов, которые могут доказать или опровергнуть это, не существует.

Мура провела рядом с Горьким больше десяти лет, была его музой, секретарем, экономкой, фактической женой. Но после расставания с ним Мура не боялась остаться одна. Еще с 1931 года ее стали называть «спутницей и другом» не только Максима Горького, но и знаменитого фантаста Герберта Уэллса, старше ее на 26 лет. Когда Горький ревновал, она успокаивала его: «Даже для самой любвеобильной женщины сразу два знаменитых писателя – это слишком много!» Она познакомилась с Уэллсом еще в Англии – в счастливое время ее первого замужества. Когда в 1920 году Уэллс приехал в СССР, он остановился в доме Горького – гостиниц в то время не было; Мура была его официальной переводчицей. Петроград, все еще не оправившийся от страшной зимы, произвел на писателя ужасающее впечатление; он впал в депрессию. Спасла его Мура – она обладала удивительной способностью делать жизнь окружающих легче и проще, просто улыбаясь своей удивительно теплой, «кошачьей» улыбкой. И накануне своего отъезда то ли Уэллс ошибся комнатой, то ли Мура зашла к нему попрощаться слишком поздно (свидетельства расходятся), но они провели вместе ночь. Эту ночь Уэллс потом называл главным событием своей жизни. Следующие несколько лет они переписывались, иногда Мура встречалась с Уэллсом в своих разъездах по Европе – и по делам Горького, и по делам Локкарта. Уэллс, известный любитель женщин, в то время был женат вторым браком на Эми Кэтрин Роббинс, которую называл Джейн (она умерла от рака в 1927 году), но пользовался в браке полной свободой, не переставая менять любовниц. В то время его постоянной спутницей была Одетта Кеун, которая не собиралась уступать свое место Муре без боя. Но все же Мура оказалась сильнее. Весной 1933 года Уэллс назначил ей свидание в Дубровнике, где проходил очередной конгресс ПЕН-клуба, президентом которого Уэллс станет вместо умершего Джона Голсуорси.

Герберт Уэллс, 1932 г.

Во время конгресса они были неразлучны, а после него провели в Австрии две недели вдвоем. Потом Уэллс вернулся во Францию к Одетте, но они уже с трудом выносили друг друга. К тому же Одетта принялась шантажировать Уэллса, вынудила подарить ей его дом во Франции, угрожала опубликовать их переписку. В 1934 году Кеун – в качестве прощальной мести – напечатала своеобразные воспоминания о жизни с Уэллсом, где обвинила его во всех возможных грехах. И их отношения были кончены. Когда в том же году Уэллс вернулся из поездки в СССР, Мура ждала его в Эстонии. Они провели вместе две недели и вместе вернулись в Лондон. Мура сказала Уэллсу, что останется с ним, но замуж за него не пойдет. «Это не подобает моему возрасту», – заявляла она в ответ на его настойчивые предложения. Он не мог этого понять: «Она проводит со мной время, ест со мной, спит со мной, но не хочет выходить за меня замуж», – жаловался Уэллс. Он утешал себя тем, что Мура не выходит за него из-за сложностей с разводом: ведь ее официальный супруг, барон Будберг, был еще жив. Впрочем, однажды она согласилась сыграть свадьбу – чисто символически. Были разосланы приглашения, и, когда гости собрались в ресторане «Quo Vadis» и выпили за здоровье супружеской четы, Мура встала и призналась, что это шутка. Когда в 1934 году близкий друг Уэллса, знаменитый английский писатель Сомерсет Моэм, спросил Муру, как она может любить Уэллса, этого толстого и очень вспыльчивого человека, она ответила: «Его невозможно не любить – он пахнет медом».

Уэллс считался главным европейским интеллектуалом. Но в последние годы своим главным достижением Уэллс считал любовь Муры. Впервые за всю жизнь Уэллсу не только было достаточно одной женщины, но в этой женщине была вся его жизнь…

Во время войны Мура работала в журнале «Свободная Франция», активно сотрудничала с движением Сопротивления, имела деловые отношения с Локкартом и генералом де Голлем. Уэллс мог только восхищаться ее неуемной энергией: сам он был уже тяжело и безнадежно болен. Его не стало 13 августа 1946 года, за месяц до восьмидесятилетнего юбилея. Последние полтора года Мура находилась с ним неотлучно. После кремации два его сына развеяли прах писателя над водами Ла-Манша. В завещании он оставил Муре сто тысяч долларов.

Муре было пятьдесят четыре года. Теперь она могла жить совершенно свободно – денег было достаточно, дети обходились без нее: сын жил на ферме на острове Уайт, дочь замужем. Но война и смерть Уэллса подкосили ее. Эта вечно молодая женщина начала стареть. Она много ела и еще больше пила – про нее говорили, что она может перепить любого матроса. Мура стала толстеть, перестала следить за собой. Но ее уважал весь Лондон, считая умнейшей женщиной своего времени. Она – невенчанная жена, эмигрантка, шпионка, авантюристка – смогла очень высоко себя поставить в этом самом снобистском городе Европы. Даже ее шпионская слава – а в разное время ее считали сотрудницей английской, германской, советской разведок – лишь внушала уважение к женщине, которая смогла не только выжить в самых суровых условиях, но подчинить себе эту жизнь. Великобритания не забывала ее заслуг перед Форин Офис; Франция помнила о ее сотрудничестве с генералом де Голлем; аристократия всего мира считала ее – графиню и баронессу – своей. Теперь, когда у нее была масса свободного времени, Мура стала сознательно делать то, чем раньше занималась по случаю: создавать легенду о своей жизни. В разговорах в великосветских гостиных и в интервью ведущим изданиям она много и охотно рассказывала о себе – но чем больше и, казалось, откровеннее она говорила, тем все больше запутывалась ее история. Отношения с Горьким и Уэллсом, английской разведкой и советскими спецслужбами, ее семья – все обрастало таким количеством подробностей, противоречащих друг другу, что стало практически невозможно установить истину. Удивление и восхищение ее силой убеждения вызывает тот факт, что Муре верили все и всегда, что бы она ни говорила. В одном из последних интервью она даже заявила, что происходит по прямой линии от брака императрицы Елизаветы Петровны с Алексеем Разумовским. Россия и СССР продолжали занимать важное место в ее жизни. Мура несколько раз приезжала на родину: по приглашению вдовы Горького Екатерины Павловны Пешковой в 1956 году, затем в 1958 году, в 1960-м – навестить Бориса Пастернака и взять у него интервью, потом еще три раза. Ее принимали очень торжественно – и официальные власти, и советская интеллигенция, знавшая о ее необыкновенной судьбе. В последние годы ей было уже крайне тяжело выходить из дома. В это время ее описывали как необычайно грузную, но все еще красивую женщину, в длинной, широкой темной юбке, с несколькими нитками крупных бус, всегда с телефоном между колен, мужской палкой в руках и бутылкой водки в любое время суток. В конце концов она решила сама написать свою биографию. Для этого было собрано огромное количество документов, хранившихся в доме ее сына в Италии, недалеко от Флоренции, – она переехала сюда осенью 1974 года. Мура работала не в самом доме, а в специально оборудованном вагончике в саду. И однажды короткое замыкание вызвало пожар, уничтоживший и вагончик, и все хранящиеся там документы. Этого Мура уже не перенесла. 2 ноября 1974 года лондонская «Тайме» сообщила о ее смерти и опубликовала некролог, где она была названа «интеллектуальным вождем» современной Англии. На отпевании в первом ряду стояли французский посол с женой, а за ними – вся английская и русская эмигрантская знать.

