50 величайших женщин — Виталий Вульф, Серафима Чеботарь

Зинаида Гиппиус

ДЕКАДЕНТСКАЯ МАДОННА

…Современники называли ее «сильфидой», «ведьмой» и «сатанессой», прославляли ее литературный талант и «боттичеллиевскую» красоту, боялись ее и поклонялись ей, оскорбляли и воспевали. Она всю жизнь старалась держаться в тени великого мужа – но ее считали единственной настоящей женщиной-писателем в России, умнейшей женщиной империи. Ее мнение в литературном мире значило чрезвычайно много; а последние годы своей жизни она прожила практически в полной изоляции. Она – Зинаида Николаевна Гиппиус.

Род Гиппиусов ведет свое происхождение от некоего Адольфуса фон Гингста, который в XVI веке переселился из Мекленбурга в Москву, где сменил фамилию на фон Гиппиус и открыл первый в России книжный магазин. Семья оставалась по преимуществу немецкой, хотя случались браки с русскими – в жилах Зинаиды Николаевны русской крови было на три четверти.

Николай Романович Гиппиус познакомился со своей будущей женой, красавицей-сибирячкой Анастасией Степановой, в городе Белеве Тульской губернии, где он служил после окончания юридического факультета. Здесь же 8 ноября 1869 года родилась их дочь, названная Зинаидой. Через полтора месяца после ее рождения Николай Романович был переведен в Тулу – так начались постоянные переезды. После Тулы был Саратов, потом Харьков, потом – Петербург, где Николая Романовича назначили товарищем (то есть заместителем) обер-прокурора Сената. Но этот достаточно высокий пост он в скором времени вынужден был оставить: врачи обнаружили у Николая Романовича туберкулез и посоветовали перебраться на юг. Он перевелся на место председателя суда в городок Нежин Черниговской губернии. Нежин был известен лишь тем, что в нем воспитывался Николай Гоголь.

Зину отдали было в Киевский институт благородных девиц, но уже через полгода забрали обратно: девочка так тосковала по дому, что практически все шесть месяцев провела в институтском лазарете. А поскольку в Нежине не было женской гимназии, Зина училась дома, с преподавателями из местного Гоголевского лицея. Проработав в Нежине три года, Николай Романович сильно простудился и в марте 1881 года умер. На следующий год семья – кроме Зины, были еще три маленьких сестры, бабушка и незамужняя сестра матери – перебралась в Москву.

Здесь Зину отдали в гимназию Фишер. Зине очень нравилось там, но через полгода врачи обнаружили туберкулез и у нее – к ужасу матери, боявшейся наследственности. Была зима. Ей запретили выходить из дому. Гимназию пришлось оставить. А весной мать решила, что семье надо год прожить в Крыму. Таким образом, домашнее обучение стало для Зины единственно возможным путем к самореализации. Она никогда особо не увлекалась науками, но от природы была наделена энергичным умом и стремлением к духовной деятельности. Еще в ранней юности Зина начала вести дневники и писать стихи – сначала шуточные, пародийные, на членов семьи. Да еще и заразила этим остальных – тетку, гувернанток, даже мать. Поездка в Крым не только удовлетворила развившуюся с детства любовь к путешествиям, но и предоставила новые возможности для занятий тем, что интересовало Зину больше всего: верховой ездой и литературой.

После Крыма семья переехала на Кавказ – там жил брат матери, Александр Степанов. Его материальное благосостояние позволило всем провести лето в Боржоме – курортном городке недалеко от Тифлиса. На следующее лето поехали в Манглис, где Александр Степанович скоропостижно скончался от воспаления мозга. Гиппиусы вынуждены были остаться на Кавказе.

Зина покорила тифлисскую молодежь. Высокая, статная красавица с пышной золотисто-рыжей косой ниже колена и изумрудными глазами неудержимо влекла к себе взоры, мысли, чувства всех, кто с нею сталкивался. Ее прозвали «поэтессой» – признавая тем самым ее литературный талант. В кружке, который она собрала вокруг себя, почти все писали стихи, подражая популярнейшему в то время Семену Надсону, недавно умершему от чахотки, – но ее стихи были лучше всех. В Тифлисе Зине попался в руки петербургский журнал «Живописное обозрение» со статьей о Надсоне. Там, помимо прочего, упоминалось имя другого молодого поэта, друга Надсона, – Дмитрия Мережковского, и приводилось одно его стихотворение. Оно Зине не понравилось, но имя почему-то запомнилось…

Весной 1888 года Гиппиусы и Степановы снова едут в Боржом. Туда же приезжает Дмитрий Сергеевич Мережковский, путешествующий по Кавказу после окончания Петербургского университета. К тому времени он уже выпустил свою первую книгу стихов и был достаточно известным поэтом. Как оба считали, их встреча носила мистический характер и была предопределена свыше. Через год, 8 января 1889 года, Зинаида Гиппиус и Дмитрий Мережковский обвенчались в тифлисской церкви Михаила Архангела. Ей было 19 лет, ему – 23.

По обоюдному желанию молодоженов свадьба была очень скромной. Невеста была в темно-стальном костюме и маленькой шляпке на розовой подкладке, а жених в сюртуке и форменной «николаевской» шинели. Не было ни гостей, ни цветов, ни молебна, ни свадебного застолья. Вечером после венчания Мережковский ушел к себе в гостиницу, а Зина осталась у родителей. Утром мать разбудила ее криком: «Вставай! Ты еще спишь, а уж муж пришел!» Только тут Зина вспомнила, что вчера вышла замуж… Так родился семейный союз, которому суждено было сыграть важнейшую роль в истории русской культуры. Они прожили вместе более пятидесяти лет, не расставаясь ни на день.

Дмитрий Мережковский происходил из состоятельной семьи – отец его, Сергей Иванович, служил при дворе Александра II и вышел в отставку в чине генерала. В семье было три дочери и шесть сыновей, Дмитрий – младший, любимец матери. Именно благодаря матери Дмитрий Сергеевич смог добиться от отца, довольно скупого человека, согласия на свадьбу и материальной помощи. Она же сняла и обставила для молодых квартиру в Петербурге – сразу после свадьбы Зинаида и Дмитрий перебрались сюда. Жили так: у каждого отдельная спальня, собственный кабинет – и общая гостиная, где супруги встречались, читали друг другу написанное, обменивались мнениями, принимали гостей.

Мать Дмитрия Сергеевича умерла через два с половиной месяца после его свадьбы, 20 марта. Сергей Иванович, страстно любивший жену и равнодушный к детям, уехал за границу, где увлекся спиритизмом и практически перестал общаться с семьей. Исключение делалось лишь для Дмитрия – как любимца покойной жены. Умер Сергей Иванович в 1908 году – через 19 лет, день в день, после смерти жены.

Современники утверждали, что семейный союз Зинаиды Гиппиус и Дмитрия Мережковского был в первую очередь союзом духовным и никогда не был по-настоящему супружеским. Телесную сторону брака отрицали оба. При этом у обоих случались увлечения, влюбленности (в том числе и однополые), но они лишь укрепляли семью. У Зинаиды Николаевны было много увлечений – ей нравилось очаровывать мужчин и нравилось быть очарованной. Но никогда дело не шло дальше поцелуев. Гиппиус считала, что лишь в поцелуе влюбленные равны, а в том, что должно следовать дальше, кто-нибудь обязательно будет стоять над другим. А этого Зинаида ни в коем случае не могла допустить. Для нее самым важным всегда было равенство и союз душ – но не тел.

Все это позволяло недоброжелателям называть брак Гиппиус и Мережковского «союзом лесбиянки и гомосексуалиста». Мережковскому подбрасывались в квартиру письма: «Отомстила тебе Афродита, послав жену-гермафродита».

Чаще у Гиппиус случались романы с мужчинами. Хотя романами их можно было назвать лишь с некоторой натяжкой. В основном это – общие дела, письма, затянувшиеся на всю ночь разговоры в доме Мережковских, несколько поцелуев – и все. В начале 1890-х годов Зинаида Николаевна близко сходится сразу с двумя – поэтом-символистом Николаем Минским и драматургом и прозаиком Федором Червинским, университетским знакомым Мережковского. Минский любил ее страстно – а Гиппиус лишь, по ее собственным словам, была влюблена «в себя через него». В 1895 году у Зинаиды Николаевны начинается роман с Акимом Флексером (Волынским), известным критиком, идеологом журнала «Северный вестник». Знакомство было давнее. Именно Аким Волынский первым напечатал стихи Гиппиус, которые ни один журнал не хотел брать. Долгое сотрудничество постепенно переросло сначала в дружбу, затем – в любовь. По воспоминаниям современников, чувство Гиппиус к Волынскому было самым сильным чувством в жизни Зинаиды Николаевны. Но и с ним она осталась самой собой: больше всего в Акиме Львовиче ее пленило то, что он, подобно ей, собирался сохранить свою «телесную чистоту»… Как потом написала Гиппиус, расстались они из-за «невозможного русского языка», которым Флексер писал свои критические статьи.

В конце 1890-х – начале 1900-х годов Гиппиус была в близких отношениях с английской баронессой Елизаветой фон Овербек. Происходившая из семьи обрусевших немцев, она как композитор сотрудничала с Мережковским – написала музыку к переведенным им трагедиям Еврипида и Софокла, которые поставили в Александрийском театре. Гиппиус посвятила Елизавете фон Овербек несколько стихотворений. Отношения эти современники называли и чисто деловыми, и откровенно любовными…

Тем не менее брак Гиппиус и Мережковского был поистине уникальным творческим союзом. Существуют различные точки зрения на то, кто же все-таки лидировал в нем, но сходятся в одном: именно Зинаиде принадлежали те идеи, которые развивал потом в своих произведениях Мережковский. Без него все ее идеи остались бы только словами, а он бы без нее замолчал. Бывало, что под фамилией Мережковского публиковались статьи, написанные Зинаидой Николаевной. Был и такой случай: как-то она «подарила» Дмитрию Сергеевичу два стихотворения, которые очень ему понравились. Сопроводив одно из них длинным эпиграфом из Апокалипсиса, Мережковский включил их в собрание своих стихов. Но и Гиппиус, «забыв» о подарке, напечатала эти стихотворения в своем сборнике. И хотя было сразу видно, что стихи написаны не Мережковским – как поэт Гиппиус была гораздо сильнее, – шутка сошла ей с рук. Никто ничего не заметил.

Зинаида довольно быстро заняла в литературной жизни столицы заметное место. Уже с 1888 года она начала печататься – первой ее публикацией были стихи в журнале «Северный вестник», затем рассказ в «Вестнике Европы». Семья жила практически только на гонорары – в основном за критические статьи, которые оба писали в большом количестве. Стихи Зинаиды Гиппиус, как и проза Дмитрия Мережковского, поначалу не находили издателей – так мало они вписывались в принятые тогда рамки «хорошей литературы», унаследованные от либеральной критики 1860-х годов. Однако постепенно с Запада приходит и приживается на русской почве декаданс, и в первую очередь такое литературное явление, как символизм. Зародившийся во Франции, символизм проникает в Россию в начале 1890-х годов и за несколько лет становится ведущим стилем в русской литературе. Гиппиус и Мережковский оказываются у истоков зарождающегося в России символизма – вместе с Николаем Минским, Иннокентием Анненским, Валерием Брюсовым, Федором Сологубом, Константином Бальмонтом они были названы «старшими символистами». Именно они приняли на себя главный удар критики, продолжавшей стоять на отживших позициях народничества. Ведь «шестидесятники» считали, что первая задача литературы – вскрывать язвы общества, учить и служить примером, и любое литературное произведение оценивали не по его художественным достоинствам, а по той идее (в идеале – гражданскообличительной), которую там находили. Символисты же боролись за восстановление эстетического принципа в литературе. И победили. «Младшие символисты» поколения Александра Блока и Андрея Белого пришли на позиции, уже отвоеванные для них старшими собратьями по перу, и лишь углубили и расширили сферу завоеванного.

В начале 1890-х годов Мережковский начинает работу над трилогией «Христос и Антихрист»: сначала над романом «Юлиан Отступник», а затем над «Леонардо да Винчи», самым известным своим романом. Собирая материал для трилогии, Зинаида Николаевна и Дмитрий Сергеевич совершают два путешествия по Европе. Зинаида впервые попадает в Париж – город, который сразу же очаровал ее и где впоследствии Мережковские проведут многие годы. По возвращении они поселяются на углу Литейного проспекта и Пантелеймоновской улицы, в «доме Мурузи» – в доме, который благодаря им стал центром литературно-художественной и религиозно-философской жизни Петербурга. Здесь Зинаида Николаевна устроила известнейший литературный салон, где собирались многие видные деятели культуры того времени.

Культурная среда XIX века во многом складывалась из деятельности разнообразных кружков – домашних, дружеских, университетских, складывавшихся вокруг издательств альманахов, журналов, многие из которых тоже в свое время возникали из кружков. Встречи в редакции журнала «Новый путь», вечера журнала «Мир искусства», «воскресники» писателя и философа Василия Розанова, среды в «башне» Вячеслава Иванова, «пятницы» Николая Минского, «воскресенья» Федора Сологуба – чета Мережковских была непременным участником всех этих – и многих других – собраний. Их дом также был открыт для гостей – поэтов, писателей, художников, религиозных и политических деятелей. «Здесь воистину творили культуру. Все здесь когда-то учились», – писал Андрей Белый, один из постоянных гостей салона. Гиппиус была не просто хозяйкой салона, собирающей в своем доме интересных людей, но вдохновительницей, подстрекательницей и горячей участницей всех случавшихся дискуссий, центром преломления разнородных мнений, суждений, позиций. Влияние Гиппиус на литературный процесс признавалось едва ли не всеми современниками. Ее называли «декадентской мадонной», вокруг нее роились слухи, сплетни, легенды, которые Гиппиус не только с удовольствием собирала, но и деятельно преумножала. Она очень любила мистификации. Например, писала мужу письма разными почерками, будто бы от поклонниц, в которых – в зависимости от ситуации – ругала или хвалила его. Оппоненту могла послать письмо, написанное его же почерком, в котором продолжала ранее начатую дискуссию.

Она активнейшим образом участвовала в литературной и личной жизни своих современников. Постепенно знакомство с Гиппиус, посещения ее салона становятся обязательными для начинающих литераторов символистского – и не только – толка. При ее активном содействии состоялся литературный дебют Александра Блока. Она вывела в люди начинающего Осипа Мандельштама. Ей принадлежит первая рецензия на стихи тогда еще никому не известного Сергея Есенина.

