у угрожала ссылка в Сибирь или водворение на покаяние в Соловецкий монастырь. От Сибири его спасло заступничество влиятельных друзей. Дело ограничилось переводом коллежского секретаря Пушкина из Петербурга в канцелярию генерала Инзова, попечителя Южного края.
В Екатеринослав, бывший в то время далекой южной окраиной, Александр Сергеевич прибыл в июне 1820 г. Правда, в этом городе он долго не задержался. Генерал Раевский, который вместе с дочерьми и сыном проезжал через него, направляясь на Кавказ, а затем в Крым, предложил опальному поэту присоединиться к ним. Что тот и сделал с превеликим удовольствием.
Конечно же, влюбчивый Пушкин не мог не обратить внимание на очаровательных сестер Раевских и увлекался всеми ими по очереди. Их было четыре — две младшие, Мария и Софья, и старшие — Екатерина и Елена. Елене Раевской исполнилось тогда 17 лет. Высокая, грациозная, с прекрасными голубыми глазами, она была хрупкой и болезненной, что, впрочем, не помешало ей пережить поэта. Возможно, именно ей Пушкин посвятил написанное в Гурзуфе стихотворение:
Увы! Зачем она блистает
Минутной, нежной красотой?
Она приметно увядает
Во цвете юности живой…
Но не Елена зажгла в поэте таинственную и нежную любовь. Старшая Раевская, Екатерина, заняла в воображении Пушкина гораздо более значительное место. Она была умна, имела независимый характер, умела подчинять себе людей. Друзья прозвали ее Марфой Посадницей. По-видимому, ее имел в виду Пушкин, создавая свою гордую и властную Марину Мнишек.
И все же первой южной любовью поэта биографы считают Марию Раевскую. Много лет спустя в своих воспоминаниях Мария Николаевна писала: «Как поэт, он считал своим долгом быть влюбленным во всех хорошеньких женщин и молодых девушек». Сама того не подозревая, княгиня М. Н. Волконская-Раевская этим высказыванием подкрепила слова самого Пушкина: «Я был влюблен в большей или меньшей степени во всех хорошеньких женщин, которых знал».
Но при всей сдержанности в записках Волконской-Раевской звучит уверенность, что в то крымское лето Пушкин увлекся именно ею. Она отметила, что ей посвящены строки прелестной элегии «Я помню море пред грозою». Впрочем, тут же, точно спохватившись, Мария Николаевна написала мудрые слова: «В сущности, он обожал только свою музу и поэтизировал все, что видел».
Раевская была права: любовная лирика Пушкина полна непосредственности и всегда предполагает предмет обожания. Пушкин не мог не петь о любви, но имена возлюбленных таил с ревнивым лукавством нежного любовника и горделивой сдержанностью рыцаря.
Почти полгода Пушкин провел с Раевскими. Расстался он с ними в конце 1820 г. и тогда же прибыл в Кишинев в распоряжение попечителя колонистов Новороссийского края и Бессарабии генерал-лейтенанта И. Н. Инзова. В Кишиневе Пушкин не очень тяготился службой, можно даже сказать, что он не столько служил, сколько ухаживал за местными красавицами. Хотя, как отмечал Липранди, «ни одна не могла порождать в нем ничего, кроме временного каприза». Его любовные шалости подчас переходили в настоящее озорство. К примеру, был случай, когда поэт, увидав в окне хорошенькую женскую головку, недолго думая, въехал верхом в чужой дом.
Но Пушкину все сходило с рук. Выручали приятели, прикрывал Инзов, искренне любивший поэта. И судьба еще берегла его. Даже бесчисленные кишиневские дуэли неизменно заканчивались благополучно. Правда, несмотря на постоянное волокитство и успехи Пушкина у молдавских дам, ссоры и дуэли происходили не из-за женщин. Вспыльчивый поэт готов был любое недоразумение разрешать пистолетным выстрелом. А вот ревнивым мужем он был вызван на дуэль только один раз. Бессарабский помещик Инглези застал свою жену на свидании с поэтом в загородной роще и захотел драться. Но и в этом случае вмешался Инзов: Пушкина посадил под арест, а ревнивому мужу посоветовал уехать за границу. Кстати, Людмила Инглези была единственным серьезным увлечением Пушкина в Кишиневе, да и сама она страстно его любила.
Первую ссылку Пушкина можно обозначить как начало своеобразной трилогии. Первая часть — Кавказ и Крым, юношеская влюбленность и светлая печаль робкой любви к Марии Раевской. Вторая — Кишинев, гостеприимный, дикий и пустой. Ни одного нового друга, только приятели; ни одного нового любовного приключения, только кратковременные, ни к чему не обязывающие романы с пригожими нетребовательными молдаванками. И, наконец, третья часть — год, прожитый в Одессе (с июня 1823 г. по 30 июля 1824 г.), когда Пушкин в полной мере насладился и восторгом творчества, и восторгом любви.
Прожив год в Одессе, Пушкин успел многое осуществить. Написал «Ночь», «Свободы деятель», значительную часть «Цыган». Но самое значительное, с чем связана Одесса, — это первые главы «Евгения Онегина» и сильные любовные страсти. Поэт был влюблен в двух женщин, совершенно разных по характеру и по общественному положению. Одна из них — Елизавета Ксаверьевна Воронцова, жена новороссийского генерал-губернатора графа М. С. Воронцова, другая — жена богатого негоцианта Амалия Ризнич, по происхождению не то флорентийка, не то венская еврейка.