Она оставила после себя не память, а миф, пережив всех, кто мог бы помнить правду о ней. Она сама стала мифом – женщина, которая была сильнее, чем сама жизнь…

Зинаида Райх

ТЕАТРАЛЬНЫЙ РОМАН

Этому роману суждено было стать одним из самых громких, скандальных, трагичных в истории русской культуры. Талантливый поэт, известный режиссер – и между ними женщина, которую они любили. Сергей Есенин, Зинаида Райх и Всеволод Мейерхольд – имена, навсегда завязанные в узел своей любовью и смертью…

Все началось в Петрограде в конце весны 1917 года. Начинающий, но быстро входящий в моду поэт Сергей Есенин зачастил в редакцию левоэсеровской газеты «Голос народа». Никакой особой необходимости в этом не было – просто в приемной газеты сидела невероятно красивая девушка Зиночка. Зина Райх. У нее правильные черты лица, глубокие черные глаза и темные волосы, она заразительно смеется и с охотой принимает его ухаживания. Если это и не была любовь с первого взгляда, то со второго-то уж точно.

Хотя Зина и Сергей были почти ровесниками, между ними было мало общего: Есенин – из рязанских крестьян, хваткий парень, успешно прячущий свою вековую крестьянскую сметку под маской деревенского простачка. Он приехал из Москвы в Петроград, чтобы завоевать его своими стихами, и преуспел в этом буквально за несколько недель. За его плечами был недолгий брак – правда, гражданский – с Анной Изрядновой и рождение сына Юрия…

А она была дочерью обрусевшего немца Августа Райха, принявшего под именем Николая Андреевича православие ради брака с любимой женщиной, Анной Ивановной, из обедневших дворян. Август и Анна повстречались в поезде по дороге в Одессу – а приехав туда, сразу же обвенчались. Николай Райх, механик высокой квалификации, еще до женитьбы имел богатый опыт политической деятельности как член партии социал-демократов, дважды был в ссылке. Его дочь унаследовала это увлечение революционными идеями и за свои «неблагонадежные интересы» даже была исключена из гимназии. Закончила гимназию Зина в Бендерах, куда Николая Райха выслали под надзор полиции. А уже в 19 лет она вступила в партию эсеров – правда, в основном она занималась пропагандой. В ней с детства была сильна тяга к лидерству, неприятие навязанных кем-то норм – в своей чопорной гимназии она спускалась вниз не иначе, как съехав по перилам. В 1914 году Зина поступила на Высшие петроградские женские историко-литературные и юридические курсы. Начавшийся в начале лета роман с Есениным был не первый в ее жизни, но это была первая, страстная, всеобъемлющая ее любовь…

В июле Есенин вместе с вологодским поэтом Алексеем Ганиным и Зиной Райх отправились в путешествие на Север – Есенин бегал от призыва, а Райх не смогла с ним расстаться. Во время этой поездки, 4 августа 1917 года, они обвенчались – в маленькой церкви Кирика и Улиты под Вологдой. Свадьба была словно ненастоящей, но любовь молодых людей была видна всем.

По возвращении в Петроград молодые поселились на Литейном проспекте. Зина создала для них уютный и гостеприимный дом, а из Сергея получился на удивление хороший муж – нежный, заботливый… А потом грянул октябрьский переворот.

Зина была беременна и от греха подальше уехала рожать в Орел, где к тому времени осели ее родители. Там 29 мая 1918 года родилась дочь, которую в честь матери Сергея назвали Татьяной. Отец очень любил ее – белокурую, голубоглазую, так похожую на него самого… Но любил издалека. Зинаида с дочкой еще год жили в Орле.

К этому времени Есенин уже перебрался в Москву. Тут он после непродолжительной дружбы с поэтами Пролеткульта примкнул к имажинистам. Вместе с Анатолием Мариенгофом – другом и соратником – они пытаются как-то заработать, а пока вынуждены спать в одной постели в крохотной комнатке в Богословском переулке. Потом дело как-то наладилось – они завели книжную лавочку на Большой Никитской, а затем «Стойло Пегаса» на Тверской. Зину в Москву не зовут: Есенин уже давно начал уставать от нее; долгие серьезные отношения, как оказалось, не для него… Ее наезды в гости только раздражают и его, и его друзей, которым Зина категорически не нравится. Мариенгоф так описывает ее в то время: «Это дебелая еврейская дама. Щедрая природа одарила ее чувственными губами на лице круглом, как тарелка…» А Вадим Шершеневич, еще один имажинист, едко каламбурил: «Ах, как мне надоело смотреть на райхитичные ноги!»

В начале 1919 года Райх приехала в Москву – теперь вместе с дочкой, познакомить Танюшку с отцом. Есенин с радостью принял дочь… а потом попросил Мариенгофа, как ближайшего друга, помочь ему сплавить жену обратно в Орел. Он уже пытался объяснить Зине, что любовь прошла, но та была уверена, что Есенин ее любит, и наотрез отказывалась уходить. Мариенгоф по просьбе Есенина пришел к Райх и заявил ей, что у Сергея давно другая женщина, у которой тот в данный момент и находится… Сам Есенин в это время нервно вышагивал по Тверскому бульвару, ожидая исхода разговора. Райх все поняла правильно: она собрала вещи и уехала.

Уже после их разрыва, в феврале 1920-го, у нее родится сын. Позвонила Есенину, спросила: как назвать? Тот долго думал, стараясь выбрать какое-нибудь «нелитературное» имя, и потом сказал – назови Константином. После крещения спохватился – Константином звали сильно не любимого Есениным Бальмонта, но дело было уже сделано. Сына он увидел только через несколько месяцев, случайно: в Ростове встретились поезда, в одном из которых Есенин с Мариенгофом возвращались из Ташкента, а в другом Райх везла больного Костю в Кисловодск. Есенин взглянул на сына и выскочил из вагона, недовольно бормоча: «Есенины черными не бывают!»

