бви и поэтического успеха. Она не хотела – да и не смогла бы – жить в другой стране, даже если это Россия…
Юлия Друнина родилась 10 мая 1924 г. в семье учителя истории Владимира Друнина и его жены Матильды Борисовны. Мать Юлии родилась в Варшаве и, кроме русского, владела польским и немецким языками (немецкий она даже преподавала в школе). Матильда Борисовна была женщиной непоследовательной, сумбурной, и такими же были ее отношения с Юлей. Отца же девочка обожала, считая образчиком справедливости, ума, порядочности.
Они жили в обычной московской коммуналке, не считая это большой трагедией. Вообще в конце 20-х годов самым ругательным словом считалось «буржуй», причем буржуйством называлось не только любовь к роскоши, а даже самое маленькое украшение в одежде. И Юля еще маленьким ребенком восставала против «буржуйства» как могла: «Мама по случаю прихода гостей решила водрузить на мою голову большой бант! Я упорно сдергивала со своих коротких вихров это позорное украшение. На помощь был призван отец. Он укрепил бант таким хитроумным узлом, что сдернуть его я уже не могла. Покориться? Не тут-то было! Я схватила ножницы – и роскошный бант полетел на пол вместе с тощим хохолком. Я не дала водрузить неприятельский флаг!»
В 1931 г. Юля поступила в школу, где директорствовал ее отец, и начала посещать литературную студию при Центральном Доме художественного воспитания детей, помещавшуюся в здании Театра юного зрителя. Литературой девочка увлеклась очень рано, чему немало способствовала семейная библиотека, «…читать стала рано – от Лидии Чарской… до «Одиссеи» Гомера. Писала стихи…». В конце 30-х годов Юля Друнина приняла участие в конкурсе на лучшее стихотворение о Гражданской войне. В результате ее стихотворение было напечатано в «Учительской газете» и передано по радио.
Так начался творческий путь девочки, даже не подозревающей о том, что ее ждет. Юля, как и все ее поколение, мечтала о подвигах, сожалея о своем малолетстве и сетуя на то, что поздно родилась. Тогда она и ее ровесники еще не знали, что подвиг станет главным способом их жизни – военной и послевоенной. Характер у девочки соответствовал духу времени: упрямая, прямолинейная, романтичная. Ее жизненный принцип: «Жизнь – Родине, честь – никому!» определился еще тогда, и с ним она прошла по жизни.
Вполне закономерно, что в сорок первом она стала одной из армии добровольцев, оккупировавших призывные пункты в первые дни войны. Страх «опоздать на войну» погнал ее, девчонку, в военкомат уже 22 июня. Она стала санитаркой в госпитале, затем вошла в народное ополчение под Можайском, позже отправилась санинструктором в пехотный полк, попала в окружение, из которого выходила тринадцать дней. К счастью, прорыв удался, и она вернулась в Москву.
Разумеется, родители настояли на том, чтобы Юля прекратила свои подвиги и отправилась с ними в эвакуацию в Тюменскую область, в поселок Заводоуковск. Казалось бы, девушку удалось увезти с линии фронта, можно было надеяться на относительно спокойную жизнь, но не тут-то было. Несмотря на сильнейшее сопротивление родителей, Юлия все-таки сбежала на войну:
…Я видела один военкомат —
Свой дом, что взять упорным штурмом надо…
И это притом, что в Заводоуковске не было призывного штаба. Чтобы попасть в штаб, будущая поэтесса прошагала более двадцати километров до районного центра Ялуторовска. Самым трудным препятствием на ее пути оказался мост через реку Тобол – стратегический объект, находящийся под усиленной охраной. Часовые задержали девушку, допросили ее, а потом… помогли добраться до военкомата.
Юлию Друнину направили в Хабаровск, в школу младших авиаспециалистов. В это время умер ее отец, она приехала домой на похороны, а после направилась в Москву. Там она сочинила историю о том, что «отстала от своих», и ее направили – наконец-то! – в пехотный полк: «Два с лишним года понадобилось мне, чтоб вернуться в дорогую мою пехоту». Она пришла на передовую сестрой милосердия. В 1943 г. в Белоруссии Друнина получает медаль «За отвагу» и страшное, почти смертельное ранение – «осколок застрял рядом с сонной артерией». Ей повезло – еще пару миллиметров, и поэтессы Юлии Друниной не было бы.
Ее признали негодной к военной службе и отправили в госпиталь, и там, в тыловой больнице в Горьковской области, ее «…впервые за всю войну потянуло к стихам. Впрочем, «потянуло» – не то слово. Просто кто-то невидимый диктовал мне строки, я их только записывала. Этот невидимый назывался Войной…».
Выйдя из госпиталя, она пыталась поступить в Литературный институт им. Горького, но получила отказ и вернулась на фронт, но уже с повышением – старшина медслужбы. Снова передовая – Белоруссия, Прибалтика, контузия и демобилизация – 21 ноября 1944 г. С фронта Друнина возвращалась с орденом Боевого Красного Знамени.
