Далее Леонтьев подробно рассказал о том, как они хотели «проучить» любвеобильного поэта и чем это закончилось: «Зимним вечером мы с Блюмкиным пришли в гостиницу. Блюмкин хорошо знал Есенина раньше, поэтому, когда тот приехал в Питер, у Якова был повод обмыть эту встречу. В одном из номеров гостиницы мы втроем хорошо выпили, потом, вроде шутя, перевели разговор на женщин и начали Есенина подначивать, что он, мол, половой гигант, перед ним не устоит ни одна бабенка. Дай, мол, поглядеть на твое мужское достоинство, может, мы его отрежем и повесим в Кунсткамере для потомков. Мы, вроде полушутя, повалили его на кровать, задрали ему рубашку и начали расстегивать брюки. Несмотря на шутливый тон и немалое количество выпитого, Есенин, видно, понял нешуточность нашего намерения и, лежа на кровати, схватил с прикроватной тумбочки медный подсвечник и ударил им по голове ближе стоящего к нему Блюмкина. Тот повалился на пол, а Сергей, полусидя, замахнулся подсвечником на меня. Я знал, что Есенин физически крепкий мужик, частенько участвовавший в драках и умеющий за себя постоять. Оставшись с ним один на один, я испугался, выхватил наган и выстрелил. Он мгновенно замер, потом упал на спину и захрипел, выпустив из рук подсвечник, который, падая, задел лежавшего на полу Блюмкина. Тот вдруг пришел в себя, вскочил на ноги, схватил подсвечник и ударил им Есенина в переносицу. Он хотел в горячке ударить еще раз, но я вырвал у него подсвечник, закричав: „Хватит! Посмотри, что мы наделали!..“ Ведь приказа убивать поэта у нас не было, была команда по пьянке затеять драку, намять хорошенько бока и, по возможности, тайно провести кастрацию, о которой, он естественно, опасаясь позора, никому не скажет. Но теперь перед нами лежал труп, и не простого смертного, а скандально знаменитого российского поэта, хорошо известного и за рубежом».
Теперь перед убийцами встал вопрос о том, как им скрыть следы преступления. Леонтьев вспоминал: «Сначала мы растерялись: что делать? В любой момент в номер могли прибежать люди, слышавшие выстрел. Последствия для нас могли быть катастрофическими. Однако Блюмкин быстро сориентировался и принял решение: Есенина закатать в ковер — и на балкон. Если ворвутся чекисты, наша легенда такова: вот наши документы, у нас проходит оперативная встреча. Блюмкин как начальник захотел осмотреть мое табельное оружие. Доставая револьвер из-за пояса, я зацепил курком за ремень и произошел самопроизвольный выстрел в пол. Холодно? На несколько минут открывали балкон, чтобы проветрить комнату.
Вынеся закатанное в ковер тело на балкон, поставив подсвечник на место, заправив постель (кстати, крови на покрывале не было, пуля осталась в теле), мы заПёрли номер и вышли из гостиницы. На улице мы договорились, что Блюмкин едет в ЧК, по спецсвязи вызывает Троцкого, объясняет ему создавшуюся обстановку и согласует наши действия. Я же возвращаюсь в гостиницу и кручусь в фойе поближе к администрации, чтобы быть в курсе всех событий. В случае необходимости попытаюсь изменить ситуацию, если она станет неблагоприятной для нас. Однако все было тихо.
Несколько часов прождал я возвращения Якова. Он вернулся спокойным и деловитым. Мы вышли на свежий воздух, подальше от посторонних ушей.