Ее поезд еще три месяца полз до места назначения. Сына Зинаида выходила, но по дороге она сама заболела тифом; из-за отравления мозга сыпнотифозным ядом она сошла с ума и оказалась в сумасшедшем доме. Когда Райх вышла оттуда, от прежней легкой, очаровательной, смешливой девчонки не осталось и следа – теперь она стала жесткой, хваткой, готовой на все…

Зинаида пытается встать на ноги: устраивается на работу в Наркомпрос инспектором подотдела народных домов, музеев и клубов. Вместе с нею работала Муся Бабанова, которая была увлечена театром. Муся занималась в студии Федора Комиссаржевского, а после его отъезда за границу – у знаменитого режиссера Всеволода Мейерхольда. Однажды она попросила Всеволода Эмильевича посмотреть ее подругу, Зиночку Райх. И у Зины началась совсем другая жизнь…

Мейерхольд взял Зину в свою студию; больше того – он сразу же влюбился в нее, несмотря на двадцать лет разницы в возрасте. Он бросил к ее ногам всю свою жизнь, все свое будущее, а прошлое пришлось выбросить и забыть – потому что там еще не было Зиночки.

Мейерхольд всегда, в любой своей страсти шел до конца. В 21 год он, полный искренней веры, сменил вероисповедание и из лютеранина Карла Теодора Казимира Мейергольда превратился во Всеволода Эмильевича – Всеволодом звали обожаемого им писателя Гаршина – Мейерхольда. Он учился на юридическом факультете Московского университета, затем – на драматических курсах. Играл в Московском Художественном театре и мотался по провинциальным театрам в качестве режиссера. Его громадный талант признавали даже враги. Премьера «Маскарада» Лермонтова в Александрийском театре в день октябрьского переворота символизировала конец старой России. При новой власти его репутация человека, свергающего устои, вознесла его над всеми. У него была Ольга Михайловна Мунт, с которой они познакомились еще детьми – в Пензе, где у Эмиля Мейергольда, чистокровного немца и подданного Германии, был водочный завод. Они поженились, как только Мейерхольд закончил университет, она была рядом с ним во все тяжелые времена, у них росли три дочери. Но ничего не смогло помешать Мейерхольду и Райх быть вместе. Однажды Всеволод Эмильевич, панически боявшийся всяких острых разговоров, прислал жене телеграмму: приезжаю с новой женой и прошу освободить квартиру… И вскоре уже жил на Новинском бульваре вместе с Райх.

Он усыновил ее детей и даже взял ее фамилию: отныне он подписывался как Мейерхольд-Райх.

Ольга Михайловна прокляла их обоих. Она очень тяжело переживала разрыв с человеком, вместе с которым прожила четверть века. Но в глубине души она понимала: Зинаида стала для него воплощением всего того, что завораживало Мейерхольда в это время: революционной стихии, буйства молодости, внутренней силы, и поделать с этим ничего нельзя…

Всеволод Мейерхольд, Париж, 1933 г.

Мейерхольд подарил Зинаиде новую жизнь. Он перевез в Москву ее родителей, окружил детей любовью и заботой. Вскоре все они переехали в новую квартиру в Брюсовом переулке, где Зинаида немедленно устроила салон для московской культурной элиты. Благодаря браку с Мейерхольдом Райх стала одной из первых дам столицы. Муж дал ей все, чего не смог и не захотел дать ей Есенин, – любовь, заботу, достаток, стабильность… Они бывают на посольских приемах, в самых роскошных ресторанах и во всех домах театральной и литературной Москвы. У Райх появляются модные туалеты из Парижа и Вены, дорогие шубы и французские духи, стоившие тогда в нищей Москве целое состояние, у ее детей – лучшие игрушки, учителя, врачи…

Но в 1923 году в Россию из заграничной поездки с Айседорой Дункан вернулся Есенин. То, что его бывшая жена стала счастливой супругой известнейшего режиссера, стало для него сильным потрясением. И Есенин снова двинулся в атаку на уже однажды завоеванную, но брошенную крепость. Он начал приходить к детям – кричал, стоя под окнами, чтобы ему их показали; пьяный, звонил в дверь до тех пор, пока детей не будили и не выводили к нему. Единственный, кто мог справиться с Есениным в буйном хмелю, был, как ни странно, Мейерхольд. А потом Есенин начал встречаться с Зинаидой наедине. Встречи происходили на квартире у ее подруги Зинаиды Гейман. Мейерхольд узнал об этом – и каких трудов стоило ему не устроить сцену

Зинаиде или Сергею, не знает никто. Он ведь безумно ревновал ее, а к Есенину особенно. Но Мейерхольд нашел в себе силы только заметить Гейман: «Я знаю, что вы помогаете Зинаиде встречаться с Есениным. Прошу вас, прекратите это: они снова сойдутся, и она будет несчастна…»

Встречи прекратились.

Зинаида Райх с детьми

А в декабре 1925 года стало известно, что Есенин покончил с собой. У Райх от этого известия случился нервный срыв. Мейерхольд лично отпаивал ее лекарствами, успокаивал, утешал, сопровождал на похоронах… Мать Есенина крикнула ей: «Это ты виновата!» А Зинаида чуть не кинулась к Сергею в не засыпанную еще могилу – ее еле удержали…

Приступы сумасшествия в результате сыпнотифозного отравления сопровождают потом больную всю ее жизнь. Мейерхольд это прекрасно знал: в молодости он интересовался физиологией мозга, а готовясь к роли Треплева в чеховской «Чайке», сам довел себя до помешательства и еле смог выйти из этого состояния. Он понимал, что Зинаиду следует занять чем-нибудь, что отвлечет ее от реальности. И он решил сделать из своей жены актрису, чтобы она, проживая на сцене одну за другой чужие жизни, могла безбоязненно возвращаться в свою.

