Почему не убивали жен этрусков?
Несомненно, этрусские женщины, в отличие от гречанок и римлянок, занимали в обществе определенное положение, нередко для женщин в гробницах отводилось почетное место.
Можно также обратиться к историям об этрусских женщинах, которые вышли из-под пера римских авторов. Римлянам чрезвычайно трудно было представить себе поведение женщин, настолько расходившееся с их собственными представлениями. Танаквиль, этрусская высокорожденная особа, супруга Луция Тарквиния Старшего, была весьма искусна в толковании предзнаменований и предсказала своему мужу блестящее будущее. После смерти супруга она отстранила своего сына от власти с тем, чтобы царем стал ее зять, Сервий Туллий. Истории, рассказанные о молодых Тарквиниях и их женах, поистине удивительны. Жена Тарквиния Великолепного, упрямая и жестокая Туллия, не только направила свою колесницу на Форум, переехав при этом тело своего мертвого отца, но и первая провозгласила Тарквиния Великолепного царем.
Одна из самых показательных историй, демонстрирующих различие обычаев этрусков и латинян – начало трагического предания о Лукреции. Сыновья Тарквиния Великолепного и их друзья из знатных римских семей предавались увеселениям недалеко от города. Однажды вечером разговор зашел о добродетели жен, и тут же решено было отправиться в Рим, чтобы посмотреть, что делает каждая из супруг в отсутствие мужей. Этрусских дам застали за роскошным пиршеством, где они весело проводили время со своими друзьями, в это время лишь Лукреция сидела дома со своими служанками и мирно пряла. То, что этрусские женщины пользовались в обществе относительной свободой, хорошо видно из настенных росписей в гробницах. Женщины изображались обедающими со своими супругами (при этом чета возлежала на одном ложе), они нередко присутствовали на играх, иногда занимая почетные места. Подобные вольности шокировали греков, которые не уставали рассказывать самые непристойные анекдоты об этрусской распущенности. Античный автор Феопомп, славившийся своим злоязычием, рассказывал о прекрасных этрусских женщинах, которые выполняли упражнения обнаженными, обедали с мужчинами, которые не являлись их мужьями, были невоздержанны в употреблении крепких напитков и столь неразборчивы в связях, что производили на свет детей, не зная при этом, кто является их отцом. Этрусские же мужчины не стыдились совершать половые акты публично, более того, предпочитали гомосексуальные отношения.
Плавт также писал, что этрусские женщины не стыдятся зарабатывать себе приданое проституцией. Однако дошедшие до нас этрусские памятники свидетельствуют о том, что обвинения Феопомпа – это не более чем пересказ сплетен. Надгробные надписи полны гордости за семью, а изваяния любящих пар на саркофагах олицетворяют чистый идеал супружеской любви. Геродот пишет о жителях Ликии: «Называют они себя не по отцам, но по матерям; если кто спросит у другого, кто он, то сей ответит, что он сын такой-то матери, и припомнит имена матери ее и праматери. И если женщина-гражданка выйдет за раба, дети признаются благородными. Если же мужчина-граж-данин имеет жену иноземку или наложницу, то дети почитаются не гражданами».
Так что в древности благородство мужчине могла дать только благородная жена. Поэтому этрусские женщины пользовались большим спросом. По словам Ливия, «последними из жителей Италии под защиту Рима попали вольсинцы, самые богатые из этрусков… Они предоставляли рабам скопом свободу, сочетались с ними браком. Вольноотпущенники воспылали мечтой о владычестве и прокляли своих бывших господ… захватили город и присвоили имущество и жен своих господ, а самих их лишили крова и изгнали… Изгнанные пришли в Рим и с плачем высказали свои жалобы. Римляне отомстили за них и своей властью захватили город».
Возможно, историки напрасно доверяют «римской мифологии» по поводу переселения сабинов в город Рим. Этруски и сабины были не только жителями Рима, но и его основателями. Дело в том, что Рим, как и все города древности, был строго районирован по «народам», то есть сословиям. Да и сам принцип районирования Рима не является исключением из древнего правила – это его знаменитые семь холмов. На каждом холме (то есть довольно обширном районе) проживало определенное сословие. Вдохновленные примером «римского народа благородного», низшие сословия во многих городах начали восставать, причем за помощью они обращались к «благородным» римским легионерам, и те ее оказывали. Этрусский язык был запрещен, и говоривших на нем в общественных местах жестоко преследовали. Что оставалось делать этрускам и сабинам? Только одно: начать гражданскую войну. И она началась. Но силы были неравные. Многие простолюдины переходили из войска этрусков на сторону римлян. Уже к этому моменту слово «римлянин» необходимо рассматривать как синоним политической принадлежности, как, например, республиканец.
Вероятно, именно этруски обратились за помощью к галлам в начале IV в. до н. э. и разрешили им селиться на некоторых землях Этрурии, чтобы иметь под рукой галльскую армию. То есть галлы не грабили Этрурию, а просто прошли через ее территорию для войны с римлянами. Галлы разбили римских легионеров наголову. Те им выплатили контрибуцию, и галлы успокоились, а спустя десятилетия даже нашли общий язык с римлянами. Все повторилось сначала – римляне начали теснить этрусков и сабин, жестоко их преследуя. Тит Ливий пишет: «С одними тарквинийцами поступлено строго. Урон их в битве был весьма велик, но число пленных, нам доставшихся, еще больше. Из них выбрано триста пятьдесят восемь человек из лучших семей: они отосланы в Рим; прочие пленные умерщвлены без всякого сострадания.
