ЦВЕЙГ СТЕФАН
«Это неправда, что старики не знают страданий. Они страдают так же, как и молодые, только им еще труднее».
Жизненная история Стефана Цвейга – это летопись крушения гуманистических идеалов и надежды на силу человеческого разума, переживания утраты своего места в жизни. Самоубийство писателя стало следствием экзистенциального кризиса, который он так часто описывал в своих великолепных новеллах, проникнутых глубоким психологизмом.
Экзистенциальный кризис – кризис существования – это чрезвычайное происшествие в судьбе человека, особое время, когда он понимает невозможность жить как раньше. В момент кризиса человек испытывает чувство невосполнимой утраты смысла жизни, боль, тоску, тревогу. Парадоксально, но случается так, что человек задумывается о смысле жизни только перед лицом смерти, ведь переживание кризиса существования – это всегда выбор между жизнью и небытием, между поиском нового смысла и отказом от него… И не всегда человек находит в себе силы жить дальше, ведь причиной кризиса становится полное отчаяние. К кризису нельзя подготовиться – он приходит внезапно; но иногда человек долгие годы живет «на краю», постоянно глядя в глаза смерти.
Кризис существования часто настигает художников, поэтов, писателей во времена общественных потрясений. Так произошло и со Стефаном Цвейгом, который оборвал свою жизнь в феврале 1942 г., в самый разгар Второй мировой войны. Казалось: он был знаменит, богат, жил с любимой и любящей женой в пригороде Рио-де-Жанейро. Личных причин для самоубийства у писателя не было, но после многочисленных побед гитлеровской армии и успехов союзных им японцев (Перл-Харбор, захват Сингапура) он испытал глубочайшее отчаяние от того, что в мире воцарились силы зла, что война бесконечна, и решил расстаться с жизнью. Вместе с ним ушла и его вторая жена, Шарлотта Альтман. Они одновременно покончили с собой, выпив яд.
Стефан родился в зажиточной культурной семье евреев, в Вене – столице Австро-Венгерской империи. Он, ассимилированный еврейский юноша, воспитывался в Вене с верой в поступательное движение человечества к счастью и единению народов. Впоследствии молодой Стефан уходит от своего еврейства к идее единения европейских народов (для воплощения которого – хотя бы частичного – понадобилось более ста лет). Редактор отдела фельетонов Теодор Герцль печатает его в популярнейшей «Нойе фрайе пресс», но на просьбу редактора помочь в организации сионистского движения Цвейг отвечает вежливым отказом: эта тема слишком мелка по сравнению с проблемами Европы.
Во многом его мировоззрение определялось общими настроениями, царившими в космополитичной и толерантной Вене (об этом говорит хотя бы тот факт, что именно в столице Австро-Венгрии развивался психоанализ – скандальное по тем временам учение, утверждавшее главенствующую роль сексуальности в жизни человека). В конце XIX – начале XX века Вена была одним из европейских центров модернизма – новейшего направления в искусстве, отмеченного печатью упадка, декаданса, вычурностью форм и туманностью содержания. Всю духовную жизнь тех лет пронизывало неотвязное и болезненное предчувствие смерти, которое определяло ведущее настроение литературы. Писатели утверждали бессилие человека перед судьбой, изображая его безвольной игрушкой обстоятельств, рабом рока.
Молодой Цвейг, только начинавший входить в литературу, испытал сильное воздействие модернизма. Опубликованный им в 1901 г. сборник стихов «Серебряные струны» нес в себе мотивы одиночества и жестокой любви, смешанные с восторженным преклонением перед «чистой» красотой; меланхолические раздумья над тщетой жизни и бренностью мира. За спиной у него была гимназия с ее казенным режимом, тайное чтение запретных стихов Поля Верлена и Артюра Рембо[47] – столпов французского символизма; начало учебы в университете, увлечение романами Августа Стриндберга, Эмиля Золя, импрессионизмом, театром, где шли пьесы Генрика Ибсена, звучала музыка Клода Дебюсси и Мориса Равеля.
Цвейг очень рано ощутил литературу как жизненное призвание, но как писатель нашел себя не сразу. Довольно скоро он понял, что каноны модернизма сковывают и тормозят его творческое развитие. Особую роль в этом сыграло знакомство с русской литературой, прежде всего с романами Ф. М. Достоевского. Они потрясли Цвейга и сделали его одним из самых ярых поклонников русского романиста на Западе. Многие новеллы Цвейга написаны под воздействием Достоевского, точнее, проповедуемого писателем культа страдания и тезиса о невозможности устранить «бесовское» начало в человеке иным путем, кроме пути смирения и приятия земного горя как непреложности.
Идеи Достоевского не противоречили мировоззрению Цвейга, его вере в европейский прогресс и либеральную демократию, а спокойно уживались с ним. Проникаясь любовью и состраданием к малым мира сего, австрийский писатель выступал против «извечного» Зла во имя «извечной» же Справедливости. Особенно ярко эти идеи Цвейга обнаруживаются в его стихотворной трагедии «Терсит» (1907) на античную тему, где, впрочем, колорит античности сохранился только в именах действующих лиц. Трагедия утверждает право униженных и оскорбленных на счастье и сострадание, в которых им отказали жизнь и люди.