Райх плохо подходила для театра Мейерхольда: его актеры имели прекрасную гимнастическую подготовку, умели петь и танцевать, а Райх была неповоротлива, грузна, кривонога и двигаться на сцене не умела вовсе. Но это Мейерхольда не остановило. Он стал использовать то, чем Райх могла гордиться, – ее красоту, выразительные глаза, глубокий голос, повышенную эмоциональность. После первой ее роли – Аксюши в «Лесе» Островского – критика была уверена в ее бездарности. Игорь Ильинский, сам актер Мейерхольда, писал: «Ее сценическая беспомощность и, попросту говоря, неуклюжесть были слишком очевидны». Зато когда в 1925 году был поставлен гоголевский «Ревизор», где Райх в роли Анны Андреевны выступала в дуэте с любимицей Москвы, гениально одаренной Марией Бабановой – той самой, благодаря которой Зинаида попала к Мейерхольду, – ситуация уже кардинально изменилась. Тот же Ильинский признавал: «Многому она успела научиться у Всеволода Эмильевича и, во всяком случае, стала актрисой не хуже многих других». Критик Константин Рудницкий писал: «Какие нюансы! Все сцены с дочерью неподражаемы по утонченности шаржа… Мечтал ли когда-нибудь Гоголь видеть такую Анну Андреевну!» А гениальный Михаил Чехов после просмотра обратился к Райх: «Я все еще хожу под впечатлением, полученным мною от «Ревизора»… и от двух исполнителей: от Вас и от чудесного Гарина… Поражает меня Ваша легкость в исполнении трудных заданий. А легкость – первый признак настоящего творчества». А после «Дамы с камелиями» Александра Дюма-сына – последней громкой премьеры Райх – музыкант Николай Выгодский писал: «… на слова ее игру не переложить: в ней была духовная, мелодическая сила, излучающая особый свет».

Зинаида Райх в роли Анны Андреевны с Эрастом Гариным (Хлестаков) в спектакле «Ревизор» Гоголя

Мейерхольд сумел максимально использовать все достоинства Зинаиды Райх и скрыть ее недостатки. Зная, что она не способна двигаться, он усаживал ее посередине сцены и организовывал все действие вокруг нее, делая ее центром своих постановок. Критика восторгалась ее криком, выразительностью и масштабностью ее героинь. А по Москве судачили, что Мейерхольд избавляет свою жену от возможных конкурентов: из его театра ушли Игорь Ильинский, Сергей Эйзенштейн… Эраст Гарин, преданный сторонник, любимый ученик и ближайший друг Мейерхольда, был

вынужден уйти после того, как Райх поссорилась с его женой Хесей Локшиной. Марию Бабанову Райх буквально выжила из театра – ее хрустальный талант затмевал Райх в глазах публики. После одного случая уволили Николая Охлопкова. Однажды Мейерхольд сообщил труппе, что собирается ставить «Гамлета». Охлопков, не удержавшись, спросил – а кто в главной роли? Мейерхольд ответил: «Конечно, Зинаида Райх». На это Охлопков, всегда несдержанный на язык, ответил: «Ну если Райх – Гамлет, то я – Офелия!» Такого «издевательства» над обожаемой женой Мейерхольд не потерпел…

«Баня» Маяковского. Райх в роли Фосфорической женщины. Шарж Д. Мора

И Мейерхольд, и Райх умели наживать себе врагов. Но если в двадцатых годах они могли себе это позволить, то в тридцатых это становилось уже опасным. Сгущающиеся тучи они – люди, до предела эмоциональные, – чувствовали оба, и у обоих начали сдавать нервы. Райх устраивала истерики, даже публичные, – известен случай, когда она кричала на кремлевском приеме на самого «всероссийского старосту» Михаила Калинина: «Все знают, что ты бабник!» В середине тридцатых у нее было несколько нервных срывов, с которыми с трудом удавалось справиться. А Мейерхольд постепенно терял расположение властей – его начали поругивать в прессе, единственному из деятелей культуры его ранга не дали звания народного артиста СССР. Затем отстранили от строительства здания его собственного будущего театра… Ему начали всюду мерещиться угрозы, покушения на его жизнь… Однажды, когда он шел по улице, от выхлопа двигателя за спиной Мейерхольд в ужасе шарахнулся в подворотню: «Это они наняли администратора театра, чтобы он меня застрелил!» В 1937 году запретили два готовых спектакля, а в январе 1938-го года его театр был закрыт.

После последнего представления – «Дама с камелиями» Дюма-сына – Райх потеряла сознание; за кулисы ее унесли на руках. Ей казалось, что все, чего она боялась в жизни и чего ей так долго удавалось избежать, наконец настигло ее…

Мейерхольда поначалу приютил в своей студии Станиславский; но в августе 1938-го он скончался, и Мейерхольд снова остался не у дел.

Мейерхольд и Райх в Берлине, апрель 1930 г.

Зинаидой овладело безумие. Первый приступ случился в Ленинграде. Она буйствовала, в припадках кричала, что пища отравлена, запрещала подходить к окну – потому что «они» могут стоять напротив и выстрелить; ночью, опасаясь возможного взрыва, в одном нижнем белье рвалась выбежать на улицу… Буйная стадия прошла довольно быстро, но психическое состояние ее все еще оставляло желать лучшего. Зинаида отправила Сталину поразительно наивное и резкое письмо, где писала, что вождь – в отличие от Мейерхольда – ничего не понимает в искусстве. Как потом оказалось, это письмо невероятно повредило опальному режиссеру. Райх во всеуслышание заявляла, что ее мужей травят: сначала загубили Есенина, теперь хотят загубить Мейерхольда… А в 1939 году она просто впала в буйное помешательство. Снова Мейерхольд лично выхаживал заболевшую жену… И однажды безумие прошло, словно его и не было… Как оказалось, это было последнее счастливое событие в жизни Мейерхольда.

Его арестовали 20 июня 1939 года в Ленинграде, когда он уехал после Всесоюзной режиссерской конференции и где остановился в своей бывшей квартире, у первой жены – Ольги Михайловны Мунт. В это же время в Москве был учинен обыск. Он был обвинен в связях с иностранными разведками… После долгих пыток и избиений он подписал обвинительные признания. Сталин никогда не мог ему простить, что в 1923 г. он поставил спектакль «Земля дыбом», посвятив его Троцкому.

Одной из версий обвинения Мейерхольда, которую активно обсуждали в московских и питерских гостиных, была следующая: Мейерхольда будто бы задержали при попытке сесть в самолет, чтобы нелегально покинуть страну. Нелепость версии заметила Ахматова: «Что же, они думают, он собрался бежать из Советского Союза без Райх? Невозможно!»

Зинаида Райх в роли Маргариты Готье в спектакле «Дама с камелиями» А. Дюма-сына

После ареста Мейерхольда Зинаида перебралась на дачу в Балашиху – когда-то она купила ее на деньги, полученные за издание собрания сочинений Есенина. Вскоре к ней переехали Константин и Татьяна с полугодовалым сыном. Жить на прежней квартире, где все напоминало о еще недавно счастливой жизни, было невозможно. Но за свое счастье Райх боролась как могла – вместе с Ольгой Мунт она собирала документы, которые могли помочь Мейерхольду, обивала пороги, ходила по влиятельным знакомым, сидела в приемных…

Однажды Зинаида Николаевна приехала в Москву, а на ночь пришла к себе на квартиру в Брюсов переулок. С нею была дочь; Райх уговаривала ее остаться, но та спешила в Балашиху, к мужу и ребенку. А на следующий день – 15 июля 1939 года – Зинаиду Райх обнаружили в луже крови. Ее домработница с проломленной головой лежала в коридоре. Райх нанесли 8 ножевых ран; она умерла по дороге в больницу. Из квартиры ничего не пропало.