В октябре 1944-го, еще находясь в госпитале, Юля послала письмо парторгу Литинститута со своим стихотворением и просьбой дать на него рецензию. После демобилизации, в декабре она самовольно пришла в Литинститут и села в аудитории вместе со студентами. А потом «…прижилась и сдала сессию. На войне, как на войне». И еще: «…никогда я не сомневалась, что буду литератором. Меня не могли поколебать ни серьезные доводы, ни ядовитые насмешки отца, пытающегося уберечь дочь от жестоких разочарований. Он-то знал, что на Парнас[16] пробиваются единицы. Почему я должна быть в их числе?» Юля взяла Парнас приступом.
В институте она познакомилась со своим будущим мужем, поэтом Николаем Старшиновым. Он родился в Замоскворечье, был самым младшим, восьмым ребенком в семье. Николай начал писать стихи в 12 лет, занимался в литературной студии, а в 1941 г. был призван в армию. На фронте он был ранен, попал в госпиталь, и в 1944 г. его комиссовали. Старшинов вспоминал: «После лекций я пошел ее провожать. Она, только что демобилизованный батальонный санинструктор, ходила в солдатских кирзовых сапогах, в поношенной гимнастерке и шинели. Ничего другого у нее не было. Мне казалось, что это ее нисколько не смущало – она привыкла к такой одежде настолько, что не придавала ей никакого значения… По дороге мы взахлеб читали друг другу стихи – в Литинституте это было принято, считалось нормальным, – хотя многие прохожие посматривали на нас не только с любопытством, но и с удивлением.
Поскольку большинство стихов было посвящено войне, мы заговорили и о ней, о фронте. Потом перенеслись в довоенное время. И обнаружилось, что в конце тридцатых годов мы оба ходили в литературную студию при Доме художественного воспитания детей, которая помещалась в здании Театра юного зрителя.
Теперь нам было по двадцать лет. Она была измучена войной, бледна, худа и очень красива. Я тоже был достаточно заморенным. Но настроение у нас было высоким – предпобедным…»
Знакомство переросло в супружество, а в 1946 г. у второкурсников Юлии и Николая родилась дочь Лена. Маленькая семья ютилась в крохотной комнатушке в коммуналке и жила очень бедно, впроголодь. Дочка, тяжело переболев в первые месяцы, росла. У нее был хороший аппетит; если она обнаруживала на кухне плошку с варевом, предназначенным для соседского кота, то тут же съедала весь корм.
«Все трудности военной и послевоенной жизни Юля переносила стоически, – писал Николай Старшинов. – Я не услышал от нее ни одного упрека, ни одной жалобы. И ходила она по-прежнему в той же шинели, гимнастерке и сапогах еще несколько лет…»
В 1948 г. был издан ее первый сборник «В солдатской шинели», в который вошли стихи, написанные за годы фронтовой и послевоенной жизни. С этой книгой был связан курьез: из-за типографских правил Юлию попросили заполнить еще три страницы стихами или, наоборот, отказаться от публикации каких-то стихов. Но заполнить эти страницы ей было нечем, а выкидывать ничего не хотелось. И Николай Старшинов придумал выход – он дал ей свое стихотворение, которое как раз занимало недостающие три страницы. Книга получила доброжелательные отзывы, и критики особое значение придали именно старшиновскому стихотворению, отметив, что поэтесса находится в поиске. Разумеется, это произведение больше нигде не печаталось.
После выхода первой же книги Юлию Друнину навсегда зачислили в ряды поэтов-фронтовиков, и на протяжении всей дальнейшей жизни критики будут относить ее к военному поколению, объясняя этим главные тенденции ее лирики. Собственно, сама Юлия не возражала – она судила жизнь как фронтовичка, принеся с войны тоску по поколению героев и преданность армии. Она много писала – и все никак не хотела расстаться с фронтовой юностью.
После выхода своей первой книги Друнина подала заявление с просьбой принять ее в Союз писателей. Заявление было принято благожелательно, но на секретариате, утверждавшем приемные дела, с резкой критикой выступил некий поэт, что привело к отказу. Ее утвердили в кандидаты Союза писателей. И только в 1952 г., при поддержке Твардовского, Юлия Владимировна была принята в Союз писателей.
Из-за чего же возникли такие трудности? Юлия была красивой девушкой, а «…привлекательная внешность нередко помогала молодым поэтессам «пробиться», попасть на страницы журналов и газет, обратить особое внимание на их творчество, доброжелательно отнестись к их поэтической судьбе. Друниной она, напротив, часто мешала в силу ее неуступчивого характера…» – говорили современники.
Один из конфликтов произошел с поэтом Павлом Антокольским, который тогда был ее преподавателем: на вечере в честь выхода первой книги Антокольский настойчиво приставал к Юлии, и свидетелем этой сцены стал Старшинов. Они повздорили, и учитель, который до этого всегда хвалил стихи своей студентки, отчислил ее с курса за бездарность… К счастью, ей удалось перевестись к другому преподавателю. Впрочем, Друнина не осталась в долгу – в разгар борьбы с космополитизмом, пришедшимся на те годы, она проявила принципиальность и поддержала кампанию против Антокольского.