В это время Цвейг совершает несколько продолжительных путешествий по странам Западной Европы, в Индию, Индокитай и переходит от поэзии к прозе. В 1911 г. писатель опубликовал сборник новелл «Первые переживания», главными героями которых стали дети, именно их глазами писатель смотрит на окружающую действительность. Дети обнаруживают, что мир родителей не так уж и хорош, что многие поступки взрослых прямо противоречат тем словам, которые они произносят. Цвейг как бы проверяет истинную ценность мира, на первый взгляд пристойного и благополучного, в который рано или поздно войдут его герои.
Люди в его новеллах разобщены, они почти не знают душевной близости; каждый прячет свои внутренние переживания и чувства, и лишь эгоистическая сторона их натур раскрывается легко, внося в людские отношения неискренность. Но Цвейг, тем не менее, верил, что страдание и отчужденность могут быть преодолены милосердием человека к человеку, что добро в конце концов восторжествует. Писатель уделял огромное внимание проникновению в суть психологических переживаний своих персонажей, стараясь отыскать мотивы поведения и поступков героев в реалиях жизни.
Далекий от политики, Цвейг испытал настоящее потрясение осенью 1914 г., когда началась Первая мировая война. Она нанесла серьезный удар по мировосприятию писателя, которого пугал воинствующий немецкий национализм, идея завоевания мира и покорения народов германской цивилизацией. Рушились его идеалы, вера в единство народов, в гуманизм и либеральную демократию.
Цвейг, будучи убежденным пацифистом, всеми силами пытался уклониться от военной службы. Он по знакомству был зачислен офицером на архивно-библиотечную должность в Вене. Единственная поездка в сторону фронта состоялась в 1915 г., когда Цвейг был командирован в Галицию, только что очищенную от российских войск, для сбора плакатов и листовок на русском языке. Работа была несложной: на каждой украинской станции местные жители приносили к его вагону охапки русских плакатов, за что получали небольшую плату.
В это время в Германии и Австрии началась травля деятелей культуры, открыто выступающих против войны, – ее жертвой стал Герман Гессе, будущий нобелевский лауреат. Контакты с мастерами прозы государств – противников Германии расценивались как предательство, и все же Цвейг пытается нелегально восстановить оборванные связи с писателями и поэтами стран Антанты, выступая против войны как таковой. В 1916 г. он едет в Швейцарию на тайную встречу с Роменом Ролланом. При переезде через границу 35-летнего Стефана Цвейга поражает мысль об абсурдности происходящего: он проезжает две альпийские деревушки, одну в Австрии, другую – в Швейцарии. Цвейг потрясен осознанием того, что в одной деревне матери могут не волноваться за судьбу своих детей, а в другой юношей вытаскивают из мирной жизни и отправляют в окопы Галиции за тысячу километров от дома.
И все же он верил в силу слова, в проповедь гуманизма. «Мы с недоверием взирали на огненные письмена, появлявшиеся на наших стенах…» – писал Цвейг в мемуарах «Вчерашний мир». «Мы думали, что железнодорожники скорее взорвут все рельсы, чем позволят отправить своих товарищей как пушечное мясо на фронт; мы рассчитывали на женщин, которые откажутся принести в жертву Молоху своих детей и мужей; мы были убеждены, что духовная, моральная сила Европы с триумфом проявит себя в критический миг».
Но – увы! – война началась, и более того – значительная часть населения поддерживала ее. «Мой мир, мир, который я любил беззаветно, – разрушен, все семена, которые мы посеяли, – развеяны», – с отчаянием писал он.
Многие иллюзии писателя были развеяны войной, но труднее всего он расставался с верой во всемогущество слова. Цвейг начал выступать как публицист, с трудом пробиваясь сквозь рогатки военной цензуры со статьями, пропагандирующими идеи солидарности европейских народов.
«Ежедневно я задаю себе вопрос – что делать, что делать? – писал он Ромену Роллану. – Теперь все уже решено: я вижу, что война будет длиться до бесконечности… чтобы помешать этому, необходимо действовать, необходима революция…И я предвижу, что Европа, которая сегодня залита кровью, будет завтра охвачена огнем!»
Эти настроения отразились и в художественных произведениях писателя. В одном из лучших своих стихотворений – «Полифем» (1917), – уподобляя войну циклопу, пожирающему свои жертвы, Цвейг писал: «…Но берегись, Полифем! Тайно разгорается пламя мести в наших душах. Жри, пей, жирей, Полифем! Хотя ты и надеешься жрать вечно, но мы расколем твой череп и, вырвавшись из кошмара, крови и ужаса, мы – братья народов, братья времени – пойдем по твоему зловонному трупу к вечному небу мира».