Было видно, что Райх перед смертью защищалась как могла. Но на крики, доносившиеся из квартиры, никто не вышел – соседи знали о приступах Райх и не реагировали.

Николай Райх позвонил Москвину – другу юности Мейерхольда, депутату Верховного Совета, – прося помочь с похоронами дочери. Тот ответил: «Общественность отказывается хоронить вашу дочь». На церемонию на Ваганьковском пришло очень мало народу. Как вспоминала Татьяна Есенина, у ворот стояли незаметные люди в штатском и никого не пускали. Несмотря на это, не боясь никого, в квартиру пришла положить цветы знаменитая балерина Большого театра Екатерина Васильевна Гельцер. Из деятелей искусств больше никто не рискнул переступить порог.

В смерти Райх пытались обвинить ее зятя, мужа Татьяны Есениной, но доказать ничего не смогли. Тем не менее он год провел в тюрьме; его брат просидел несколько лет. Татьяну и Сергея сразу после похорон выселили на улицу. Правда, им чудом удалось вывезти уже опечатанный архив Мейерхольда. Квартиру поделили пополам, и туда вселились шофер и секретарша Берии…

Всеволод Мейерхольд был расстрелян 2 февраля 1940 года. Вместе с ним был расстрелян журналист Михаил Кольцов. Много лет ни о Мейерхольде, ни о Есенине, ни о Зинаиде Райх говорить не полагалось. Но их имена навсегда остались в истории культуры России.

Елена Дьяконова – Гала

МАДОННА СЮРРЕАЛИЗМА

В 2004 году мир отмечал сразу две даты, связанные с одним из самых известных художников XX века – Сальвадором Дали: 100 лет со дня рождения и 15 лет со дня смерти. Признанный гений, чье влияние на современное искусство неоспоримо и неоценимо, Дали оставил свой яркий след не только в живописи, но и в скульптуре, кинематографе, дизайне и даже литературе. Однако общепризнан и другой факт: Дали не состоялся бы, если бы не его жена, которую весь мир знает как Гала и которую на самом деле звали Елена Дьяконова.

Она родилась в Казани в 1895 году. У нее было два старших брата, Николай и Вадим, и младшая сестра Лидия. Отец, чиновник Министерства сельского хозяйства, бросил семью, когда дети были совсем маленькие, – у них не осталось о нем никаких воспоминаний. В 1905 году семье сообщили, что он умер в Сибири, в совершенной бедности.

Мать, Антонина Дьяконова, в девичестве Деулина, с детства звала старшую дочь Галя, что потом трансформировалось в Галу – с ударением на первом слоге. Так и осталось. Во многом имя оказалось пророческим: по-французски «гала» означает «праздник», а в астрономии «гало» – светящееся кольцо вокруг Луны или Солнца. Так девочке было словно предсказано быть праздником для гениев, освещающих светом своего таланта этот мир…

Вскоре после известия о смерти отца Дьяконовы решили перебраться в Москву. Тут Антонина сошлась – как тогда говорили, вступила в свободный союз – с богатым адвокатом Дмитрием Гомбергом. Его влияние на семью Дьяконовых, особенно на

Галу, было огромно. Настолько, что именно его имя она взяла в качестве своего отчества. Гомберг настоял на том, чтобы дети получили образование, давал на это деньги, приохотил их к серьезным занятиям, к чтению. Гала поступила в престижную женскую гимназию Брюхоненко, где успешно училась, проявляя особенный интерес к литературе, а также к иностранным языкам: она свободно владела французским и немецким.

Однако после окончания гимназии продолжить образование не получилось. С детства у девочки замечали склонность к туберкулезу, и к семнадцати годам болезнь развилась в полную силу. Врачи посоветовали немедленно отправить Галу на лечение. В то время легочные больные обычно ездили в Швейцарию. И в один из горных швейцарских санаториев, в город Клавадель, в самом начале 1913 года отправилась Гала.

В санатории она познакомилась с молодым человеком по имени Эжен Эмиль Поль Грендель. Он происходил из старого, богатеющего рода. Очень быстро между ними возник роман: молодые люди проводили вместе все свободное время, практически не разлучаясь. Молодой человек оказался начинающим поэтом: его стихи, которые он под псевдонимом Поль Элюар отправлял в редакции, вдохновляла, редактировала и переписывала Гала. Любовь к поэзии и любовь к Гале развивались в молодом поэте одновременно. «Тело ее – золотая поэма. Бесстрастное, роскошное и гордое, презирающее собственную плоть», – писал он о Гале…

В апреле 1914 года у Галы заканчивается курс лечения, и она вынуждена вернуться в Россию. Молодые люди тяжело перенесли разлуку; в письмах, которыми они обмениваются постоянно, они договариваются о свадьбе. И если родители Галы в принципе были не против – кроме того соображения, что Франция слишком далеко, во всем остальном предполагаемый брак их устраивал, – то Грендели были категорически против женитьбы сына на русской, да еще и больной: отец Эжена не понимал, что его сын нашел в этой «маленькой русской девочке» – неужели вокруг мало парижанок? К тому же началась Первая мировая призвали в армию. Правда, его слабое здоровье не позволило ему попасть на передовую, но все же Гала очень волновалась за его судьбу. И в конце концов в ноябре 1916 года Грендели дают согласие на то, чтобы Гала приехала в Париж. Из России Гала уезжает, сообщив всем: она выходит замуж за Эжена Грен деля.

В Париж она приехала с чемоданом нарядов и желанием жить самостоятельно, зарабатывая переводами. Однако скоро выяснилось, что ее французского для работы переводчицей недостаточно. Пришлось переехать к Гренделям. Быстро выяснилось, что хозяйка из нее никакая: ни готовить, ни убирать Гала, привыкшая иметь прислугу, не умела и не хотела. Однако в феврале 1917 года Гала и Эжен обвенчались. Однако Эжен снова возвращается на фронт, а Гала остается в доме его родителей. Постоянные конфликты со свекровью заставляют ее страстно желать одного – свободы, независимости, собственного дома…

10 мая 1918 года у Галы рождается дочь Сесиль. Сама она отнюдь не рада ребенку, который, по ее мнению, только мешает. Гала всю жизнь будет равнодушна к Сесиль. А Эжен, который демобилизовался через несколько месяцев, был невероятно рад. Свою дочь он обожал.