Народ римский не менее строго поступил и с теми пленными, которые были присланы в Рим. Они были предварительно наказаны розгами, и потом им отрубили головы».
И тогда началась повальная политическая мимикрия: этруски стали превращаться в римлян. Историки удивляются, что известные нам исторические деятели, этруски по происхождению, не оглядывались назад и не причисляли себя к народу, который уже сыграл свою роль на исторической арене. Это бесспорный признак неотвратимой гибели. Как писал Диодор, живший в I в. до н. э.: «Этруски утратили доблестную стойкость, столь высоко ценимую ранее, а вследствие своего пристрастия к пиршествам и изнеженным удовольствиям они лишились славы, которую их предки завоевали на поле брани». Это неудивительно. Объявить себя этруском в рассматриваемый период было равносильно тому, если бы кто-то вышел в 1918-м, и тем более в 1937 г. на улицу и крикнул: «Я потомственный дворянин и граф!» Результат был бы однозначен. Поэтому даже доверенное лицо цезаря Августа, Гай Цильний Меценат, этруск по происхождению, имевший предков царского рода, не выставлял напоказ свое происхождение и «поддерживал деньгами одаренных римских поэтов и художников». Пойди теперь разберись, кого поддерживал Меценат, если этруски помалкивали, что они этруски, и выдавали себя за римлян, то есть не аристократов, а демократов. Исключением среди оримлянившихся этрусков был друг Цицерона Авл Цецина. Правомерен ли такой вывод только на основании того, что Цецина изучал «дисциплину этруска» – науку толкования молний, а в остальном его поведение могло и не отличаться от «истинных римлян», судить трудно.
Кто знает, может, через тысячу лет археологи будут гадать, что за народы такие были – дворяне, демократы, депутаты…
Одиночество на троне
Порой наветы живут веками. Пример тому – легенды о Тиберии, пасынке и преемнике Августа. Каждый год тысячи туристов приезжают на Капри, остров у входа в Неаполитанский залив, посмотреть на остатки дворца императора Тиберия и послушать экскурсоводов. И что же они слышат? Что он сбрасывал со скал состарившихся рабов, что развлекался с мальчиками и девочками, которых потом душил, что нередко бродил с каким-нибудь ученым мужем и, если ему не нравились слова собеседника, по приказу императора беднягу сталкивали в море.
Рассказы о пороках Тиберия восходят к римским историкам Светонию и Тациту, писавшим спустя несколько десятилетий после смерти императора. Вот что сообщал, например, Гай Светоний Транквилл, любитель анекдотов и пикантных историй, автор «Жизни двенадцати цезарей»: «Дня не проходило без казни, будь то праздник или заповедный день: даже в Новый год был казнен человек. Со многими вместе обвинялись и осуждались их дети и дети их детей. Родственникам казненных запрещено было их оплакивать. Обвинителям, а часто и свидетелям назначались любые награды. Никакому доносу не отказывали в доверии». А Тацит, благороднейший Тацит, известный своими трезвыми, критичными оценками, лаконично говорит о Тиберии, но что? «Он был отвратителен своей жестокостью, и под конец он с одинаковой безудержностью предался преступлениям и гнусным порокам, забыв о стыде и страхе и повинуясь только своим влечениям». Однако эти обличительные тирады вызывают большие сомнения. И вот почему.
Тщательные разыскания показали, что в эпоху Тиберия, а правил он двадцать три года, римский сенат выносил в среднем по два смертных приговора в год. Так ли уж это много? Полвека назад шведский писатель Аксель Мунте вступился за «оклеветанного императора», напоминая, что никто из современников Тиберия, даже его враги, не сообщал ничего об оргиях и его пороках. Даже падкий на сплетни Ювенал говорит о «спокойной старости» императора, проведенной на острове в окружении друзей и звездочетов. Он удалился на Капри, когда ему было 68 лет. Поселившись на острове, император жил в полном уединении – старик, властитель, уставший править неблагодарными подданными, разочарованный идеалист, надломленный человек с сердцем, преисполненным горечи. У оклеветанного императора нашлись и другие адвокаты.
Действительно, реальный Тиберий (42 г. до н. э. – 37 г. н. э.) был совсем не похож на персонажа Светония и Тацита. Строго говоря, его нельзя было назвать императором, писал немецкий историк Эрнст Корнеман. Согласно закону, дарованному Римскому государству Августом, его преемник, Тиберий, был лишь принцепсом – «первым среди равных». Сенат не раз предлагал Тиберию именоваться «августом», но тот неизменно отказывался. В отличие от Цезаря и Августа, Тиберий испытывал отвращение к неумеренным похвалам и почестям – особенно, когда речь заходила о нем самом. Он был слишком умен и образован, чтобы дать ослепить себя лести. Тиберий – человек трезвый, рассудительный, справедливый и замкнутый. Его нелюдимость часто принимали за надменность. Он был робок и мечтателен, скептичен и желчен; он не спешил отвечать на нападки противников. Те же считали его коварным интриганом, затаившимся злодеем. Любой его поступок, каждое слово и жест толковали превратно. Даже его приемный отец, Август, недолюбливал юношу, принимая его рассудительность за строптивость, возможно потому, что чувствовал себя порой выскочкой рядом с пасынком, отпрыском древнего патрицианского рода Клавдиев.