Критиком она была знаменитейшим. Обычно она писала под мужскими псевдонимами, самый известный из которых – Антон Крайний, но все знали, кто скрывается за этими мужскими масками. Проницательная, дерзкая, в иронически-афористичном тоне Гиппиус писала обо всем, что заслуживало хоть малейшего внимания. Ее острого языка боялись, ее многие ненавидели, но к мнению Антона Крайнего прислушивались все.

Стихи, которые она всегда подписывала своим именем, были написаны в основном от мужского лица. В этом была и доля эпатажа, и проявление ее действительно в чем-то мужской натуры (недаром говорили, что в их семье Гиппиус – муж, а Мережковский – жена; она оплодотворяет его, а он вынашивает ее идеи), и игра. Зинаида Николаевна была непоколебимо уверена в собственной исключительности и значимости и всячески пыталась это подчеркнуть. Она позволяла себе все, что запрещалось остальным. Носила мужские наряды – они эффектно подчеркивали ее бесспорную женственность. Именно такой изобразил ее на знаменитом портрете Лев Бакст. Обожала играть людьми, ставить над ними своеобразные эксперименты. Сначала привлекает их выражением глубокой заинтересованности, очаровывает своей несомненной красотой и обаянием, а затем – отталкивает надменностью, насмешливостью, холодным презрением. При ее незаурядном уме это было несложно. Ее любимыми развлечениями было дерзить людям, конфузить их, ставить в неловкое положение и наблюдать за реакцией. Гиппиус могла принять малознакомого человека в спальне, неодетой, а то и вовсе принимая ванну. В историю вошли и знаменитая лорнетка, которой близорукая Зинаида Николаевна пользовалась с вызывающей бесцеремонностью, и ожерелье, сделанное из обручальных колец ее поклонников.

Гиппиус сознательно провоцировала окружающих на отрицательные чувства в свой адрес. Ей нравилось, когда ее называли «ведьмой» – это подтверждало, что тот «демонический» образ, который она усиленно культивировала, успешно работает. Она шила себе платья, на которые в недоумении и ужасе оглядывались прохожие и в Петербурге, и в Париже, до неприличия явно пользовалась косметикой – на нежную белую кожу накладывала толстый слой пудры кирпичного цвета.

Зинаида Гиппиус, Дмитрий Мережковский и Дмитрий Философов

Она пыталась скрыть свое истинное лицо, пытаясь таким образом научиться не страдать. Обладающая ранимой, сверхчувствительной натурой, Гиппиус специально ломала, переделывала себя, чтобы обрести психологическую защиту, обрасти панцирем, охраняющим ее душу от повреждений. А поскольку, как известно, лучший способ защиты – нападение, Зинаида Николаевна и избрала столь вызывающий стиль поведения…

Огромное место в системе ценностей Зинаиды Гиппиус занимали проблемы духа и религии. Именно Гиппиус принадлежала идея знаменитых Религиозно-философских собраний (1901–1903 годы), сыгравших значительную роль в русском религиозном возрождении начала XX века. На этих собраниях творческая интеллигенция вместе с представителями официальной церкви обсуждала вопросы веры. Гиппиус была одним из членов-учредителей и непременной участницей всех заседаний.

На первое собрание она явилась в глухом черном просвечивающем платье на розовой подкладке. При каждом движении создавалось впечатление обнаженного тела. Присутствующие на собрании церковные иерархи смущались и стыдливо отводили глаза…

Во время подготовки Религиозно-философских собраний Мережковский и Гиппиус сближаются с Дмитрием Васильевичем Философовым. Двоюродный брат и ближайший друг (а по некоторым данным, и любовник) известного мецената Сергея Дягилева, он принадлежал к группе «Мир искусства», с которой у Зинаиды Николаевны и Дмитрия Сергеевича были давние дружеские связи. Члены этой группы считались последователями философа Василия Розанова, но Философову оказались ближе идеи Мережковского. Сближение было настолько сильным, что Гиппиус, Мережковский и Философов даже заключили между собой особый «тройственный» союз, напоминающий брачный, для чего был совершен специальный, совместно разработанный обряд. Союз рассматривался как зачаток будущего своего рода религиозного ордена. Принципы его работы были следующие: внешнее разделение церкви с государством и внутренний союз с православием, цель – установление Царства Божьего на земле. Именно деятельность в этом направлении все трое воспринимали как свой долг перед Россией, современниками и последующими поколениями. Зинаида Николаевна всегда называла эту задачу – Главное.

Однако наметившийся вскоре разлад с «Миром искусства» приводит к разрушению этого союза: через год Философов вернулся к Дягилеву, немало сил потратившему на то, чтобы рассорить своего кузена с Мережковскими. Философов сказывается больным, Дягилев прячет его на своей квартире и пресекает все попытки Мережковского выяснить отношения. Из-за этого прекращаются отношения и с Дягилевым. Вскоре он и Философов уезжают за границу.

В 1903 году собрания были запрещены указом Святейшего синода.

В том же году умерла мать Зинаиды Николаевны. И она, и сестры очень переживали ее смерть. В это время рядом с нею был Дмитрий Сергеевич и вернувшийся из-за границы Философов. Они снова сблизились. И с тех пор не разлучались в течение пятнадцати лет.

Дмитрий Васильевич был очень красивым, изящным, утонченным, высококультурным, широко образованным, по-настоящему религиозным человеком. Зинаида Николаевна была некоторое время увлечена им как мужчиной (именно к нему обращено ее единственное стихотворение, написанное от женского лица), но Философов отверг ее домогательства, сославшись на отвращение к любому плотскому соитию, и предложил взамен духовный и дружеский союз. Некоторые считали, что он предпочел Гиппиус Мережковского. Тем не менее он многие годы был ближайшим другом, соратником и спутником обоих – и Дмитрия Сергеевича, и Зинаиды Николаевны.

В последующие годы они живут вместе. Много времени проводят за границей, особенно в Париже. Однако события 1905 года застали их в Петербурге. Узнав о расстреле мирной демонстрации 9 января – Кровавом воскресенье, – Мережковский, Гиппиус,

Философов, Андрей Белый и еще несколько их знакомых в знак протеста устраивают свою демонстрацию: явившись вечером в Александрийский театр (императорский!), срывают спектакль.

В тот вечер должен был играть известный актер Николай Варламов, уже пожилой. Говорят, он плакал за кулисами: никогда его спектакли не срывались!

С 1906 года Мережковский, Гиппиус и Философов жили в основном за границей, чаще всего в Париже и на Ривьере. Вернулись на родину они уже перед самым началом мировой войны, весной 1914 года. По религиозным мотивам Мережковские сугубо отрицательно относились к любой войне. Гиппиус говорила, что война является осквернением человечества. Свой патриотизм они видели не в том, чтобы, подобно многим тогда, повсюду восхвалять силу русского оружия, а в том, чтоб объяснить обществу, куда может привести бессмысленное кровопролитие. Гиппиус утверждала, что всякая война несет в себе зародыш новой войны, порожденной национальным озлоблением побежденного.

Однако со временем она пришла к мысли, что только «честная революция» может покончить с войной. Подобно другим символистам, Гиппиус видела в революции великое духовное потрясение, способное очистить человека и создать новый мир духовной свободы. Поэтому Февральскую революцию Мережковские приняли с восторгом: самодержавие полностью дискредитировало себя, его ненавидели. Радовались, что теперь в правительстве такие же люди, как они, что там много их знакомых. Но все же понимали, что Временное правительство слишком слабо, чтобы удержать власть. Когда свершился Октябрьский переворот, Зинаида Николаевна была в ужасе: она предвидела, что той России, которую она любила, в которой жила, – больше нет. Ее дневники тех лет полны страха, отвращения, злобы – и умнейших оценок происходящего, интереснейших зарисовок, ценнейших наблюдений. Мережковские с самого начала подчеркивали свое неприятие новой власти. Зинаида Николаевна открыто порвала со всеми, кто стал сотрудничать с новой властью, публично отругала Блока за его поэму «Двенадцать», рассорилась с Белым и Брюсовым. Новая власть и для Гиппиус, и для Мережковского была воплощением «царства Дьявола». Но решение об отъезде все откладывается и откладывается. Они все еще надеялись на поражение большевиков… А когда же наконец решились и Мережковский попросил разрешения на отъезд за границу на лечение – им категорически запретили отъезд. Однако в конце 1919 года им удается вырваться из страны. Дмитрий Мережковский, Зинаида Гиппиус, Дмитрий Философов и секретарь Гиппиус Владимир Злобин нелегально перешли польскую границу в районе Бобруйска.

Сначала они поселились в Минске, а в начале февраля 1920 года переехали в Варшаву. Здесь они погрузились в активную политическую деятельность среди русских эмигрантов. Смыслом их жизни здесь стала борьба за свободу России от большевизма. Гиппиус вела активную работу в кругах, близких к польскому правительству, против возможного заключения мира с Советской Россией. Она стала редактором литературного отдела газеты «Свобода», где печатала свои политические стихи. Дмитрий Философов был избран членом Русского комитета, стал близко сотрудничать с Борисом Савинковым, бывшим членом террористической «Боевой группы» – он возглавлял антибольшевистское движение в Польше. Гиппиус давно знала Савинкова – они сблизились в 1908–1914 годах во Франции, где Савинков организовывал тогда собрания своей группы. В результате общения с Гиппиус и под ее несомненным влиянием Савинков написал роман «Конь бледный», изданный в 1909 году под псевдонимом В. Ропшин. Гиппиус редактировала роман, придумала ему название, привезла рукопись в Россию и издала в журнале «Русская мысль». В 1917–1918 годах именно на Савинкова, наряду с Керенским, Гиппиус возлагала особые надежды как на выразителя новых идей и спасителя России.

Теперь такого спасителя Мережковский и Гиппиус увидели в маршале Юзефе Пилсудском, главе польского правительства. Они надеялись, что он, сплотив вокруг Польши все антибольшевистские силы, избавит мир от большевизма. Однако 12 октября 1920 года Польша и Россия подписали перемирие. Было официально объявлено, что русским людям в Польше под страхом высылки из страны запрещается критиковать власть большевиков.

Через неделю Гиппиус, Мережковский и Злобин выехали в Париж. Философов, попавший под сильнейшее влияние Савинкова, остался в Варшаве, где возглавил отдел пропаганды в Русском национальном комитете Польши.

Обосновавшись в Париже, где у них еще с дореволюционных времен осталась квартира, Мережковские возобновили знакомство с цветом русской эмиграции: Константином Бальмонтом, Николаем Минским, Иваном Буниным, Иваном Шмелевым, Александром Куприным, Николаем Бердяевым и другими. Зинаида Николаевна вновь очутилась в своей стихии. Снова вокруг нее бурлила жизнь, она постоянно печаталась – не только на русском, но и на немецком, французском, нескольких славянских языках. Только все больше горечи в ее словах, все больше тоски, отчаяния и яда в стихах…

В 1926 году Мережковские решили организовать литературное и философское общество «Зеленая лампа» – своего рода продолжение одноименного общества начала XIX века, в котором принимал участие А. С. Пушкин. Президентом общества стал Георгий Иванов, а секретарем – Злобин. Мережковские хотели создать что-то вроде «инкубатора идей», среду для обсуждения важнейших вопросов. Общество сыграло видную роль в интеллектуальной жизни первой эмиграции и в течение ряда лет собирало лучших ее представителей.

Собрания были закрытыми: гости приглашались по списку, с каждого взималась небольшая плата, шедшая на аренду помещения. Постоянными участниками собраний были Иван Бунин, Борис Зайцев, Михаил Алданов, Алексей Ремизов, Надежда Тэффи, Николай Бердяев и многие другие. Прекратилось существование общества только с началом Второй мировой войны в 1939 году.

С годами Гиппиус менялась мало. И вдруг оказалось, что она осталась среди эмигрантских литераторов практически одна: старое поколение, ее бывшие соратники, постепенно сошло с литературной сцены, многие уже умерли, а новому поколению, начавшему свою деятельность уже в эмиграции, она не была близка. И она сама это понимала: в «Сиянии», книге стихов, вышедшей в 1938 году, было очень много горечи, разочарования, одиночества, ощущения потери привычного мира. А новый мир ускользал от нее…

Мережковский в своей ненависти к коммунизму последовательно ставил на всех диктаторов в Европе. В конце 30-х годов он увлекся идеями фашизма, лично встречался с Муссолини. В нем Мережковский видел возможного спасителя Европы от «коммунистической заразы». Зинаида Николаевна не разделяла этого представления – любой тиран был ей отвратителен.

В 1940 году Мережковские переехали в Биарриц. Вскоре Париж был оккупирован немцами, все русские журналы и газеты закрыты. Эмигрантам пришлось оставить литературу и лишь стараться не связываться с оккупантами.

Отношение Гиппиус к фашистской Германии было двойственно. С одной стороны, она, ненавидя большевизм, надеялась, что Гитлер поможет сокрушить большевиков. С другой стороны, для нее был неприемлем любой вид деспотизма, она отрицала войну и насилие. И хотя Зинаида Николаевна страстно хотела видеть Россию свободной от большевизма, она никогда не сотрудничала с гитлеровцами. Она всегда оставалась на стороне России.

Летом 1941 года, вскоре после нападения Германии на СССР, Владимир Злобин вместе со своей немецкой знакомой без ведома Гиппиус привели Мережковского на немецкое радио. Таким образом они хотели облегчить тяжелое материальное положение Дмитрия Сергеевича и Зинаиды Николаевны. Мережковский выступил с речью, где стал сравнивать Гитлера с Жанной д’Арк, призванной спасти мир от власти дьявола, говорил о победе духовных ценностей, которые несут на своих штыках немецкие рыцари-воины… Гиппиус, узнав об этом выступлении, кипела от гнева и возмущения. Однако она не смогла оставить мужа, особенно теперь. Ведь после этой речи от них отвернулись практически все. 7 декабря 1941 года Дмитрий Сергеевич скончался. Проводить его в последний путь пришли лишь несколько человек…

Незадолго перед смертью он совершенно разочаровался в Гитлере.

После смерти мужа Зинаида Николаевна была немного не в себе. Сначала она с трудом восприняла его смерть, даже хотела покончить с собой, выбросившись из окна. Затем вдруг успокоилась, говоря, что Дмитрий Сергеевич жив, даже разговаривала с ним.