По многочисленным свидетельствам, Гала была из тех женщин, в которых чрезвычайно развит материнский инстинкт; только направлен он не на собственных детей, а на любимого мужчину. Желание опекать его, наставлять, направлять было в Гале очень сильно. Благодаря ее помощи и поддержке ее муж Эжен Грендель стал известным поэтом Полем Элюаром, выпускал сборники стихов, постепенно завоевывая себе признание критики и публики. Вернувшись с войны, он начал работать в конторе своего отца, но вскоре всецело отдался литературе, обрастая друзьями, связями, приобретая вес и положение в пестрой среде тогдашней французской литературной богемы. И Гала тоже становится заметной фигурой: во многом благодаря ее энергии и силе воли состоялся Элюар, и она готова всюду следовать за ним. Ее женское обаяние и ум делали ее центром любого общества, где появлялся Элюар. Она была одной из немногих женщин, к мнению которых прислушивались.

Как вспоминают очевидцы, она была небольшого роста, с не очень правильными чертами лица, но ее переполняла та женская сила, которую не мог не заметить ни один мужчина. Гала обладала очень сильным характером, решимостью и непоколебимой уверенностью в себе и своей власти. Болезненная с детства, она закаляла свой организм, принимая холодный душ, и могла плюнуть в лицо тому, кто слишком сильно ее раздражал. Ее безжалостность и к себе, и к другим, готовность идти до конца в достижении своих целей – именно эти качества являются ключевыми в характере Галы.

Элюар боготворил свою жену. Однако оба они соглашались с тем, что супружество – это не те оковы, через которые нельзя переступить. Оба они признавали друг за другом право иметь любовников, и, как вспоминают знавшие их люди, Элюара возбуждало зрелище Галы в объятиях другого мужчины. Он постоянно носил с собой ее фотографию в обнаженном виде, которую с гордостью демонстрировал знакомым. Жену он называл «совершенной женщиной, совершенной в любви».

Сальвадор Дали, Тала, Поль Элюар с подругой на террасе дома в Порт-Льигате, 1931 г.

Одним из ближайших друзей Элюара становится Максимилиан Эрнст, известный немецкий художник, один из основоположников дадаизма и сюрреализма. Летом 1922 года, когда многие дадаисты, и в их числе Элюар и Гала, отправляются на отдых в Торенц, между Галой и Эрнстом возникает связь. Не спасло положение даже то, что Эрнста сопровождала жена с маленьким ребенком.

Одним из принципов дадаизма была свобода в любви и сексе. Но то, что случилось между Эрнстом, Элюаром и Галой, шокировало даже их друзей. Гала прилюдно, никого не стесняясь, целовалась с Максом – чтобы в следующую минуту слиться в поцелуе с Элюаром. Говорили, что в их доме у них была одна постель на троих. Этот «брак на троих» продолжался около двух лет. Как это ни странно, в результате этого скандального романа авторитет Галы среди литературной богемы сильно вырос: сложилось мнение, что если Гала обратила внимание на мужчину – значит, у него есть талант. Ее мнение стало цениться наравне со словами лучших критиков.

После смерти отца в 1927 году Элюар получил огромное наследство – больше миллиона франков. Гала наконец смогла полностью удовлетворить свои пристрастия: она становится постоянной клиенткой самых лучших магазинов и ателье, изысканных ресторанов и ювелирных лавок. Мужу она объясняла просто: «Верь мне: все это – чтобы нравиться тебе!» Ее любовь к экстравагантным вещам на грани хорошего вкуса – грань, которую она никогда не переступала, – составила ей славу одной из самых ярких и стильных женщин тогдашней Франции. Их семейная жизнь с Элюаром практически сошла на нет – и он не одинок, и у нее есть любовники, – но, несмотря на это, Элюар не только продолжает снабжать Галу деньгами без ограничений, но и все еще любит ее. В середине 1929 года они опять сходятся и вместе предпринимают поездку по Европе. Элюар к этому времени уже практически разорен (в немалой степени благодаря стараниям Галы, но все же в основном из-за начавшегося экономического кризиса), так что о былой роскоши дорогих курортов пришлось забыть. По дороге из Швейцарии Элюары заезжают в небольшой каталонский городок Кадакес, куда их пригласил знакомый по Парижу молодой художник Сальвадор Дали. Так в жизни Галы начался совсем новый период…

Сальвадор Хасинто Фелипе Дали Доменеч Куси Фаррес родился 2 мая 1904 года – он был на 10 лет младше Галы. Художник, который едва начал завоевывать признание своими странными картинами, полными изломанных образов на грани безумия, он преклонялся перед Пабло Пикассо, с которым встретился в 1926 году во время своей первой поездки в Париж. Через три года Дали снова оказался в Париже, где познакомился с писателем и поэтом Андре Бретоном, Полем Элюаром и французскими сюрреалистами, к течению которых Дали официально примкнул в 1929 году. Он работал вместе с кинорежиссером Луисом Бюнюэлем над фильмом «Андалузский пес»: именно Дали принадлежит идея самых шокирующих кадров фильма – разрезаемого человеческого глаза. А после этого Дали вернулся в родной Кадакес, куда в августе к нему с ответным визитом приехали Андре Бретон, художник Рене Маргитт и Элюар с Галой.

Гала настолько поразила Дали, что он, несмотря на свою невероятную стеснительность в обращении с женщинами, проявил немало усилий, чтобы обратить на себя ее внимание. До этого момента в жизни Дали была только одна женщина, но никаких сексуальных отношений между ними не было. Во время их первых встреч Дали все время истерически хихикал от смущения, чем очень раздражал Галу. Однако она заметила в молодом человеке тот потенциал, который всегда привлекал ее в мужчинах: задатки настоящего гения. Во время обсуждения одной из картин Дали Гала во всеуслышание произнесла: «Мой малыш, мы больше никогда не расстанемся!» И Элюару пришлось вернуться в Париж без нее.

К этому времени Дали, по своему собственному признанию, находился на грани сумасшествия. Неуверенность в себе и огромное количество различных комплексов, в основном сексуальных, буквально раздирали его сознание на части. Гала стала не только его первой женщиной, но и музой, моделью, матерью, секретарем и первым советчиком. Она излечила его от сумасшествия, подарив уверенность в своих силах. По словам самого Дали, появление Галы в его жизни придало его искусству новый смысл.