С красавицей Амалией Пушкин, вероятно, познакомился сразу же по приезде в Одессу. Ей посвящено стихотворение «Ночь», датированное 26 октября 1823 г. Это своеобразный гимн утоленной страсти, где горячие строчки, насыщенные счастьем обладания, точно повторяют ритм крови, загоревшейся от поцелуев:
…Текут ручьи любви, текут, полны тобою.
Во тьме твои глаза блистают предо мною,
Мне улыбаются, и звуки слышу я:
Мой друг, мой нежный друг… люблю… твоя… твоя…
Роман с Амалией Ризнич продолжался около полугода. В мае 1824 г. она с маленьким сыном уехала во Флоренцию, где через год умерла от чахотки. Официально она ехала лечиться, настоящей же причиной было желание ревнивого мужа разлучить ее с поклонниками.
Что касается Элизы Воронцовой, то не будь стихов Пушкина, трудно было бы восстановить по отрывочным воспоминаниям современников живую прелесть женщины, царившей в одесском обществе более 150 лет тому назад. Но поэт сумел запечатлеть и ее мягкую грацию, и женственную нежность, и ясность ее ума. «Ангел терпения… Ангел чистый… Волшебница… Ангел нежный» — такие определения давал Пушкин этой женщине. И если Амалия Ризнич вызвала в нем горячку ревнивой страсти, то Элиза Воронцова зажгла в нем пламенную и страстную любовь.
Казалось, их все разъединяло: положение Элизы в свете, ее обязанности матери и жены, репутация Пушкина, которого все считали дуэлянтом. Даже возраст — Воронцова была старше Пушкина на семь лет. Но пришла любовь и снесла все преграды, воссоздав нежный образ Воронцовой в ряде стихов, завораживающих красотой любовного экстаза — «Желание славы», «Сожженное письмо», отчасти «Разговор книгопродавца с поэтом», «Прозерпина», «Талисман», «Ангел», «Расставание».
Но высшим творческим проявлением, навеянным графиней Воронцовой, стал пленительный, совершенно новый в русской литературе образ Татьяны, который был создан там же, в Одессе, под непосредственным впечатлением от той глубокой и сильной женственности, с которой Пушкин в лице графини Элизы соприкоснулся едва ли не впервые.
Конечно, Татьяна не портрет Воронцовой. В ней отразилась не одна женщина, затронувшая сердце поэта, где действительность и мечта таинственно преобразились в чистый и гордый девичий облик. И все же между Татьяной, такой земной, простой, скромной, и Ангелом, который «главой сияющей поник», есть неуловимое, но несомненное сходство. Из всех многочисленных возлюбленных Пушкина, возможно, одна только графиня Воронцова дала ему полноту телесного и духовного счастья, которое для многих остается так и неиспытанным и потому невероятным, непостижимым.
К весне 1824 г. жизнь Пушкина в Одессе серьезно осложнилась. Весь город повторял его остроты и эпиграммы, направленные против графа Воронцова. 2 мая одесский генерал-губернатор в письме к министру по поводу политических настроений среди греков настойчиво просил убрать Пушкина и, не скрывая своего раздражения, писал: «Повторяю Вам мою просьбу избавить меня от Пушкина, это, может быть, превосходный малый и прекрасный поэт, но мне бы не хотелось иметь его дольше ни в Одессе, ни в Кишиневе».
Влиятельный вельможа добился своего. В июле 1824 г. Пушкин выехал из Одессы к месту новой ссылки в родовое имение Михайловское, находящееся в Псковской губернии. С помещиками, жившими в Псковском крае, он общался мало. Постоянно бывал только в соседнем Тригорском, с хозяйкой которого, Прасковьей Александровной Осиповой, познакомился после окончания Лицея, когда первый раз приехал в Михайловское. В то время ему было 18 лет, ей — 36. Она была дважды замужем, и от двух браков у нее было восемь детей. Казалось, все это должно было бы охладить романтическое воображение, но Пушкину не раз случалось увлекаться женщинами старше его. Что-то промелькнуло тогда между ним и Осиповой. Возможно, юный Пушкин и ее заразил «безумством бешеных желаний». Спустя семь лет они стали близкими друзьями. И теперь поэт относился к Прасковье Александровне с полным доверием, с шутливой, но ласковой почтительностью. А она бескорыстно, безмерно была предана Александру, как всегда его называла. И возможно, любила его больше, чем собственных детей.
Когда Пушкин появился в Тригорском, Осипова была уже вдовой, а в имении царила женская стихия — сестры Вульф, Анна и Евпраксия (она же Зизи); две девочки Осиповы, Екатерина и Мария; падчерица, хорошенькая Александра Ивановна Осипова (она же Алина). Да еще племянницы, кузины, среди которых была кокетливая Нелли и победоносная соблазнительница Анна Керн.
Пушкин то по очереди, то одновременно ухаживал за всеми красавицами Трех гор. Лучшее из стихотворений, знаменитое «Признание» («Я вас люблю — хоть и бешусь…»), досталось Алине, которой он если и увлекался, то очень мимолетно. Однако все чаровницы были забыты, когда в Тригорском появилась белокурая красавица Анна Керн. Она была замужем за генералом Керном, который был на 40 лет старше своей жены. Прочным этот брак вряд ли мог быть, уж слишком разные были супруги: генерал имел скверный характер, а генеральша слыла кокеткой, весьма благожелательной к своим многочисленным обожателям.