Она пережила его на несколько лет. Зинаида Гиппиус умерла 9 сентября 1945 года, ей было 76. Ее смерть вызвала целый взрыв эмоций. Ненавидевшие Гиппиус не верили в ее смерть, приходили и для того, чтобы лично убедиться в том, что она мертва, стучали по гробу палками. Те немногие, кто уважали и ценили ее, видели в ее смерти конец целой эпохи… Иван Бунин, никогда не приходивший на похороны, – он панически боялся смерти и всего, что с ней связано, – практически не отходил от гроба. Ее похоронили на русском кладбище Сен-Женевьев-де-Буа, рядом с мужем Дмитрием Мережковским.

Легенда ушла в небытие. А потомкам остались несколько сборников стихов, драмы, романы, тома критических статей, несколько книг воспоминаний – и память. Память о великой женщине, старавшейся держаться в тени великого мужа и осветившей светом своей души русскую литературу.

Анна Ахматова

СЕВЕРНАЯ ЗВЕЗДА

…Ее называли «Северной звездой», хотя родилась она на Черном море. Она прожила долгую и очень насыщенную жизнь, в которой были войны, революции, потери и очень мало простого счастья. Ее знала вся Россия, но были времена, когда даже ее имя было запрещено упоминать. Великий поэт с русской душой и татарской фамилией – Анна Ахматова.

Та, кого потом вся Россия узнает под именем Анны Ахматовой, родилась 11(24) июня 1889 года в пригороде Одессы, Большом Фонтане. Ее отец, Андрей Антонович Горенко, был морским инженером, мать, Инна Эразмовна, посвятила себя детям, которых в семье было шесть: Андрей, Инна, Анна, Ия, Ирина (Рика) и Виктор. Рика умерла от туберкулеза, когда Ане было пять лет. Рика жила у тети, и ее смерть держали в тайне от остальных детей. Тем не менее Аня почувствовала, что случилось, – и как она потом говорила, эта смерть пролегла тенью через все ее детство.

Когда Ане было одиннадцать месяцев, семья перебралась на север: сначала в Павловск, затем в Царское Село. Но каждое лето неизменно проводили на берегу Черного моря. Аня прекрасно плавала – по словам ее брата, она плавала как птица.

Аня росла в атмосфере, довольно необычной для будущего поэта: в доме почти не было книг, кроме толстого тома Некрасова, который Ане разрешалось читать на каникулах. У матери вкус к поэзии был: она читала детям наизусть стихи Некрасова и Державина, их она знала множество. Но почему-то все были уверены в том, что Аня станет поэтессой, – еще до того, как ею была написана первая стихотворная строчка.

Аня довольно рано начала говорить по-французски – научилась, наблюдая за занятиями старших детей. В десять лет поступила в гимназию в Царском Селе. Через несколько месяцев Аня тяжело заболела: неделю пролежала в беспамятстве; думали, что она не выживет. Когда пришла в себя, она некоторое время оставалась глухой. Позднее один из врачей предположил, что эта была оспа – которая, однако, не оставила никаких видимых следов. След остался в душе: именно с тех пор Аня стала писать стихи.

Семья Горенко: Инна Эразмовна и дети Виктор, Андрей, Анна, Ия

Ближайшей подругой Ани в Царском Селе была Валерия Тюльпанова (в замужестве Срезневская), семья которой жила в том же доме, что и Горенко. В канун Рождества 1903 года Аня и Валя встретили знакомых брата Вали Сергея – Митю и Колю Гумилевых, у которых была общая с Сергеем учительница музыки. Гумилевы проводили девочек домой, и если на Валю и Аню эта встреча не произвела никакого впечатления, то для Николая Гумилева в этот день началось его самое первое – и самое страстное, глубокое и долгое чувство. Он влюбился в Аню с первого взгляда.

Она поразила его не только своей неординарной внешностью – а Аня была красива очень необычной, таинственной, завораживающей красотой, сразу привлекающей к себе внимание: высокая, с длинными густыми черными волосами, с лучистыми серыми глазами на практически белом лице, ее профиль напоминал античные камеи. Валерия Срезневская так описывала ее: «Характерный рот с резко вырезанной верхней губой – тонкая и гибкая, как ивовый прутик, – с очень белой кожей – она (особенно в воде царскосельской купальни) прекрасно плавала и ныряла, выучившись этому на Черном море… Она казалась русалкой, случайно заплывшей в темные неподвижные воды царскосельских прудов. Немудрено, что Николай Гумилев сразу и на долгие годы влюбился в эту, ставшую роковой, женщину своей музы»… Аня ошеломила его полной непохожестью на все, окружавшее их в Царском Селе. Целых десять лет она занимала главное место и в жизни Гумилева, и в его творчестве.

Коля Гумилев, всего на три года старше Ани, уже тогда осознавал себя поэтом, был горячим поклонником французских символистов. Он скрывал неуверенность в себе за высокомерием, внешнюю некрасивость пытался компенсировать загадочностью, не любил ни в чем никому уступать. Гумилев самоутверждался, сознательно выстраивая свою жизнь по определенному образцу, и роковая, неразделенная любовь к необыкновенной, неприступной красавице была одним из необходимых атрибутов избранного им жизненного сценария.

Он забрасывал Аню стихами, пытался поразить ее воображение различными эффектными безумствами – например, в день ее рождения принес ей букет из цветов, сорванных под окнами императорского дворца. На Пасху 1905 года он пытался покончить с собой – и Аня была так этим потрясена и напугана, что перестала с ним встречаться.

В том же году расстались родители Ани. Отец, выйдя в отставку, поселился в Петербурге, а мать с детьми уехала в Евпаторию. Ане пришлось срочно готовиться к поступлению в последний класс гимназии – из-за переездов она сильно отстала. Занятия скрашивались тем, что между нею и репетитором вспыхнул роман: первый в ее жизни, страстный, трагический – как только обо всем стало известно, учителя тут же рассчитали – и далеко не последний.

Весной 1906 года Аня поступила в Киевскую гимназию. На лето она вернулась в Евпаторию, где к ней заехал – по пути в Париж – Гумилев. Они помирились и переписывались всю зиму, пока Аня училась в Киеве.

В Париже Гумилев принимал участие в издании небольшого литературного альманаха «Сириус», где опубликовал одно стихотворение Ани. Ее отец, узнав о поэтических опытах дочери, просил не срамить его имени. «Не надо мне твоего имени», – ответила она и взяла себе фамилию своей прабабушки, Прасковьи Федосеевны, чей род восходил к татарскому хану Ахмату. Так в русской литературе появилось имя Анны Ахматовой.

Сама Аня отнеслась к своей первой публикации совершенно легкомысленно, посчитав, что на Гумилева «нашло затмение». Гумилев тоже не воспринимал поэзию своей возлюбленной всерьез – оценил ее стихи он лишь через несколько лет. Впервые услышав ее стихи, Гумилев сказал: «А может быть, ты лучше будешь танцевать? Ты гибкая…»

Гумилев постоянно приезжал из Парижа навестить ее, а летом, когда Аня вместе с матерью жили в Севастополе, поселился в соседнем доме, чтоб быть ближе к ним.

Вернувшийся в Париж Гумилев сначала отправляется в Нормандию – там его даже арестовали за бродяжничество, а в декабре он снова пытается покончить с собой. Спустя сутки его нашли без сознания в Булонском лесу…

Осенью 1907 года Анна поступила на юридический факультет Высших женских курсов в Киеве – ее привлекали история права и латынь. В апреле следующего года Гумилев, заехав в Киев по пути из Парижа, вновь безуспешно делает ей предложение. Следующая встреча была летом 1908 года, когда Аня приехала в Царское Село, а затем – когда Гумилев по дороге в Египет останавливался в Киеве. В Каире, в саду Эзбекие, он предпринял еще одну, последнюю, попытку самоубийства. После этого случая мысль о самоубийстве стала ему ненавистна.

В мае 1909 года Гумилев приехал к Ане в Люстдорф, где она тогда жила, ухаживая за больной матерью, и снова получил отказ. Но в ноябре она вдруг – неожиданно – уступила его уговорам. Они встретились в Киеве на артистическом вечере «Остров искусств». До конца вечера Гумилев не отходил от Ани ни на шаг – и она наконец согласилась стать его женой.

Тем не менее, как отмечает в своих воспоминаниях Валерия Срезневская, в то время Гумилеву была отведена в сердце Ахматовой далеко не первая роль. Аня все еще была влюблена в того самого репетитора, петербургского студента Владимира Голенищева-Кутузова – хотя тот уже долгое время не давал о себе знать. Но, соглашаясь на брак с Гумилевым, она принимала его не как любовь – но как свою Судьбу.

Они обвенчались 25 апреля 1910 года в Никольской слободке под Киевом. Родственники Ахматовой считали брак заведомо обреченным на неудачу – и никто из них не пришел на венчание, что глубоко ее оскорбило.

«Поэтическая семья»: Анна Ахматова…

…и Николай Гумилев, фото конца 1910-х гг.

После свадьбы Гумилевы уехали в Париж. Здесь она знакомится с Амедео Модильяни – тогда никому не известным художником, который делает множество ее портретов. Сохранился из них только один – остальные погибли в блокаду. Между ними даже завязывается что-то похожее на роман – но, как вспоминает сама Ахматова, у них было слишком мало времени, чтобы могло произойти что-нибудь серьезное.

В конце июня 1910 года Гумилевы, вернувшись в Россию, поселились в Царском Селе. Гумилев представил Анну своим друзьям-поэтам. Как вспоминает один из них, когда стало известно о женитьбе Гумилева, никто поначалу не знал, кто невеста. Потом выяснили: обыкновенная женщина… То есть не негритянка, не арабка, даже не француженка, как можно было бы ожидать, зная экзотические пристрастия Гумилева. Познакомившись с Анной, поняли – необыкновенная…

Сколь ни сильны были чувства, сколь ни упорны были ухаживания, но вскоре после свадьбы Гумилев стал тяготиться семейными узами. 25 сентября он вновь отправляется в Абиссинию. Ахматова, предоставленная самой себе, с головой ушла в поэзию. Когда Гумилев в конце марта 1911 года вернулся в Россию, он спросил у жены, встречавшей его на вокзале: «Писала?» Та кивнула. «Тогда читай!» И Аня показала ему написанное. Он сказал: «Хорошо». И с этого времени стал относиться к ее творчеству с большим уважением.

Весной 1911 года Гумилевы снова едут в Париж, затем проводят лето в имении матери Гумилева Слепнево, под Бежецком в Тверской губернии.

Осенью, когда супруги вернулись в Царское Село, Гумилев с товарищами решили организовать объединение молодых поэтов, назвав его «Цех поэтов». Вскоре Гумилев на основе Цеха основал движение акмеизма, противопоставляемого символизму. Последователей акмеизма было шестеро: Гумилев, Осип Мандельштам, Сергей Городецкий, Анна Ахматова, Михаил Зенкевич и Владимир Нарбут.

Термин «акмеизм» происходит от греческого «акмэ» – вершина, высшая степень совершенства. Но многие отмечали созвучие названия нового течения с фамилией Ахматовой.

Весной 1912 года выходит первый сборник Ахматовой «Вечер», тиражом всего 300 экземпляров. Критика встретила его очень благожелательно. Многие стихотворения этого сборника были написаны во время путешествия Гумилева по Африке. Молодая поэтесса немедленно стала очень известна. Слава буквально обрушилась на нее. Ей пытались подражать – появилось множество поэтесс, пишущих стихи «под Ахматову», – их стали называть «подахматовки». За короткое время Ахматова из простой, взбалмошной, смешливой девушки стала той величественной, горделивой, царственной Ахматовой, которая запомнилась всем, кто ее знал. А после того как в журналах стали публиковаться ее портреты – а рисовали ее много и многие, – начали подражать и ее внешнему виду: знаменитая челка и «ложноклассическая» шаль появились у каждой второй.

Весной 1912 года, когда Гумилевы едут в путешествие по Италии и Швейцарии, Анна уже была беременна. Лето она проводит с матерью, а Гумилев – в Слепневе.

Сын Ахматовой и Гумилева Лев родился 1 октября 1912 года. Почти сразу же его забрала к себе мать Николая, Анна Ивановна, – и Аня не слишком сопротивлялась. В итоге Лева почти шестнадцать лет прожил с бабушкой, видя родителей лишь изредка…

Уже через несколько месяцев после рождения сына, в начале весны 1913 года, Гумилев отправился в свое последнее путешествие по Африке – в качестве начальника экспедиции, организованной Академией наук.

Анна Ахматова и Николай Гумилев с сыном Левой, 1915 г.

В его отсутствие Анна ведет активную светскую жизнь. Признанная красавица, обожаемый поэт, она буквально купается в славе. Ее рисуют художники, ей посвящают стихи собратья по поэтическому цеху, одолевают поклонники… В поклонении мужчин она находит и развлечение, и вдохновение, и – в некоторой мере – удовлетворение своих обид на Гумилева. Он, который так долго и страстно добивался ее любви, как оказалось, не был способен на постоянство. Он влюблялся и до свадьбы (например, в августе 1907 года в Париже он познакомился с Елизаветой Дмитриевой, будущей Черубиной де Габриак, и даже делал ей предложение), и после – ему было необходимо состояние влюбленности и для творчества, и просто для того, чтобы чувствовать себя уверенно. Всего через год после рождения сына Левы у Гумилева рождается сын Орест – от Ольги Выготской. Через двадцать лет Выготская и Ахматова будут вместе стоять в тюремных очередях; братья встретятся только в конце тридцатых…

В начале 1914 года выходит второй сборник Ахматовой «Четки». Хотя критика приняла его несколько прохладно – Ахматовой ставили в вину то, что она повторяется, – сборник имел оглушительный успех. Даже несмотря на военное время, его четыре раза переиздавали.

Ахматову повсеместно признали одним из крупнейших поэтов того времени. Ее постоянно окружали толпы воздыхателей. Гумилев даже говорил ей: «Аня, больше пяти неприлично!» Ей поклонялись и за талант, и за ум, и за красоту. Она дружила с Блоком, роман с которым ей упорно приписывали (основанием для этого послужил обмен стихами, которые были опубликованы), с Мандельштамом (который был не только одним из ее ближайших друзей, но в те годы пытался за нею ухаживать – правда, безуспешно), Пастернаком (по ее собственным словам, Пастернак семь раз делал ей предложение, хотя и не был по-настоящему влюблен). Одним из самых близких ей людей тогда был Николай Недоброво, написавший в 1915 году статью о ее творчестве, которую сама Ахматова считала лучшей из того, что было написано о ней за всю ее жизнь. Недоброво был отчаянно влюблен в Ахматову. В 1914 году Недоброво познакомил Ахматову со своим лучшим другом, поэтом и художником Борисом Анрепом. Анреп, живший и учившийся в Европе, вернулся на родину, чтобы участвовать в войне. Между ними начался бурный роман, и вскоре Борис вытеснил Недоброво и из ее сердца, и из ее стихов. Недоброво очень тяжело пережил это и навсегда разошелся с Анрепом. Хотя встречаться Анне и Борису удавалось нечасто, эта любовь была одной из сильнейших в жизни Ахматовой. Перед окончательной отправкой на фронт Борис подарил ей престольный крест, найденный им в разрушенной церкви в Галиции.