Однако их отношения сложились далеко не сразу. Поначалу они были достаточно болезненными, и даже через много лет между Галой и Дали возникали необъяснимо жестокие противоречия. Гале пришлось вернуться в Париж, где она объяснила мужу, что произошло между нею и Дали, а затем снова вернулась в Кадакес. Но тут снова дала знать о себе ее болезнь: у нее обнаружили плеврит. Элюар забрасывал Галу письмами с требованиями и мольбами уехать из Кадакеса на лечение. Но Дали, не менее обеспокоенный, увозит Галу в Андалузию, в Торренолимос. То ли из-за любви, то ли из-за целительного климата, но Гала быстро поправилась. Многие годы спустя оба они вспоминали дни, проведенные в Торренолимосе, как самое счастливое время своей жизни. Хотя там им пришлось столкнуться с тем, чего оба они не ожидали: с финансовыми проблемами. Дали происходил из достаточно обеспеченной семьи, но его отец, который решительно не одобрял связь сына с замужней женщиной заметно старше его, запретил им появляться в его доме. Когда лето закончилось, Гала привезла Дали в Париж. Как это ни странно, Элюар смирился с ситуацией: он оставил жене с любовником квартиру, помогал деньгами. Гала не собиралась сразу с ним разводиться – его влияние и его деньги могли помочь и ей, и Дали. Официально они разведутся только 15 июля 1932 года. Сесиль осталась у отца. В 1934 году Гала и Дали заключили гражданский брак – Элюар присутствовал на церемонии в качестве свидетеля.

Гала стала менеджером Дали. Она ходила по галереям, предлагая его картины, разговаривала с критиками, искала покупателей, следила за тем, где и когда Дали следует бывать. В начале 1930-х годов имя Дали начинает греметь. О его картинах говорят, его эксцентричные выходки обсуждают газеты, его первая выставка в Америке прошла с неимоверным успехом. Гала словно освободила его фантазию, влив в Дали струю новой энергии.

Гала всегда была рядом с Дали: и дома…

…и в творчестве

В благодарность он постоянно рисует ее на своих картинах. Нарцисс по природе, он видит в жене свое отражение; любя ее, он, по сути, любит самого себя. Но Гала – это все лучшее, что есть в Дали, та сила и цельность, которых ему не хватало. «Я люблю Галу больше, чем отца, больше, чем мать, больше, чем Пикассо. И даже больше, чем деньги, – писал Дали. – Спасибо тебе, Гала! Это благодаря тебе я стал художником».

В конце тридцатых, когда в Испании стало неспокойно, Дали с женой покидают страну. Они съездили в Италию, Францию, два раза были в США. Когда началась Вторая мировая война, они через Португалию уехали в США, решив переждать там тревожное время. Переезд означал множество проблем: если в Европе у Дали было не только имя, но и определенный круг покупателей, то Америку еще предстояло покорить. И Гала с головой окунулась в завоевание Америки.

Одна из преданных поклонниц творчества Дали в США Кэрес Кросби, авангардный издатель, пригласила Дали с женой пожить в ее имении Хэмптон Мэнор, в штате Вирджиния. Дали с благодарностью принимают приглашение, но очень скоро гости превращаются в хозяев: Гала мягко, но неуклонно подчиняет весь дом своей воле, то есть – удобству Дали. Вход в его мастерскую закрыт для всех, кроме нее самой, любая комната, облюбованная Дали, немедленно ему уступается, все его капризы имеют силу закона. Когда Дали захотелось увидеть на лужайке белый рояль и жеребенка – его желание было немедленно исполнено. Период жизни в Хэмптон Мэнор был одним из плодотворнейших в творчестве Дали. Помимо множества замечательных картин, здесь он написал свою первую книгу – «Тайная жизнь Сальвадора Дали».

Из Вирджинии Дали часто наезжает в Нью-Йорк, где принимает активное участие в художественной жизни. Дали достаточно быстро становится самым известным и дорогим художником в США – и общепризнано, что это в основном заслуга Галы. Она пустила в ход все свои связи, все свое обаяние, и вскоре картины Дали по баснословным ценам десятками приобретают для своих коллекций миллиардеры, музеи и галереи. За одну картину Дали получает столько, сколько большинство американских художников не заработают и за всю жизнь. Под влиянием Галы он берется за любую работу, лишь бы гонорар был соответствующий. Еще в Европе он сотрудничал с Эльзой Скиапарелли – разрабатывал для нее модели платьев и шляп. Именно Дали принадлежат идеи нашумевших головных уборов Скиапарелли – шляп в форме туфли, котлеты, сковороды… Теперь Дали занимается практически всеми видами прикладного искусства.

Он пробует свои силы в рекламе, иллюстрирует книги и журналы; работает вместе с Хичкоком над фильмом «Зачарованный» и с Диснеем над картиной «Дестино» (к сожалению, фильм так и не был закончен). Дали изобретает фантастические наряды, которые регулярно украшают страницы ведущих модных журналов. Его оформление витрины универмага «Бонуит-Теллер» – замотанный в черный атлас манекен с головой из роз, атласная ванна и голова буйвола с голубем в зубах – вызвало настоящий скандал; в конце концов администрация закрыла витрину, и Дали от расстройства перевернул ванну, разбив стекло. Кроме того, он создавал эскизы ювелирных украшений, декораций к театральным спектаклям и даже издавал газету про самого себя (правда, вышло всего два номера). Оформлял интерьеры – в частности, квартиру «королевы косметики» Елены Рубинштейн. Дали даже написал роман под названием «Скрытые лица». Вся эта разнообразная, бурная, откровенно стяжательская деятельность сильно подпортила его репутацию среди профессиональных критиков и настоящих ценителей, но зато вознесла его популярность на недосягаемую для остальных высоту. За восемь лет, проведенных в США, Дали заработал целое состояние.

Все это дало основание бывшему соратнику Дали Андре Бре тону сочинить анаграмму имени художника: «avida dollars» – «жаждущий долларов». Дали только заметил, что «вряд ли это можно считать крупной творческой удачей большого поэта».