Уехал на фронт и Гумилев. Весной 1915 года он был ранен, и Ахматова постоянно навещала его в госпитале. Лето она, как обычно, провела в Слепневе – там была написана большая часть стихов для следующего сборника. В августе умер ее отец. К этому времени она уже сама была тяжело больна – туберкулез. Врачи посоветовали ей немедленно уехать на юг. Она некоторое время живет в Севастополе, навещает в Бахчисарае Недоброво – как оказалось, это была их последняя встреча; в 1919 году он умер. В декабре врачи разрешили Ахматовой вернуться в Петербург, где она продолжает встречаться с Анрепом. Встречи были редки, но тем сильнее ждала их влюбленная Анна.

В 1916 году Борис уехал в Англию – собирался на полтора месяца, остался на полтора года. Перед отъездом он навестил Недоброво с женой, у которых тогда была Ахматова. Они простились, и он уехал. На прощание они обменялись кольцами. Вернулся он накануне Февральской революции. Через месяц Борис, с риском для жизни, под пулями, перешел по льду Неву, чтобы сказать Анне, что он навсегда уезжает в Англию.

За последующие годы она получила от него лишь несколько писем. В Англии Анреп стал известен как художник-мозаичист. На одной из своих мозаик он изобразил Анну – ее он выбрал моделью для фигуры сострадания. В следующий раз – и в последний – они увиделись только в 1965 году, в Париже.

Борису Анрепу посвящено большинство стихотворений из сборника «Белая стая», вышедшего в 1917 году.

Тем временем Гумилев, хотя и находится на действующем фронте – за доблесть он даже был награжден Георгиевским крестом, – ведет активную литературную жизнь. Он много публикуется, постоянно выступает с критическими статьями. Летом 17-го он оказался в Лондоне, а затем в Париже. Вспоминают такой случай: русские офицеры, волею судеб оказавшиеся в период революций вдалеке от родины, обсуждали свои дальнейшие планы. Кто-то хотел поехать в Африку – охотиться, кто-то наняться во французский Иностранный легион, кто-то еще куда-то… А Гумилев сказал: «В Африке я уже был; война мне уже надоела. А вот революции я еще ни разу не видел. Поеду в Россию…»

Гумилев вернулся в апреле 1918 года.

На следующий день Ахматова попросила его о разводе, сказав, что выходит замуж за Владимира Шилейко.

Владимир Казимирович Шилейко был известным ученым-ассирологом, а также переводчиком и поэтом. Известие о том, что Ахматова выйдет за этого некрасивого, совершенно не приспособленного к жизни, безумно ревнивого человека, стало полной неожиданностью для всех, кто ее знал. Как она потом говорила, ее привлекла возможность быть полезной великому человеку, а также то, что с Шилейко не будет того соперничества, которое было у нее с Гумилевым. Ахматова, переехав к нему в Фонтанный дом, полностью подчинила себя его воле: часами писала под его диктовку его переводы ассирийских текстов, готовила для него, колола дрова, делала для него подстрочники статей из зарубежных изданий. Он держал ее буквально под замком, не разрешая никуда выходить, заставлял сжигать нераспечатанными все полученные письма, не давал писать стихов.

Помог ей ее друг, композитор Артур Лурье, с которым она подружилась еще в 1914 году. Под его руководством Шилейко, как бы для лечения ишиаса, увезли в больницу, где продержали месяц. За это время Ахматова поступила на службу в библиотеку Агрономического института – там давали дрова и казенную квартиру. Когда Шилейко выпустили из больницы, Ахматова предложила ему переехать к ней. Там хозяйкой была уже сама Ахматова, и Шилейко поутих. Окончательно они расстались летом 1921 года.

Тогда обнаружилось одно забавное обстоятельство: когда Ахматова переселилась к нему, Шилейко обещал сам оформить их брак – благо, тогда надо было всего лишь сделать запись в домовой книге. А когда они разводились, Лурье по просьбе Ахматовой пошел в домком, чтобы аннулировать запись, – и выяснилось, что ее никогда не было.

Многие годы спустя она, смеясь, объясняла причины этого нелепого союза: «Это все Гумилев и Лозинский твердили в один голос – ассиролог, египтянин! Ну я и согласилась».

От Шилейко Ахматова переехала к своей давней подруге, танцовщице Ольге Глебовой-Судейкиной – бывшей жене художника Сергея Судейкина, одного из основателей известной «Бродячей собаки», звездой которой была красавица Ольга. Лурье, которому Ахматова дала отставку за ветреность, сошелся с Ольгой и вскоре уехал в Париж. Вслед за ним спустя два года уехала в эмиграцию и Ольга.

В августе 1921 года умер Александр Блок. На его похоронах Ахматова узнала страшную весть – по так называемому Таганцевскому делу арестован Гумилев. Через две недели его расстреляли. Его виной было лишь то, что он знал о готовящемся заговоре, но не донес.

В том же августе в Греции покончил с собой брат Анны – Андрей Горенко.

Впечатления от этих смертей вылились у Ахматовой в сборник стихотворений «Подорожник», который затем, дополненный, стал называться «Anno Domini MCMXXI» – то есть «Год 1921».

После этого сборника Ахматова не выпускала сборников долгие годы, только отдельные стихотворения. Новый режим не жаловал ее творчество – за интимность, аполитичность и «дворянские корни». Даже мнение Александры Коллонтай – в одной из своих статей она сказала, что поэзия Ахматовой привлекательна для молодых работниц тем, что правдиво изображает, как плохо мужчина обращается с женщиной, – не спасло Ахматову от критической травли. Череда статей заклеймила поэзию Ахматовой как вредную, поскольку она ничего не пишет о труде, коллективизме и борьбе за светлое будущее.

В это время она осталась практически одна – все ее друзья или погибли, или эмигрировали. Сама же Ахматова эмиграцию считала совершенно для себя неприемлемой. По ее твердому убеждению, место поэта – на его родине.

Печататься становилось все труднее и труднее. В 1925 году на ее имя был наложен неофициальный запрет. Ее не печатали 15 лет.

Анна Ахматова и Николай Пунин, 1927 г.

Ранней весной 1925 года у Ахматовой опять обострение туберкулеза. Когда она лежала в санатории в Царском Селе – вместе с женой Мандельштама Надеждой Яковлевной, – ее постоянно навещал Николай Николаевич Пунин, историк и искусствовед. Примерно через год Ахматова согласилась переехать к нему в Фонтанный дом.

Пунин был очень красив – все говорили, что он похож на молодого Тютчева. Он работал в Эрмитаже, занимался современной графикой. Ахматову он очень любил – хотя и по-своему.

Официально Пунин оставался женат. Он жил в одной квартире со своей бывшей женой Анной Арене и их дочерью Ириной. Хотя у Лунина и Ахматовой была отдельная комната, обедали все вместе, а когда Арене уходила на службу, Ахматова присматривала за Ириной. Хотя отношения Ахматовой с Арене и ее дочерью были относительно спокойными – по крайней мере, до открытой войны дело не доходило, – ситуация была крайне напряженной.

Не имея возможности печатать стихи, Ахматова углубилась в научную работу. Она занялась исследованием Пушкина, заинтересовалась архитектурой и историей Петербурга. Много помогала Лунину в его исследованиях, переводя ему французские, английские и итальянские научные труды. Эти языки Ахматова знала в совершенстве – правда, английский и итальянский только в письменной форме; когда она говорила, понять ее было практически невозможно – ее произношение не имело никакого отношения к оригиналу и являлось результатом собственных представлений Ахматовой о том, как же должно звучать то или другое слово… А летом 1928 года к Ахматовой переехал ее сын Лева, которому к тому времени было уже 16 лет. Обстоятельства смерти его отца препятствовали продолжению его учебы. Его с трудом удалось пристроить в школу, где директором был брат Николая Лунина Александр. Потом Лев поступил на исторический факультет Ленинградского университета.

В 1930 году Ахматова попыталась уйти от Лунина, но тот сумел убедить ее остаться, угрожая самоубийством. Ахматова осталась жить в Фонтанном доме, лишь ненадолго покидая его.

К этому времени крайняя бедность быта и одежды Ахматовой уже так бросалась в глаза, что не могла оставаться незамеченной. Многие находили в этом особую элегантность Ахматовой. В любую погоду она носила старую фетровую шляпу и легкое пальто. Лишь когда умерла одна из ее старых подруг, Ахматова облачилась в завещанную ей покойной старую шубу и не снимала ее до самой войны. Очень худая, все с той же знаменитой челкой, она умела произвести впечатление, как бы бедны ни были ее одежды, и ходила по дому в ярко-красной пижаме во времена, когда еще не привыкли видеть женщину в брюках.

Все знавшие ее отмечали ее неприспособленность к быту. Она не умела готовить, никогда не убирала за собой. Деньги, вещи, даже подарки от друзей никогда у нее не задерживались – практически сразу же она раздавала все тем, кто, по ее мнению, нуждался в них больше. Сама она многие годы обходилась самым минимумом – но даже в нищете она оставалась королевой.

В 1934 году арестовали Осипа Мандельштама – Ахматова в этот момент была у него в гостях. А через год, после убийства Кирова, были арестованы Лев Гумилев и Николай Пунин. Ахматова бросилась в Москву хлопотать, ей удалось передать в Кремль письмо. Вскоре тех освободили, но это было только начало.

Пунин стал явно тяготиться браком с Ахматовой, который теперь, как оказалось, был еще и опасен для него. Он всячески демонстрировал ей свою неверность, говорил, что ему с нею скучно, – и все же не давал уйти. К тому же уходить было некуда – своего дома у Ахматовой не было…

В марте 1938 года был вновь арестован Лев Гумилев, и на сей раз он просидел семнадцать месяцев под следствием и был приговорен к расстрелу. Но в это время его судьи сами были репрессированы, и его приговор заменили на ссылку.

В ноябре этого же года Ахматовой наконец удалось порвать с Луниным – но Ахматова лишь переехала в другую комнату той же квартиры. Она жила в крайней нищете, обходясь часто лишь чаем и черным хлебом. Каждый день выстаивала бесконечные очереди, чтобы передать сыну передачу. Именно тогда, в очереди, она начала писать цикл «Реквием». Стихи цикла очень долго не записывались – они держались в памяти самой Ахматовой и нескольких ее ближайших друзей.

Совершенно неожиданно в 1940 году Ахматовой разрешили печататься. Сначала вышло несколько отдельных стихов, затем позволили выпустить целый сборник «Из шести книг», в который, правда, в основном вошли избранные стихи из предыдущих сборников. Тем не менее книга вызвала ажиотаж: ее смели с прилавков за несколько часов, за право ее прочесть люди дрались.

Однако уже через несколько месяцев издание книги сочли ошибкой, ее стали изымать из библиотек.

Когда началась война, Ахматова почувствовала новый прилив сил. В сентябре, во время тяжелейших бомбежек, она выступает по радио с обращением к женщинам Ленинграда. Вместе со всеми она дежурит на крышах, роет окопы вокруг города. В конце сентября ее по решению горкома партии самолетом эвакуируют из Ленинграда – по иронии судьбы, теперь ее признали достаточно важной персоной, чтобы спасти… Через Москву, Казань и Чистополь Ахматова оказалась в Ташкенте.

В Ташкенте она поселилась вместе с Надеждой Мандельштам, постоянно общалась с Лидией Корнеевной Чуковской, подружилась с жившей неподалеку Фаиной Раневской – эту дружбу они пронесли через всю жизнь. Почти все ташкентские стихи были о Ленинграде – Ахматова очень волновалась за свой город, за всех, кто остался там. Особенно тяжело ей было без своего друга, Владимира Георгиевича Гаршина. После расставания с Луниным он стал играть большую роль в жизни Ахматовой. По профессии врач-патологоанатом, Гаршин очень заботился о ее здоровье, которым Ахматова, по его словам, преступно пренебрегала. Гаршин тоже был женат, его жена, тяжелобольная женщина, требовала его постоянного внимания. Но он был очень интеллигентный, образованный, интереснейший собеседник, и Ахматова очень привязалась к нему. В Ташкенте она получила от Гаршина письмо о смерти его жены. В другом письме Гаршин попросил ее выйти за него замуж, и она приняла его предложение. Согласилась даже взять его фамилию.

В апреле 1942 года через Ташкент в Самарканд эвакуировался Пунин с семьей. И хотя отношения между Луниным и Ахматовой после расставания были очень плохими, Ахматова пришла с ним повидаться. Из Самарканда Пунин написал ей, что она была главным в его жизни. Это письмо Ахматова хранила как святыню.

В начале 1944 года Ахматова уехала из Ташкента. Сначала она приехала в Москву, где выступила на устроенном в зале Политехнического музея вечере. Ее принимали так бурно, так восторженно, что она даже испугалась. При ее появлении зал встал. Говорят, когда Сталин узнал об этом, он спросил: «Кто организовал вставание?»

Всем знакомым она говорила, что едет в Ленинград к мужу, мечтала, как будет жить с ним… И тем страшнее был удар, который ждал ее там.

Встречавший ее на перроне Гаршин спросил: «И куда вас везти?» Ахматова онемела. Как выяснилось, он, не сказав никому ни слова, женился… Гаршин разрушил все ее надежды на обретение дома, которого у нее давно не было. Этого она ему никогда не простила.

Впоследствии Ахматова говорила, что, по всей видимости, Гаршин сошел с ума от голода и ужасов блокады.

Умер Гаршин в 1956 году. В день его смерти брошь, которую он когда-то подарил Ахматовой, раскололась пополам…

В этом была трагедия Ахматовой: рядом с ней, сильной женщиной, почти всегда оказывались слабые мужчины, пытавшиеся переложить на нее свои проблемы, и никогда не было человека, способного помочь ей справиться с ее собственными бедами…

После возвращения из Ташкента у нее изменилась манера поведения – она стала более простой, спокойной и вместе с тем более отдаленной. Ахматова отказалась от своей знаменитой челки, после перенесенного в Ташкенте тифа она стала полнеть. Казалось, Ахматова возродилась из пепла для новой жизни. К тому же ее вновь признали власти. За свои патриотические стихи она была награждена медалью «За оборону Ленинграда». Готовились к печати ее исследования о Пушкине, большая подборка стихов. В 1945 году, к огромной радости Ахматовой, вернулся Лев Гумилев. Из ссылки, которую он отбывал с 1939 года, ему удалось попасть на фронт. Мать с сыном зажили вместе. Казалось, что жизнь налаживается.

Осенью 1945 года Ахматову познакомили с литературоведом Исайей Берлиным, в то время сотрудником британского посольства. Берлин пришел к Ахматовой в гости, но во время их разговора Берлин с ужасом услышал, как кто-то во дворе зовет его по имени. Как оказалось, это был Рэндальф Черчилль, сын Уинстона Черчилля, журналист. Момент был кошмарный и для Берлина, и для Ахматовой. Контакты с иностранцами – особенно сотрудниками посольств – в то время, мягко говоря, не приветствовались. Личную встречу еще можно было бы не увидеть – но когда сын английского премьер-министра орет во дворе, это вряд ли пройдет незамеченным.

Тем не менее Берлин навестил Ахматову еще несколько раз.

Берлин был последним из тех, кто оставил след в сердце Ахматовой. Когда самого Берлина спрашивали о том, было ли у них что-то с Ахматовой, он говорил: «Я никак не решу, как мне лучше отвечать…»

14 августа 1946 года вышло постановление ЦК КПСС «О журналах «Звезда» и «Ленинград». Журналы клеймились за то, что они предоставляют свои страницы двум идеологически вредным писателям – Зощенко и Ахматовой. Меньше чем через месяц Ахматова была исключена из Союза писателей, лишена продовольственных карточек, ее книга, уже находившаяся в печати, была уничтожена.

По словам Ахматовой, многие писатели, захотевшие после войны вернуться в Россию, после постановления передумали. Таким образом, это постановление она считала началом холодной войны. В этом она была убеждена так же абсолютно, как в том, что сама холодная война была вызвана ее встречей с Исайей Берлиным, которую она находила роковой, имеющей космическое значение. Она была твердо убеждена, что все дальнейшие неприятности были вызваны именно ею.

В 1956 году, когда он снова был в России, она отказалась с ним встречаться – не хотела снова навлечь на себя гнев властей…

После постановления она оказалась в полнейшей изоляции – с теми, кто не отвернулся от нее, она сама старалась не встречаться, чтобы не навредить. Тем не менее люди продолжали к ней приходить, приносить продукты, а по почте ей постоянно присылали продуктовые карточки. Критика ополчилась на нее – но для нее это было куда менее страшно, чем полное забвение.

Любое событие она называла лишь новым фактом в своей биографии, а от биографии она отказываться не собиралась. В это время она вовсю работает над своим центральным произведением – «Поэмой без героя».

В 1949 году был снова арестован Николай Пунин, а затем и Лев Гумилев. Льву, единственное преступление которого было в том, что он был сыном своих родителей, предстояло провести семь лет в лагере, а Лунину суждено было там погибнуть.

В 1950 году Ахматова, ломая себя, во имя спасения сына написала цикл стихотворений «Слава миру», прославляющий Сталина. Однако Лев вернулся только в 1956 году – и то для его освобождения пришлось долго хлопотать… Из лагеря он вышел с убеждением, что мать ничего не делала для облегчения его участи, – ведь ей, такой знаменитой, не смогли бы отказать! Пока они жили вместе, их отношения были очень натянутыми, потом, когда Лев стал жить отдельно, почти совсем прекратились.

Он стал известнейшим ученым-востоковедом. Историей Востока он увлекся, находясь в ссылке в тех краях. Его труды и сейчас считаются одними из важнейших в исторической науке. Ахматова очень гордилась сыном.

С 1949 года Ахматова начинает заниматься переводами – корейские поэты, Виктор Гюго, Рабиндранат Тагор, письма Рубенса… Раньше она отказывалась заниматься переводами, считая, что они отнимают время от собственных стихов. Теперь пришлось – это давало и заработок, и относительно официальный статус.

В 1954 году Ахматова совершенно случайно заработала себе прощение. Приехавшая из Оксфорда делегация пожелала встретиться с опальными Зощенко и Ахматовой. Ее спросили, что она думает о постановлении, – и она, искренне полагая, что не дело иностранцев, не разбирающихся в истинном положении дел, задавать подобные вопросы, ответила просто, что согласна с постановлением. Больше ей вопросов не задавали. Зощенко же начал что-то пространно объяснять – и этим навредил себе еще больше.

Запрет с имени Ахматовой был снова снят. Ей даже выделили от Союза писателей – хотя Ахматову исключили из него, как переводчик она могла считаться писательницей, – дачу в писательском поселке Комарово под Ленинградом; этот дом она называла будкой. А в 1956 году – во многом благодаря хлопотам Александра Фадеева – был освобожден Лев Гумилев.

Последние десять лет жизни Ахматовой совершенно не походили на предыдущие годы. Ее сын был на свободе, она наконец получила возможность печататься. Она продолжала писать – и писала много, словно торопясь высказать все, что ей не давали сказать раньше. Теперь мешали только болезни: были серьезные проблемы с сердцем, из-за полноты ей было тяжело ходить. До последних лет Ахматова была царственна и величава, писала любовные стихи и предупреждала приходящих к ней молодых людей: «Только не надо в меня влюбляться! Мне это уже не нужно». Она была окружена молодыми – детьми ее старых друзей, поклонниками ее поэзии, учениками. Особенно она сдружилась с молодыми ленинградскими поэтами: Евгением Рейном, Анатолием Найманом, Дмитрием Бобышевым, Глебом Горбовским и Иосифом Бродским. После ее смерти их назовут «ахматовскими сиротами».

Ахматова получила возможность выезжать за границу. В 1964 году ей была присуждена в Италии международная поэтическая премия «Этна-Таормина», а в 1965-м за ее научные работы в области пушкиноведения Оксфордский университет присвоил ей почетную степень доктора литературы. В Лондоне и Париже, куда она заехала на обратном пути, она смогла снова встретиться с друзьями своей молодости – Саломеей Гальперн, Юрием Анненковым, который когда-то рисовал ее, Исайей Берлиным, Борисом Анрепом… Она прощалась со своей молодостью, со своей жизнью.

Ахматова умерла 5 марта 1966 года – по иронии судьбы, в годовщину смерти Сталина, которую любила отмечать. Перед отправкой в Ленинград ее тело лежало в московском морге при больнице, расположенной в здании старого Шереметевского дворца, на котором, как и на Фонтанном доме, был изображен герб с девизом, прозвучавшим в «Поэме без героя»: «Deus conservat omnia» – «Бог сохраняет все».

После отпевания в Никольском соборе Ленинграда Анна Андреевна Ахматова была похоронена в Комарове – недалеко от своего единственного за много лет настоящего дома. Толпы людей провожали ее в последний путь – путь в Вечность…

Марина Цветаева

ТРАГИЧЕСКАЯ МУЗА

Ей был дан дар – сильный, непреодолимый и невыносимо трагический. Невозможно понять, вырос этот трагизм из всех несчастий ее жизни или наоборот – ее жизнь стала трагедией под влиянием ее – изначально темного – поэтического дара… У Марины Цветаевой было мало счастья, мало спокойствия, и даже стихи и любимые дети не приносили ей успокоения. Она нашла его сама – в Елабуге, в трагическом для всех 1941 году…

А между тем детство ее можно было на первый взгляд назвать счастливым. Обеспеченная дворянская профессорская семья, любящие родители, елки, театры, выезды на дачу под Тарусу… Но за всем этим тоже скрывалась трагедия.

Ее отец, профессор Иван Владимирович Цветаев, известный филолог, потерял первую жену – она умерла, рожая второго ребенка. Цветаев женился вторично – на талантливой пианистке Марии Александровне Мейн, ученице Рубинштейна; жена перед ним преклонялась, но – не любила. Она вышла замуж за известного профессора, старше ее на двадцать один год, чтобы излечиться от собственной несчастной любви, от которой остались только инициалы – С.Э. По иронии судьбы, эти же инициалы станут роковыми и для ее старшей дочери… Брак Марии Александровны нельзя назвать в полной мере удавшимся – в доме Цветаевых царил культ первой жены профессора, и, как это было ни сложно, второй пришлось с этим смириться. Она оставила музыку и отдалась воспитанию детей – двух детей, Леры и Андрюши, от первого брака Цветаева и двух своих – Марины, родившейся 26 сентября 1892 года, и Анастасии.

Мать Марины, М.А. Мейн

Отец Марины, профессор И.В. Цветаев

От нее детям досталась любовь к музыке, поэзии, природе, а от отца – способность всецело отдаваться своему делу. Иван Владимирович отдавал всего себя главному делу своей жизни – созданию в Москве Музея изящных искусств (теперь – Музей изобразительных искусств имени Пушкина). Этой страсти подчинялось в доме все, отдавались все деньги, силы, время… Мария Александровна принимала активнейшее участие в трудах мужа, но осенью 1902 года она заболела чахоткой, и семья была вынуждена уехать за границу – в более мягкий, теплый климат. Были многочисленные пансионы в Италии, Швейцарии, Германии, дочери учились в католических пансионах (Мария Александровна была родом из польского княжеского рода), а Цветаев разрывался между Европой и Москвой, между женой и музеем… 1905 год провели в Крыму – здесь Марина заразилась революционной романтикой. А в июле 1906 года Мария Александровна скончалась в Тарусе.

Юная Марина с детства привыкла жить в состоянии внутреннего одиночества – постоянные переезды по заграничным городам не давали ей возможности обзавестись друзьями; свой внутренний мир – богатый, разнообразный, глубоко поэтический – она питала книгами. С людьми она всю жизнь сходилась очень тяжело, была застенчива, закрыта и конфликтна, ее буйные страсти скорее отталкивали тех, кто ей нравился, чем притягивали. И все же с детства Марине стали необходимы культы, страстные влюбленности, во многом заменяющие ей настоящее общение, – все равно в кого: в красавицу-подругу, в персонажа прочитанной книги, в Наполеона, которым Марина буквально бредила… Из-за Наполеона шестнадцатилетняя Марина одна съездила в Париж, где в Сорбонне прослушала курс старинной французской литературы. Марина рано поняла: ее призвание – литература, поэзия… Стихи она начала писать с одиннадцати лет.

Марина и Анастасия Цветаевы, 1905 г.

В 1910 году она за собственные деньги издает свой первый сборник «Вечерний фонарь», посвящая его Марии Башкирцевой – известной художнице и писательнице, умершей молодой от чахотки, но прославившейся своим дневником. Изданный том молодая поэтесса послала Валерию Брюсову, Максимилиану Волошину и Андрею Белому, чей кружок в издательстве «Мусагет» она посещала. Критика молодую поэтессу заметила, но отзывы были неоднозначными: ее ругали за детскость, незрелость, несвоевременный романтизм – и хвалили за глубину наблюдений, мелодизм и свежесть восприятия. Одним из похваливших был известный поэт Максимилиан Волошин: «Невзрослый» стих Марины Цветаевой, иногда не уверенный в себе и ломающийся, как детский голос, умеет передать оттенки, недоступные стиху более взрослому. Чувствуешь, что этому невзрослому стиху доступно многое, о чем нам, взрослым, мечтать нечего…» Марина вступила с ним в переписку, а уже на следующий год, бросив гимназию, уехала в нему в Коктебель.

Марина Цветаева и Сергей Эфрон, Москва, 1911 г.

Именно здесь она встретилась с мужчиной, которому суждено было стать главным в ее жизни. Его звали Сергей Яковлевич Эфрон. По прихоти судьбы, он родился в один день с Мариной, только годом позже. Он недавно потерял родителей. Марина встретила этого печально-красивого юношу с огромными серыми глазами на пустынном берегу. Он стал помогать Марине собирать камешки – и она загадала: если он найдет сердолик – она выйдет за него замуж… Он нашел. Тот сердолик потом долго хранился в семье Эфронов…

Они обвенчались 27 января 1912 года. В тот же год Марина выпустила свой второй сборник «Волшебный фонарь», а в сентябре у Эфронов родилась дочь Ариадна. Это был период абсолютного, полного счастья. Как вспоминают очевидцы, впервые в жизни Марина была красивой, спокойной… Но, как оказалось, период спокойствия и счастья был недолог…

31 августа – роковая дата – 1913 года умирает отец Марины, Иван Владимирович Цветаев. Отец, которого Марина скорее боялась, чем любила, все же слишком много значил для своей дочери-поэтессы. Сергей Эфрон остается для нее единственным, самым дорогим человеком на свете…

По воспоминаниям современников, Эфрон был человеком мягким, сострадательным, с высокими понятиями о чести и долге. Когда началась Первая мировая война, он, студент первого курса Московского университета, счел себя обязанным пойти на фронт – но по состоянию здоровья (у него был туберкулез) его не взяли. Тогда он становится медбратом в санитарном поезде, а затем ему удается поступить в юнкерское училище.

В его отсутствие Марина пытается наладить связи с литературной Москвой. Она, как это часто бывает, вместо этого находит свою очередную страсть – на этот раз в лице поэтессы Софьи Парнок, известной своими однополыми связями. Марина посвящает ей стихи, мучается от ревности, летом 1915 года они вместе едут в Коктебель – кажется, Марина надеется, что там, где зародилось ее чувство к Сергею, она сможет укрепить и новую любовь… Но в итоге она сама, устав от постоянных измен Софьи, оставляет ее – страдая, мучась и от любви, и от чувства вины перед Сергеем.

В апреле 1917 года у Марины рождается вторая дочь, Ирина. Она выпустила еще два сборника, но активную литературную и светскую жизнь не ведет, оставаясь в стороне от всех многочисленных литературных течений, групп и объединений. Хотя она дружила с Волошиным и Осипом Мандельштамом, с которым познакомилась в 1915 году в Крыму… В августе 1917-го она уезжает в Коктебель, а Эфрон остается в Москве – после окончания училища его назначили в запасной пехотный полк. В октябре Марина вернулась и увезла мужа в Крым, но когда вернулась за детьми – путь назад был отрезан, и вернуться к мужу она не смогла…

Белый офицер, воюющий в армии Корнилова, отныне он стал для Марины недосягаемым, превратился в «белого лебедя», обреченного и героического. Связь с ним прервалась. А для нее самой начался период тяжелейшей неустроенности: Марина никогда не умела вести хозяйство, а тут приходилось кормить двоих детей и строить быт буквально из ничего. Из-за того, что она во всеуслышание переживала за судьбу Белого движения – а на самом деле за судьбу мужа, – у нее начались проблемы с новыми властями. Но ее и ее детей подкармливали соседи по дому, она как могла боролась. Спасали ее стихи, которые она пишет во множестве, хоть так пытаясь избавиться от постоянной тревоги за близких, от страха за судьбу мужа. Она даже выступает, начинает во множестве заводить новые знакомства – в кругу других людей ей не так одиноко. Она подружилась с Константином Бальмонтом, познакомилась с Маяковским, Пастернаком – ему она посвятит поэму «Молодец»… Павел Антокольский ввел ее в круг театральной вахтанговской студии, для них Цветаева написала несколько пьес, но ни одна из них не была поставлена. В студии она пережила увлечение талантливым красавцем, актером и режиссером, имя которого гремело в театральных кругах, Юрием Завадским, ему посвящен цикл «Комедьянт». В это же время Марина переживает дружеское увлечение красавицей-актрисой Соней Голлидей – историю их взаимоотношений она описала в «Повести о Сонечке».