Вновь обретя стабильное финансовое благополучие, Гала сильно изменилась. Она стала уверенной в себе, жесткой, твердой, прекрасно осознающей, что имеет право требовать, а не просить. Но их отношения с Дали остались прежними: она по-прежнему остается главным человеком в его жизни. Гала управляла его делами, устраивала выставки, вела переговоры. Недоброжелатели называли ее аморальной и жестокой, ведьмой, плетущей интриги. Один из знавших ее написал: «Гала знала, чего хочет: наслаждений для сердца и всех пяти чувств, а также денег и компанейских отношений с гениями. Ее не интересовала политика или философия. Она оценивала людей по их эффективности в реальном мире и устраняла от себя тех, кто был посредственным, – и при всем том была в состоянии вдохновлять страсти и разжигать творческие силы столь разных мужчин, как Эрнст, Элюар, Дали». А сам Дали сказал: «Гала – волшебное зеркало, в котором соединяются самые прекрасные моменты настоящего на протяжении всей моей жизни»…

В 1948 году супруги наконец смогли вернуться в Испанию, в Кадакес, где Дали строит для них великолепный дом в Порт-Льигате. Начинается новый период его творчества, где Гала находится в центре его художественного мира. Во многих картинах того времени – «Мадонна Порт-Льигат», «Открытие Америки Христофором Колумбом», «Атомная Леда» – Гала предстает в виде святой, мадонны, мировой матери, а то и просто олицетворяет собой мироздание. Именно для Галы Дали создал уникальную драгоценность – брошь в виде сердца из золота и шестидесяти крупных рубинов, пульсирующего в ритме 70 ударов в минуту. В 1958 году – через шесть лет после смерти Элюара – они даже обвенчались: это произошло в маленькой часовне во Франции. Гала, которой тогда было 64 года, одетая в яркое цветастое платье, с брошью-сердцем на груди, наверняка была самой необычной невестой за всю историю этой часовни.

В 1961 году Дали, желая в очередной раз показать всему миру, как он любит Галу, организует постановку балета «Гала» на музыку Скарлатти. Премьера состоялась 22 августа в венецианском театре «Феникс». Дали создал костюмы и декорации к этому балету, а также принимал непосредственное участие в разработке либретто. В этом балете Гала выступает в образе богини, одним своим взглядом дарующей людям счастье, мистической матери всего сущего на земле. Главную партию танцевала соотечественница Галы – русская балерина Людмила Черина. Преклонение Дали перед женой в этом балете достигло своей вершины. На одном из последних полотен Дали – «Христос Гала» – Христос изображен с лицом Галы.

Их отношения были настолько совершенны, что в них не было места никому другому. Гала и Дали практически никого не принимали – кроме, конечно же, потенциальных покупателей и других «нужных» людей. Даже когда в Порт-Льигат приехала Сесиль Элюар, Гала не захотела с ней разговаривать, захлопнув дверь прямо перед носом дочери.

С возрастом характер Галы не улучшался – она стала суровой, злой, беспощадной и невероятно эгоистичной. Гала, как и многие женщины, очень тяжело переживала наступление старости, но у нее это дошло до крайней степени: ведь мало того что она была старше Дали на десять лет (а он и в старости оставался весьма привлекательным мужчиной), так еще ее изображения – стареющей, некрасивой, седой – тиражируются по всему миру благодаря ее собственному мужу. Она испробовала все известные косметические средства – кремы, массаж, пластические операции… Когда ей было за шестьдесят, Гала выглядела на сорок; но этого ей было мало. Тогда она прибегла к средству, которое не признается наукой, но тем не менее веками считается действенным: молодые любовники.

Ее женская притягательность со временем угасла, но теперь у нее было кое-что еще: громкое, прославленное на весь мир имя и огромные деньги, которые она была готова не считая тратить на молодых людей. Все любовники Галы были молоды и красивы, многие – талантливы. Они только начинали, у них не было ни денег, ни опыта, и Гала с ее обширнейшими связями и почти неограниченными средствами легко могла устроить их будущее. Она часто меняла своих мужчин, но более-менее долго рядом с нею удавалось оставаться лишь единицам. В 1963 году она познакомилась с Уильямом Ротлейном, на 46 лет младше ее – он потряс ее своим сходством с молодым Дали, и их связь продолжалась три года – пока Ротлейн не умер от передозировки. Последним был молодой актер Джеф Фенхольд, известный исполнением главной партии в бродвейской постановке рок-оперы «Иисус Христос – суперзвезда». Гала подарила ему студию звукозаписи, дом за миллион долларов, дарила дорогие подарки, в том числе и картины Дали. Пресса называла эту пару «бабушка и мальчик». В то время Гале было уже почти восемьдесят.

Сам Дали тоже не остался один. Еще в 1965 году в Париже он познакомился с молодой англичанкой, начинающей певицей Амандой Лир. Длинноволосая блондинка стала постоянной спутницей Дали – так сложилась очередная в жизни Галы «групповая семья», на этот раз из четырех человек. Аманда много выиграла от этого союза – впоследствии она обрела огромную популярность; но немало и проиграла – слухи, которые Дали ради поддержания интереса к себе распространял об Аманде (например, он рассказывал, что она – транссексуал; что у нее бывают видения; придумал ей биографию, а также с удовольствием распространялся о ее странных сексуальных наклонностях), сильно подпортили ей репутацию. С ними Аманде пришлось бороться потом всю жизнь; говорят, что отношения с мужчинами у нее после Дали так и не сложились…

Гала на удивление хорошо относилась к Аманде, считая ее своей преемницей. Перед смертью она даже заставила ее поклясться на иконе, что Аманда выйдет за Дали замуж и никогда его не покинет. Сама Гала, кажется, начала уставать от шума вокруг нее, от роли матери и няньки при своем великом муже, от его рассчитанных на публичный резонанс эксцентрических выходок. И когда в 1969 году Дали подарил ей переделанный по своему плану средневековый замок Пубол, она переехала туда. Пубол, отделанный Дали со всей возможной роскошью и фантазией, украшенный мебелью, созданной по его эскизам, и его картинами и статуями, стал ее постоянной резиденцией, где Гала жила, отгородившись от всего мира. Даже Дали мог прийти к ней только по ее письменному разрешению. В ее спальне стояли фотографии ее российской семьи – странное проявление ностальгии для женщины, которая десятилетиями не интересовалась ее судьбой и никогда не скучала по своей родине. В Россию при советской власти она приезжала один раз, в 1929 году.

Расставшись с Галой, Дали словно потерял все свои силы. У него резко ухудшилось здоровье, и Гала была вынуждена вернуться к нему, чтобы снова ухаживать за ним. Последние годы она практически не отходила от мужа, борясь за его и за свое здоровье. Последней их совместной радостью был состоявшийся летом 1981 года визит в Порт-Льигат испанского короля Хуана-Карлоса, который наградил Дали орденом.

Смерть словно открыла охоту на Галу. Еще в феврале 1981 года секретарь Дали нашел Галу на полу в ее спальне; она не могла подняться. Позже Дали признался, что это он побил ее в результате ссоры. Через год она упала, выходя из ванной. Наконец в начале лета 1982 года Гала сдалась: она позвала священника, который свершил над нею обряд соборования. 10 июня ее не стало.

Дали очень тяжело пережил эту утрату. Чтобы быть ближе к ней, он переехал в замок Пубол, в часовне которого была похоронена Гала; рядом с ее могилой было оставлено место для него – два склепа соединял подземный ход. Он практически не появлялся на людях, перестал рисовать. Он умер через семь лет – семь лет одиночества и тоски по своей музе…

Литература