Сергей Эфрон в санитарном поезде

Марина Цветаева с дочерью Алей, 1916 г.

Последним усилием Марины устроиться была попытка наняться в конце 1918 года на работу в Народный комиссариат по делам национальностей, но через полгода она уволилась, пообещав себе больше никогда никому не служить… Без работы стало совсем тяжело. Марине предложили отдать дочерей в Кунцевский детский приют, обещая им там полное обеспечение. Однако все оказалось совсем не так. Вскоре Ариадна заболела, и ее пришлось забрать домой. А 2 февраля в приюте от голода и тоски умерла маленькая Ирина… Под влиянием ужаса, смертей и страданий поэзия Цветаевой навсегда изменилась – вместо прежней легкости, прозрачной радости и стремления жить появилось ощущение трагедии, внутренний драматизм, надлом…

Стало известно, что Сергей жив: он с остатками Белой армии эвакуировался в Турцию. Марина поручила уезжавшему за границу Илье Эренбургу разыскать его и, если удастся, передать письмо: «Если в живых – я спасена. Мне страшно вам писать, я так давно живу в тупом, задеревенелом ужасе, не смея надеяться, что вы живы… Все мои мысли о Вас… Отнимая Вас у меня, Бог отнял бы у меня жизнь…» 14 июля 1921 года Марина получила первое за несколько лет письмо от мужа. Оказалось, Эфрон осел в Чехии. Цветаева приняла решение ехать к мужу – без него ее жизнь была невозможна. В мае 1922 года Цветаева с дочерью отправилась к Сергею.

Прага, 1920-е гг.

Их жизнь в последние российские годы уже была далека от идеала – у Цветаевой были страстные увлечения, романы, которые Сергей тяжело переживал. Но теперь обоим казалось, что если они соединятся – то все будет хорошо. Сначала они два месяца провели в Берлине, где Марина издала три сборника, а потом Эфроны вернулись в Чехию, где три года мотались по маленьким городкам под Прагой, пытаясь выгадать, где жизнь была дешевле. Семья жила на пособие от чешского правительства, на стипендию Сергея – он учился в Пражском университете, на гонорары Марины, которая много печаталась в эмигрантских изданиях, и на то, что им давали более благополучные друзья (например, Саломея Андроникова-Гальперн). Но денег все равно не хватало. Едва устроившись, Марина тут же организовала в своем доме салон, где бывали многие из оказавшихся в Чехии белогвардейских интеллигентов. Здесь ее поэтический дар достиг своего расцвета, словно тяжелые условия жизни заставляли Цветаеву сконцентрироваться на углублении, усилении жизни внутренней. Кроме многих десятков стихотворений, именно в Чехии она перешла к крупным формам – ею были написаны несколько великолепных поэм.

В Чехии Цветаева пережила трагическое увлечение другом Сергея Константином Радзевичем (ему посвящены «Поэма горы», «Поэма конца», стихотворение «Попытка ревности»). Радостный, полный оптимизма (чего так не хватало всегда Марине), Радзевич полюбил Марину именно как женщину: «Я сказала Вам: есть – Душа. Вы сказали мне: есть – Жизнь». Эфрон невероятно тяжело переносил измену разом жены и лучшего друга. Они слишком срослись с Мариной, чтобы позволить себе просто так все бросить, разорвать… Но и терпеть все это Сергею, для которого выше всего были понятия чести, было невыносимо. Наконец неимоверно тяжелый выбор между двоими мужчинами был сделан Мариной в пользу мужа. 1 февраля 1925 года у Эфронов рождается сын Георгий, которого в семье звали Мур. А осенью Эфроны решают переехать в Париж.

1920-е годы, эмиграция. Марина Цветаева…

…и Сергей Эфрон

Здесь Эфронам было суждено провести четырнадцать лет. Жизнь стала еще тяжелее: пособие из Чехии приходило все реже, заработков еле хватало на то, чтобы сводить концы с концами. Сергей хватался за любую работу: снимался статистом в кино (спасала не потускневшая еще красота), подрабатывал журналистикой, был шофером. Марина получала небольшие гонорары – и была вынуждена работать швеей. По воспоминаниям, шила она плохо, заказы ей давали из жалости ее более успешные знакомые, по очереди передавая ее друг другу. Уезжая во Францию, Цветаева надеялась получить новых читателей, расширить круг общения – все-таки именно здесь был центр русской литературной эмиграции. В Праге она много печаталась, ее читали; литературный вечер, с большим успехом прошедший в Париже в феврале 1926 года, укрепил ее надежды. Она много пишет, переписывается с Пастернаком и Рильке, с которым ее заочно познакомил Пастернак, подружилась с критиком Дмитрием Мирским – раньше он не принимал ее поэзии, называл «распущенной москвичкой», а теперь стал ее другом и поклонником… Но встать на ноги, стать своей в литературных кругах Парижа не получилось. Сначала Цветаева поссорилась со многими влиятельными эмигрантами, задев их в своих статьях. Затем, после того, как она в одной из газет приветствовала приезд Маяковского, на нее ополчились как на сторонницу большевизма. Отзывы на вышедший в 1928 году сборник «После России. 1922–1925» – как оказалось, последний сборник Цветаевой – был прохладно принят критикой. Она обижалась на редакторов, которые хоть и печатали ее, но с задержками, непонятными правками, огромными купюрами… Последняя ее публикация «Сказка матери» была искажена до неузнаваемости.

Париж, 1925 г.

Цветаева никогда не была склонна к компромиссам, не умела просить и договариваться, и вскоре она осталась практически одна. Во многом было это и из-за мужа: в 1929 году эмигрантская среда обвинила его в предательстве идей Белого движения, в апологии большевизма. А он глубоко страдал вдали от родины, ему были чужды эмигрантские пустые разговоры «а вот если бы…», он стремился к активным действиям. В его понятия о чести входило служение своей стране – даже если сам он живет на чужбине. В конце концов Сергей Эфрон подал в 1931 году прошение о возвращении, а для получения разрешения стал сотрудничать с НКВД, принимал активное участие в деятельности Союза возвращения на родину. В марте 1937 года в Россию уезжает Ариадна Эфрон – по достижении совершеннолетия она имела право сама выбирать гражданство. Из Советского Союза она шлет родителям восторженные письма: ей все невероятно нравится, она работает – сотрудничает в журналах, ее даже обещают взять в штат. А летом Сергей Эфрон оказался замешанным в громких политических скандалах – исчезновении в Париже генерала Миллера, главы Российского общевоинского союза, и гибели Игнатия Рейса, сотрудника НКВД. Сергею пришлось срочно бежать в СССР. На квартире Марины был обыск, ее вызывали в полицию, где она искренне твердила о непричастности Сергея, цитировала французских классиков, говорила о долге и любви… Уходя, она заявила: «Его доверие могло быть обмануто, мое к нему остается неизменным».

Марина Цветаева с Алей, 1925 г.

Хотя сама Цветаева никогда не занималась политикой, как только стало известно о связях ее мужа с НКВД, она тут же оказалась в полнейшей изоляции. С ней не разговаривали, ее не печатали, не давали заказов (долгое время Цветаева подрабатывала шитьем), денег не стало совсем. Жить стало невыносимо. И так же безоглядно, как когда-то уехала из России к мужу, она двинулась вслед за Сергеем в СССР – прекрасно понимая, что ничего хорошего ее там не ждет… Своей подруге А. Тесковой Цветаева написала еще в 1931 году: «Все меня выталкивает в Россию, в которую – я ехать не могу. Здесь я не нужна. Там я не возможна».

18 июня 1939 года Цветаева с сыном приехала в Москву.

Родная страна встретила ее подозрительно: эмигрантка, белогвардейка, пишущая подозрительные стихи поэтесса… Эфронов поселили в подмосковном поселке Болшево – на даче НКВД Новый Быт. Уже в августе арестовали Ариадну – ей предстояло провести в заключении 16 лет, единственной ее виной были ее родители. Через два месяца арестовали Сергея Эфрона – его обвиняли в провале зарубежной операции советских спецслужб и шпионаже. Марина снова осталась практически одна, с сыном-подростком на руках, в постоянном ожидании конца…

Марина Цветаева с сыном Муром, 1935 г.

Из Болшева, где она чувствовала себя запертой в клетке, Цветаева в ужасе сбежала в Москву – последней каплей для издерганных нервов Марины стал арест Клепининых, их соседей – в Париже они работали вместе с Сергеем. В Москве было не так страшно, но еще более тяжело – без жилья, без постоянной работы, без друзей. Из последних сил она собирала передачи дочери и мужу, лечила постоянно болевшего сына. Ее прибывший из Парижа багаж – то немногое, что у нее было, и то, совсем малое, что удалось привезти, – год задерживали на таможне. Она в последнем приступе надежды посылала письма на Лубянку, где пыталась объяснить, что арест ее близких – недоразумение, ошибка… Обстановка, и так все последние годы тяжелая, теперь просто давит на нее, подминая под себя. К тому же стихи – которые спасали ее в голодной послереволюционной Москве и презрительном, отвернувшемся от нее Париже, – перестали к ней приходить. Подготовленный к печати сборник рассыпали после злобной рецензии знаменитого своими недобрыми выпадами критика Корнелия Зелинского. Для заработка Цветаева занялась переводами – с французского, немецкого, болгарского, корейского, грузинского… Тем не менее литературная деятельность не приносит ей ни денег, ни официального статуса. Просьба ее, поддержанная самим Пастернаком, принять Цветаеву в Союз писателей или хотя бы в члены Литфонда, получила отказ. Приняли только в профком литераторов при Гослитиздате.

Начало Великой Отечественной войны застало ее за переводами Федерико Гарсиа Лорки. Работу пришлось прервать: вернувшийся панический страх за своих близких, за страну, за себя не давал Цветаевой жить; из привычного отчаяния она быстро впала в состояние полной безысходности.

Вместе с группой писателей Цветаева летом 1941 года была эвакуирована из Москвы, но в Чистополе, где в основном были расквартированы москвичи, ей остаться не разрешили. Цветаева оказалась в маленькой Елабуге, где найти работу не было никакой возможности. Она жила в маленькой комнатке полуразрушенного дома, у хозяев по фамилии Бределыциковы, которые сухо общались с ней, не понимая, кто с ними рядом, кому они сдали комнату. В отчаянии Цветаева съездила в Чистополь, где предложила себя в качестве судомойки в столовую Литфонда. 28 августа она вернулась в Елабугу с твердым намерением вскорости уехать оттуда. Но неустроенность, отчаяние, одиночество сделали свое дело. 31 августа она, дождавшись, пока все уйдут из дома, повесилась…

Ее похоронили на городском кладбище; но денег на памятник не было, крест, отмечавший захоронение, вскоре затерялся, и точно установить место могилы теперь невозможно… В Тарусе, где когда-то похоронили ее мать, на крутом берегу Оки стоит камень с надписью: «Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева».

1940 г

Она ненадолго опередила мужа. Сергей Эфрон был расстрелян 16 октября 1941 года. Георгий Эфрон, который не смог себе простить, что в тот летний день оставил мать одну, в 1944 году был призван на фронт и вскоре погиб под Витебском. Ариадна вернется из лагеря, снова будет арестована, пройдет ссылку, вернется – и вместе со своей теткой, Анастасией Цветаевой, посвятит себя сохранению памяти, наследия своей гениальной матери – Марины Цветаевой, самой трагической фигуры в российской литературе XX века.

Эльза Триоле

КОММУНИСТИЧЕСКАЯ МУЗА

Ей не повезло. На родине ее знают как сестру – сестру той самой Лили Брик, музы Маяковского, самой модной женщины столетия. Во Франции, где она прожила большую часть своей жизни, она известна как жена – русская жена крупнейшего французского поэта XX века Луи Арагона. А она всю жизнь хотела быть просто собой – Эльзой Триоле, русской еврейкой, ставшей волею судеб французской писательницей…

Отец знаменитых сестер, Урий Александрович Каган, был крупным московским адвокатом, специализировавшимся на делах о защите прав национальных меньшинств. Как известный коллекционер и знаток литературы, он состоял в Литературно-художественном кружке – члены его, культурная элита Москвы, часто бывали в доме Каганов. Жена Урия Александровича, рижанка Елена Юльевна Берман, происходила из богатой и очень культурной семьи, училась в Московской консерватории, но, рано выйдя замуж, оставила сцену ради семьи. В этой чисто еврейской семье не говорили тем не менее ни на идише, ни на иврите, но свободно изъяснялись на немецком и французском.

Старшим ребенком была Лиля – она родилась 11 ноября 1891 года. Имя ей дали в честь возлюбленной Гёте Лили Шенеман. Через пять лет, 12 сентября 1896 года, родилась вторая сестра, которую назвали Элла – в честь еще одной героини поэзии Гёте (Эльзой она стала называть себя позднее).

Сестры были очень красивы: ярко-рыжая, с огромными карими глазами Лиля и белокурая, хрупкая, голубоглазая Эльза.

Как-то весной они гуляли с матерью по Петровке. Навстречу ехал какой-то господин в роскошной шубе. Девочки так ему понравились, что он пригласил их с матерью в Большой театр на свой спектакль – это был Шаляпин.

Сестры были очень дружны, но сразу было понятно, что Лиля верховодила. Она с раннего детства была своенравной, увлекающейся и до крайности самостоятельной. На нее, рано созревшую, всегда обращали внимание мужчины, и она точно знала, как получить от мужчин все, что ей хочется. После окончания гимназии она год проучилась на математическом факультете Высших женских курсов, потом некоторое время – в Московском архитектурном институте, затем занималась скульптурой в Мюнхене. Лиле все быстро надоедало, кроме одного – мужчин. От греха подальше ее отправили из Москвы к бабушке, в маленький польский городок – но и там в Лилю влюбился ее родной дядя, требуя немедленного брака (иудейские законы это позволяют). Мать немедленно отозвала ее обратно. Но Лиля не успокаивалась – в итоге, после непредвиденной беременности от очередного поклонника, закончившейся неудачным абортом, она больше никогда не смогла иметь детей. Сразу после этого Лиля вышла замуж за Осипа Максимовича Брика, с которым была знакома больше семи лет. Именно под фамилией мужа Лиля и останется в истории русской культуры.

Эльза была во многом противоположна Лиле. Послушная и прилежная, она всегда доводила до конца любое начатое дело. Закончила гимназию с золотой медалью, затем с отличием – Архитектурный институт. Елена Юльевна, винившая себя за то, что «упустила» старшую дочь, старалась держать младшую в ежовых рукавицах. Но и тут недосмотрела.

Эльза дружила с сестрами Идой и Алей Хвас, в доме которых всегда было много людей искусства. И в 1911 году, на вечеринке у Хвасов, Эльза встретила Владимира Маяковского – огромного роста, громкоголосого, необычно одетого, он читал стихи, похожие, по выражению самой Эльзы, на грозу. От волнения Эльза теребила бусы на шее – они порвались, бусины рассыпались по полу… Эльза кинулась их собирать, Маяковский стал помогать, под столом они встретились…

Сначала Эльза сторонилась Маяковского, напуганная его напором. Роман разгорелся лишь через год. Маяковский появлялся у Каганов чуть ли не каждый день – к огромному неудовольствию родителей Эльзы. Они не одобряли увлечения дочери – к тому же Маяковский никогда не отличался постоянством в любовных делах. За то время, что он встречался с Эльзой, у него были бурные романы с Марией Денисовой в Одессе и Софьей Шемардиной в Петербурге, с художницами Антониной Гумилиной и Евгенией Ланг. Но отношениям с Эльзой это ничуть не мешало…

Тем временем началась Первая мировая война. Эльзу и родителей война застала в Германии – Урий Александрович был тяжело болен и ездил на лечение. Домой возвращались через Скандинавию. Лиля с мужем переехали в Петроград – Осипа, который очень не хотел идти на фронт, удалось по протекции известного певца Леонида Собинова пристроить вольноопределяющимся в Петроградскую автомобильную роту. Лиля часто приезжала в Москву – навещать больного отца. В один из приездов мать пожаловалась ей на докучливого ухажера Эльзы. Лиля упрекнула сестру: «Из-за твоего Маяковского мама плачет». Эльза сказала Маяковскому, чтобы он больше не появлялся.

Но тот не отступился. То ли Эльза действительно была ему небезразлична, то ли нужна была ее поддержка – только что у Маяковского закончился драматичный роман с Шемардиной, которой пришлось делать поздний аборт. Он тенью ходил за Эльзой, всюду сопровождал ее. И встречи возобновились – тайно, на оставленной на время дачного сезона квартире Каганов. Не помешало даже то, что еще в январе 1915 года Маяковский переселился в Петроград – при каждом удобном случае он приезжал в Москву, к Эльзе…

13 июня 1915 года на даче умер Урий Александрович. Когда Эльза попыталась обнять мать – та отстранилась. Елена Юльевна не смогла простить дочери, что, пока умирал отец, Эльза больше думала не о нем, а о своей любви…

После похорон отца Эльза приехала в Петроград погостить у сестры. Однажды она решила познакомить Лилю с Маяковским – Лиля слышала это имя, даже видела поэта как-то раз на одном из поэтических вечеров, но всерьез не относилась: считала одним из расплодившихся тогда графоманов. Эльза настояла – как выяснилось, на свою беду.

Маяковский пришел к Брикам и, прислонившись к дверному косяку, стал читать свою новую поэму «Облако в штанах». И Осип, и Лиля потеряли дар речи, потрясенные услышанным. Маяковский тут же посвятил поэму Лиле. Не Эльзе, которая, забытая, сидела в углу…

Как потом писала Эльза в своих воспоминаниях, Брики безвозвратно полюбили стихи Маяковского, а Маяковский безвозвратно полюбил Лилю.

Эльза Триоле, 1924 г. Фото А. Родченко

На следующее утро Маяковский примчался к Чуковскому, тогдашнему своему другу и покровителю, и сказал, что встретил наконец ту единственную, без которой не мыслит себя самого.

Эльза очень тяжело пережила случившееся, долго не могла прийти в себя. Даже имя Лили было для нее невыносимо… Но, прекрасно понимая, что ни Володю, ни Лилю не исправить, заставила себя смириться. К сестре она смогла приехать только на встречу нового, 1916 года.

Встреча была «футуристической» – елку подвесили к потолку вверх ногами, стены завесили простынями, а все гости были в карнавальных костюмах. Среди гостей были друзья и соратники Маяковского: поэты Василий Каменский и Давид Бурлюк, филологи и литературоведы Виктор Шкловский, Роман Якобсон, Борис Эйхенбаум… Пили спирт, разбавленный вишневым сиропом, и веселились как могли. Эльза старалась скрыть свою боль. На вечере в Эльзу влюбился Виктор Шкловский, до этого увлеченный Лилей, а Василий Каменский под столом сделал Эльзе предложение, которое было тут же со смехом отвергнуто. Через полгода у Эльзы разгорелся роман с лингвистом Якобсоном. Семьи Якобсонов и Каганов давно дружили и мечтали породниться. Якобсон называл Эльзу Земляничкой, настойчиво уговаривал выйти за него замуж, но она не относилась к нему всерьез. Никто из поклонников не мог заменить в ее сердце Маяковского.

Тому тоже приходилось несладко. Лиля старательно держала его на расстоянии, не отпуская и не позволяя приблизиться к себе. Когда Маяковскому было плохо, он бежал к Эльзе – в ее доме ему было гораздо лучше, чем где-нибудь еще, она всегда была готова его выслушать, понять, успокоить… Она была ниточкой, связывающей его с Лилей, а он для нее – постоянно болящей раной. Он настойчиво звал ее из Москвы к себе в Петроград, и она, бросив все, в конце концов приехала. Маяковский, промучив ее несколько дней восторженными рассказами о Лиле, которая в это время решила быть с ним доброй, после очередной размолвки с нею бросил Эльзе: «Идите вы обе к черту – ты и твоя сестра!» Эльза бросилась на вокзал… Туда же приехал Маяковский, утешал, говорил о любви – не стесняясь присутствия ее матери. Окончательно Эльза завершила свои отношения с Маяковским только весной 1917 года. Рана затянулась, Маяковский стал ей лишь другом.

Эльза пыталась найти утешение в новой любви. Продолжались отношения с Якобсоном, Каменский приходил просить ее руки, за Эльзой безнадежно ухаживали Шкловский и футурист Борис

Кушнер, поклонники появлялись и исчезали… Утешения Эльза не получила, лишь неудачный аборт лишил ее, как и сестру, возможности иметь детей.

В это время в ее окружении появился человек, к которому она не питала любви, но который мог помочь ей круто изменить свою жизнь. Сотрудник французской военной миссии Андре-Пьер Триоле сделал ей предложение, и Эльза, к немалому удивлению окружающих, его приняла.

Эльза в платье и шляпке работы знаменитой модельерши Надежды Ламановой

Триоле покидает Россию, и в июле 1918 года Эльза с матерью уезжают к нему. До сих пор непонятно, почему их выпустили, – к этому времени Франция уже официально воевала с Россией. Ехали через Петроград – там Лиля сообщила матери и Эльзе, что Маяковский теперь по-настоящему член ее с Осипом семьи… Елена Юльевна, и так ненавидевшая Маяковского за все страдания, причиненные им Эльзе, встретила эту новость в штыки. Когда Лиля приехала проститься, мать не захотела с ней разговаривать. Так Лиля и осталась стоять на пристани, с кульком котлет, одна…

Путь Эльзы к жениху оказался долгим. Сначала Триоле ждал ее почему-то в Лондоне – и Эльзе пришлось сначала задержаться в Норвегии в ожидании английской визы, затем провести некоторое время в Англии, хотя Триоле уже давно был в Париже. Елена Юльевна осталась работать в Лондоне и с Эльзой в Париж не поехала.

Прошло больше года с тех пор, как Эльза покинула Россию для заключения брака с Андре Триоле, и этот брак наконец был заключен. Элла Каган стала наконец Эльзой Триоле – получив имя, под которым она навсегда останется в литературе.

После свадьбы молодые отправились на Таити. Прожив там около года, Эльза явно стала тяготиться и экзотической жизнью, и мужем. Они слишком отличались друг от друга: его интересовали только лошади, яхты и развлечения, и он не хотел ни учиться у Эльзы русскому языку, ни разговаривать с нею о культуре. Вернувшись в Париж, супруги расстаются – пока неофициально. Добрые отношения они тем не менее сохранили на всю жизнь.

После развода Эльза некоторое время жила с матерью в Лондоне, где работала в архитектурной мастерской, затем перебралась в Берлин – тогдашний центр русской эмиграции. Вместе с Эльзой здесь оказалась и Лиля, а затем приехал и Маяковский – но с ним отношения не задались: Эльза и Маяковский почти не разговаривали друг с другом. Эльзу, да и Лилю раздражала в полной мере проявившаяся в Берлине страсть Маяковского к игре. Тот был готов играть с кем угодно и во что угодно, желательно на деньги, – сначала в бильярд, потом в карты, потом в какие-то странные, им же самим только что выдуманные игры… Эльза и Лиля, оставшись одни, все свободное время проводили с русскими эмигрантами. К тому времени в Берлине оказалось около 300 тысяч русских, среди них старые знакомые Эльзы – Роман Якобсон, Виктор Шкловский и другие. Роман со Шкловским вспыхивает с новой силой: «Люблю тебя немыслимо. Прямо ложись и помирай», – писал Шкловский Эльзе. Эльза ценит его талант – Шкловский станет известнейшим литературоведом и прозаиком, – она нежна с ним, но не более того. В конце концов Эльза, устав от ненужных ей отношений, запретила Шкловскому писать ей и говорить о его любви. Тогда Шкловский написал роман «Zoo, или Письма не о любви», состоящий из немного стилизованных писем Эльзы и самого Шкловского (Zoo – район берлинского зоопарка, где в основном жили русские эмигранты). В авторском предисловии написано: «Посвящаю Эльзе Триоле и даю книге имя «Третья Элоиза».

Максиму Горькому очень понравился роман. Выяснив у Шкловского, кто настоящий автор писем, он пригласил к себе Эльзу и посоветовал ей серьезно заняться литературным трудом. Эльза послушалась: так появились ее первые романы – «На Таити» (1925), «Земляничка» (1926), «Защитный цвет» (1928). Все они – как и большинство последующих произведений Эльзы Триоле – носят автобиографический характер.

Еще в 1924 году Эльза вернулась в Париж. Художник Фернан Леже снял для нее номер в отеле «Истрия» на Монпарнасе, и она с головой окунулась в парижскую жизнь. Но в душе ее была пустота: рядом нет друзей, нет родных, нет любви… В дневнике она пишет: «Мне 28 лет, и я надоела самой себе». Она мечется между Парижем и Москвой, нигде не находя покоя, нигде не чувствуя себя дома.

В 1924 году в Париж приезжает Маяковский. «С ним приехала моя юность, моя Родина, мой язык», – написала Эльза сестре. Отношения Маяковского с Лилей давно перешли в новую фазу – у Лили роман с видным партийным деятелем Александром Михайловичем Краснощековым, и Маяковскому пришлось с этим смириться. Эльза водит его по Парижу, знакомит со своими друзьями – поэтами и художниками, читает фрагменты своих романов. Их отношения перерастают в настоящую крепкую дружбу – дружбу двоих людей, знающих друг друга досконально, одинаково побитых жизнью, накрепко связанных между собою… Маяковский не отходит от Эльзы: он, не знающий никакого языка, кроме русского (ну разве что немного грузинский), в Париже изъясняется, по его собственному выражению, «только на триоле, по-триолетски»…

Маяковский еще несколько раз будет приезжать в Париж. Однажды его обокрали – вор снял в гостинице номер напротив Маяковского и, когда тот вышел в туалет, вытащил у него все подчистую – двадцать пять тысяч франков! – оставив только три франка на метро. Из Франции он смог уехать только благодаря Лиле, поднявшей на ноги советское посольство во Франции, и Андре Триоле, одолжившему ему денег на билет. В другой раз завел романчик с какой-то русской эмигранткой – Эльза, конечно, немедленно доложила об этом Лиле. Интрижка была несерьезной, никакой угрозы для Лилиной власти она не представляла. Но потом Маяковский увлекся Натальей Брюханенко, на которой даже собирался жениться, и американкой Элли Джонс (русской эмигранткой Елизаветой Алексеевой), от которой у него родилась дочь, тоже Элли. Власть Лили над Маяковским начала слабеть…

В октябре 1925 года Маяковский снова был в Париже. Эльза, устав от необходимости постоянно сопровождать Маяковского, решила познакомить его с Татьяной Яковлевой – красавицей-эмигранткой, племянницей известного художника Александра Яковлева. Между ними тут же вспыхнул страстный роман. Маяковский ни на шаг не отходил от Татьяны, посвящал ей стихи (до этого вся любовная лирика Маяковского была посвящена только Лиле) и даже сделал предложение. Казалось, он нашел новую любовь своей жизни. Как потом выяснилось, ему это только казалось. Зато Эльзе повезло больше.

4 ноября 1928 года в кафе «Купель» Эльза указала Маяковскому на красивого молодого человека за соседним столиком: это был молодой, но уже известный поэт Луи Арагон. Через несколько минут к тому подошел официант: «Мсье Арагон, поэт Владимир Маяковский приглашает вас к себе за столик». Эльза тихо исчезла, чтобы не мешать беседе двух поэтов. На следующий день она вернулась – тогда и произошло знакомство Эльзы Триоле и Луи Арагона. Больше они не расставались.

На самом деле впервые она увидела его еще три года назад, на собрании группы сюрреалистов. Он сразу привлек к себе ее внимание – не только своей красивой внешностью, но и несомненным талантом, на который у Эльзы, как и у ее сестры, было безошибочное чутье. С тех пор Эльза искала повод для знакомства и никак не могла найти. К тому же она знала, что у Арагона была постоянная подруга – Нэнси Кюнар, на редкость неуравновешенная, взбалмошная и избалованная дочь одного из крупнейших судовладельцев Великобритании. И вот Маяковский, поэт, близкий Арагону и по духу, и по таланту, смог свести их вместе.

Арагон был незаконнорожденным сыном префекта парижской полиции, бывшего посла в Испании Луи Андрие. Желая скрыть сына от своей законной семьи, он дал мальчику свое имя и звучную фамилию по названию одной из испанских областей – Арагон. Правду о своем рождении Луи узнал только в 1917 году, когда уходил на фронт, – мать, которую он всю жизнь считал сестрой, не надеялась больше увидеть его живым и все ему рассказала. Под влиянием личной драмы и войны Арагон начинает писать стихи. С тех пор неприятие буржуазного миропорядка и жажда социальной справедливости становятся основами его поэтического мировоззрения. После войны Арагон примкнул к движению дадаистов, затем перешел к сюрреализму. Его ближайшими сподвижниками были Жан Кокто и Тристан Тцара, Поль Элюар, Робер Деснос и Андре Бретон. Вместе с Бретоном Арагон в 1927 году вступил во Французскую компартию – в ней они видели наследницу свободолюбивых идей, которыми почти триста лет славилась Франция.

Встреча с Эльзой пришлась на тяжелое время его жизни. За два месяца до этого он, живя в Венеции, пытался покончить с собой, и только Эльза смогла вытащить его из глубочайшего душевного кризиса, в котором Арагон тогда находился. Как потом написал Арагон в одной из своих лучших поэм «Глаза Эльзы»:

В глубинах глаз твоих, где я блаженство пью,

Все миллиарды звезд купаются, как в море.

Там обретает смерть безвыходное горе,

Там память навсегда я затерял свою.

И если мир сметет кровавая гроза

И люди вновь зажгут костры в потемках синих,

Мне будет маяком сиять в морских пустынях

Твой, Эльза, дивный взор, твои, мой друг, глаза…

На следующее после их знакомства утро они вместе выходили из отеля, где жила Эльза, и на пороге их встретил оглушительно хохочущий Маяковский. Так что первые несколько недель их совместной жизни прошли под неусыпным контролем Маяковского.

Когда Маяковскому пришло время уезжать, он договорился в цветочном магазине, чтобы во все время его отсутствия Татьяне еженедельно доставляли цветы – к каждому букету прилагалась карточка с четверостишием, всякий раз новым. Он снова приехал в Париж в феврале 1929 года. В этот раз было решено, что в следующий свой приезд Маяковский заберет Татьяну с собой в Москву. Но он больше не приехал – Лиля сделала все, чтобы Маяковского в Париж не выпустили. Он завел роман с юной красавицей, актрисой МХАТа Вероникой Полонской, дочерью звезды немого кино Витольда Полонского и женой уже знаменитого актера МХАТа Михаила Яншина. Эльза немедленно рассказывает об этом романе Татьяне, а Лиля докладывает Маяковскому о том, что Татьяна собирается замуж за виконта дю Плесси: пришедшее в начале октября письмо от Эльзы, в котором о свадьбе было написано как о свершившемся факте, Лиля прочитала вслух. В конце письма была просьба ничего не говорить Маяковскому – но дело было уже сделано. На самом деле в октябре Татьяна даже не приняла еще предложения виконта. Свадьба состоялась только в конце декабря – когда Яковлева окончательно уверилась в том, что Маяковский к ней не приедет.

А 14 апреля 1930 года Владимир Маяковский, закрыв дверь за Вероникой Полонской, выстрелил себе в сердце.

На следующий день Эльзу, которая уже давно жила в квартире Арагона, разбудил стук в дверь. Кто-то выкрикнул два слова по-русски – Арагон не смог разобрать, о чем речь, но Эльза страшно закричала и только повторяла: «Умер, умер, умер…»

Через несколько месяцев Арагон и Эльза едут в Советский Союз – навестить Лилю. В то же время в Харькове готовилась к открытию Международная конференция революционных писателей. Организаторы, узнав о пребывании в Москве настоящего французского писателя-коммуниста, пригласили Арагона и Триоле в Харьков. На конференции собирались громить сюрреалистов, и Арагон счел трусостью отказаться. На обратном пути Арагон и Триоле посетили Днепрострой – впечатления об этой поездке он описал в поэме «Красный фронт». Через два года Арагон, как корреспондент газеты «Юманите», и с ним Эльза снова ездят по СССР – после этого появляется цикл стихотворений «Ура, Урал!». В 1934 году Арагон, а вместе с ним Эльза в качестве супруги, переводчицы и помощницы принимают участие в Первом съезде советских писателей. Здесь они встречают старых друзей и заводят новых – в работе съезда принимают участие Максим Горький, Александр Фадеев, Михаил Шолохов, Борис Пастернак, Алексей Толстой и многие другие. Потом многие из них будут навещать Арагона и Триоле в Париже.

Эльза наконец была счастлива. Она вернула Арагону вкус к жизни, стала его музой и вдохновительницей, а он дал Эльзе столь необходимые ей дом и любовь, всячески поощрял ее стремление писать. Он даже начал изучать русский язык – как заметил один из их друзей, из-за ревности: чтобы понимать, о чем Эльза говорит с другими.

Первые годы их совместной жизни были очень тяжелыми. Многие друзья Арагона были настроены против Эльзы – кстати сказать, она отвечала им взаимной неприязнью. Арагона пытались убедить в том, что Эльза – русская шпионка, которая пытается подмять его под себя и превратить в апологета СССР. Было очень трудно и в материальном плане. Раньше Эльза жила на деньги, которые присылал ей бывший муж. Теперь от этого пришлось отказаться, а литературные заработки Арагона не позволяли даже сводить концы с концами. Выход нашла Эльза. Она, обладавшая безупречным художественным вкусом и богатейшей фантазией, стала делать ожерелья на продажу. В ход шло все – бусины, ракушки, дешевый жемчуг, стеклышки, металлические кольца, осколки плитки и даже наконечники от клизм. Работа была нелегкая. Арагон тоже принимал участие: ранним утром он с чемоданчиком, полным образцов бижутерии «от Эльзы», обходил город в поисках оптовых покупателей. Так он написал в поэме «Песнь Эльзе»:

Ты сама себе шила наряды свои выходные,

Ты умела дешевые бусы на нитки низать,

Все шло в дело – клочки, лоскутки, все осколки

цветные…

Я глазам не поверил, увидев впервые

Хрустали ледяные, когда ты пошла танцевать…

И снова помог случай. Однажды изделия Эльзы увидел американский корреспондент журнала «Vogue», и они так ему понравились, что он порекомендовал их автора знаменитым домам мод – таким, как Шанель, Пуаре и Скиапарелли.

Ожерелья быстро стали популярными. Недорогая и фантастически необычная бижутерия очень понравилась парижанкам.

Теперь Эльзе приходилось просиживать ночи напролет, чтобы успеть сдать заказ к сроку. Она стала своей в мире моды, что позволило ей в течение многих лет быть модным обозревателем в газете «Се Soir», а затем в журнале «Regards». Не оставляла она своего увлечения модой и потом. Кстати, именно Эльза придумала столь популярную в последние годы прозрачную вечернюю сумочку. Сама, однако, она уже таких сумок не делала, а продала идею известному кутюрье Люсьену Лелонгу (Lucien belong).

Через некоторое время Эльза опишет свои приключения в мире французской моды в своей книге «Ожерелья» (1933) – последней, написанной на русском языке. Книгу опубликовали только после ее смерти, Луи Арагон сам перевел ее на французский язык. В СССР удалось издать только небольшие фрагменты в одной из газет – и то только потому, что «товарищ Триоле» считалась официальным другом Советского Союза. Именно невозможность издаваться на родине в конце концов и вынудила Эльзу писать на французском языке, превратив ее во французскую писательницу.

Сначала Эльза занимается переводами с русского, затем начинает самостоятельное творчество. Конечно, французский язык знаком ей с детства, она владеет им в совершенстве, но это все-таки не родной язык. Первые свои попытки писать она сама называла «пытками». Французский язык Эльзы Триоле оказался обогащен русскими фразеологическими оборотами, русскими стилевыми приемами, влияниями русской литературы. Это, конечно, было заметным недостатком, но вместе с тем это придавало ее творениям непередаваемое своеобразие и свежесть. Первый опубликованный ею на французском языке роман «Добрый вечер, Тереза» (1938) вызвал лавину критики – как доброжелательной, так и уничижительной. Эльза сама никак не могла понять, почему же ее опубликовали – потому, что она талантлива, или потому, что она – «бездарная возлюбленная Арагона».

Их любовь достойно выдержала все испытания. В конце февраля 1939 года в мэрии Первого округа Парижа Луи Арагон и Эльза Триоле, уже получившая официальный развод, вступают в брак, узаконив наконец свой десятилетний союз.

1 сентября того же года начинается Вторая мировая война.

Уже на следующий день Арагона призвали в армию – он попал в танковую дивизию. Через месяц за Эльзой стали следить, и ей только чудом удалось избежать ареста, успев покинуть Париж с толпами беженцев. В конце июня 1940 года супруги каким-то чудом нашли друг друга. В Париж они не вернулись, оставшись на юге – в так называемой свободной зоне, куда не дошла оккупация. Через год руководители движения Сопротивления пытались переправить чету Арагонов через демаркационную линию, но на границе их схватили. Правда, немцы оказались не очень внимательны и через десять дней отпустили, так и не узнав, кто они. Вскоре Арагоны снова перешли на нелегальное положение и переехали в Лион, где развернули подпольную работу: организовали издательство «Французская библиотека», издавали газету «Этуаль», листовки, брошюры и тому подобное. Почти всех организаторов движения Сопротивления немцы расстреляли – Арагоны были среди очень немногих уцелевших. От отчаяния и ужаса их спасала литература – оба очень много писали. Арагон выпустил два романа и несколько сборников стихов, принесших ему широкую известность, Эльза – сборник рассказов «Тысяча сожалений» и роман «Конь белый». За вышедший сразу после войны сборник «За порчу сукна штраф двести франков» Эльза Триоле получила престижнейшую Гонкуровскую премию – впервые за сорок лет присужденную женщине и впервые за всю историю премии – писателю русского происхождения.

После войны Арагон и Триоле стали настоящими литературными знаменитостями. Стихи Арагона, его лирика, обращенная к Эльзе, стали невероятно популярны – на многие из них были написаны песни, которые поются до сих пор. Эльза Триоле выпустила несколько романов, посвященных жизни послевоенной Франции, – «Никто меня не любит», «Вооруженные призраки», «Неизвестный» и другие. Роман «Незваные гости» был отмечен в 1957 году премией «Фратерните». Супруги много разъезжали по миру, принимали активнейшее участие в деятельности различных писательских организаций, а в 1955 году Эльзу Триоле избрали почетным председателем Национального комитета писателей Франции. Помимо литературного творчества, Эльза много времени отдавала своей главной страсти – пропаганде русской культуры во Франции. Она переводила на французский Чехова, Гоголя и Маяковского, выпустила книгу о творчестве Чехова, написала воспоминания о Маяковском, подготовила антологию русской и советской поэзии. В 1960-м она вместе с Константином Симоновым написала сценарий известного советско-французского фильма «Нормандия – Неман».

В пятидесятых годах во Франции, как и во всей Европе, отношение к СССР резко ухудшилось – соответственно ухудшилось и отношение к Арагонам. Их часто приглашали в страны социалистического лагеря, Арагону за роман «Коммунисты» даже присудили Международную Ленинскую премию. Правда, на его родине этот роман был с недоумением встречен даже его друзьями. Арагонов многие обвиняли в слепоте и политической наивности, а многие даже напрямую в сотрудничестве с советскими спецслужбами и просоветской пропаганде. Даже после XX съезда они не отреклись от своих убеждений. Но они и не боялись признавать свои ошибки. В 1968 году, после того, как советские танки вошли в Прагу, Арагон – в то время уже член ЦК компартии Франции – и Триоле публично объявили о своем неприятии советской политики в Чехословакии. После этого КПФ прекратила финансирование литературного журнала «Lettres Francaises», который много лет издавал Арагон.

Во время недели советского кино во Франции, 1955 г. Слева направо: Сергей Васильев, Николай Черкасов, Людмила Целиковская, Владлен Давыдов, Эльза Триоле, Луи Арагон, Акакий Хорава, Элина Быстрицкая, Владимир Кочетов, Михаил Трояновский

Тем не менее Арагон и Эльза не опустили руки. Они по-прежнему много работают, у них постоянно бывают гости – их друзья из СССР. Балерина Майя Плисецкая, останавливавшаяся в их доме, так описала их быт: «Жить у Арагона и Эльзы было занятно. Оба писателя просыпались на рассвете, выпивали по чашке черного кофе и писали, полусидя в постели, до полудня. В эти часы я для них не существовала. На вопросы они не отвечали, на звонки у дверей – и подавно, к телефону не подходили. Тишина. Только скрип перьев да посапывания».

С 1964 года супруги начали уникальное издание – их совместное собрание сочинений, иллюстрированное уникальными фотографиями и рисунками. Специально для этого издания работали художники Макс Эрнст, Анри Матисс и Ман Рей. На форзаце поместили эмблему, выполненную Анри Матиссом: переплетенные Э и Л: первые буквы имен Эльзы Триоле и Луи Арагона, чьи жизни однажды переплелись и с тех пор составляли одно целое.

Последний том собрания – сорок второй – вышел уже после смерти Эльзы Триоле. У нее давно уже было плохо с сердцем. В их с Арагоном новой двухэтажной квартире был даже оборудован специальный лифт, потому что ей было трудно подниматься по лестнице. Но, несмотря ни на что, она до последних дней продолжала писать. В январе 1970-го был опубликован ее последний роман «Соловей умолкает на заре» – как и все романы Триоле, автобиографичный. А 16 июня она умерла.

Ее похоронили в саду их загородного дома, под вековым ясенем. Через несколько лет Луи Арагон навсегда присоединился к ней.

На их могильной плите – цитата из ее романа: «Мертвые беззащитны. Но мы надеемся, что наши книги нас защитят».

Книги защитили их. Теперь уже никому не интересно, каких политических взглядов придерживались гениальный лирик Арагон и его русская жена, ставшая крупной французской писательницей. Они пронесли свою любовь через десятилетия, которые изменили мир, но не смогли изменить их чувства. Это – их главное произведение. То, ради которого они жили.

Политика

Предыдущая Стр. 6 из 51 Следующая

Зинаида Гиппиус

Анна Ахматова

Марина Цветаева

Эльза Триоле

Политика

Оглавление