По словам Блюмкина, Лев Давыдович был ошеломлен случившимся, но потом, подумав, сказал: „А это, наверное, даже к лучшему: нет человека — нет и проблем“. И дал указание: инсценировать самоубийство допившегося до ручки поэта Есенина. Для этого пригласить в номер администрацию гостиницы и обязательно понятых, составить акты, протоколы, медицинское заключение, проконтролировать быстрейшее „упакование“ тела поэта в цинковый гроб. Мертвого Есенина должно видеть как можно меньше людей. Тело срочно доставить в Москву. Сам же Троцкий на следующий день лично даст информацию в печать о самоубийстве неуравновешенного и психически надломленного поэта. Тем самым будет поставлена точка на попытках какого-либо расследования. В такой ситуации ни одна государственно — следственная структура этим делом заниматься не будет, а частное лицо, попытавшееся на свой страх и риск покопаться в деталях, может получить срок за недоверие к официальному заявлению: это политическая статья, чреватая тяжелыми последствиями».
Блюмкин с Леонтьевым немедленно приступили к выполнению инсценировки «самоубийства»: «Незаметно зайдя в есенинский номер, мы быстренько втащили с балкона труп и размотали ковер. На улице был сильный мороз, и тело, пролежавшее на балконе более четырех часов, сильно замерзло. Впопыхах, закатывая убитого в ковер, мы не подумали о руках, что было большой оплошностью. Одна рука Есенина была согнута в локте и прижата к животу, а у второй локоть был поднят, а кисть прижата к затылку. Как мы не пытались опустить руки, нам это никак не удавалось. Наконец меня осенило: я достал перочинный нож, закатал рубашку на той руке, которая была прижата к поясу, и перерезал локтевые сухожилия, после чего с усилием вытянул руку вдоль туловища. Потом передал нож Якову, который повторил этот прием, а плечевой сустав просто вывернул. Осмотрев комнату, мы не нашли, на чем повесить Есенина: ни на потолке, ни в стенах не было ни одного крюка. Правда, высоко под потолком проходила труба отопления, но достать ее со стула даже при моем достаточно высоком росте было проблематично, а Есенин был низкорослым. Мы порвали полотенце и перевязали локтевые раны, чтобы не запачкать сукровицей рубашку, и застирали место на груди, пропитанное кровью. Соорудив из тумбочки и стула лестницу, подняли тело к трубе и попытались сделать из есенинского ремня подобие петли, чтобы затолкать в нее голову покойника, но из этого ничего не получилось. Талия у поэта была узенькая, и, естественно, ремешок на брюках соответствовал ее размерам. Нам же нужно было завязать один конец на трубе узлом, а на другом сделать узел и петлю: длины ремня не хватало. Не придумав иного варианта, мы просунули ремень под трубу и, выведя конец на другую сторону, застегнули его на пряжку. Получился обыкновенный круг без всяких петель и удавок. Кое-как мы просунули в него голову трупа и развернули ее так, чтобы не было видно следов от подсвечника. Несмотря на то что подсвечник проломил Есенину лоб и переносицу, кровоподтеков почти не было, так как мы сразу выставили тело на мороз. Однако небольшой синяк был очень заметен, именно этим местом мы и постарались прижать голову к трубе. Трубы были раскаленные, и определить визуально неспециалисту, что это — синяк от удара или ожог — было достаточно сложно. Потом мы тихо покинули номер и гостиницу».
Рассказал Леонтьев и о том, как проходила экспертиза тела поэта и расследование обстоятельств его гибели: «Спустя некоторое время мы появились в гостинице уже официально и доложили администратору, что пришли по приглашению поэта Есенина к нему в гости. Естественно, появились любопытные. Далее всем было продемонстрировано висящее тело и объявлено, что поэт, надломленный жизнью, покончил жизнь самоубийством. Я вывел собравшихся из номера и пошел искать понятых. У Блюмкина в ЧК были свои, зависящие от него люди, на совести которых было немало грехов и которые были готовы мать родную продать, только бы остаться в живых. Вот их-то и привлек к следствию Яков. Было составлено два акта о смерти с разными результатами, два протокола обнаружения трупа и два медицинских заключения вскрытия тела. Это Блюмкин импровизировал на ходу. Один из них будет официально объявлен от имени правительства, другой как дезу можно через подставных лиц опубликовать в какой-нибудь оппозиционной газетенке. Она напечатает все это как настоящую правду: мол, странная и страшная история произошла с Есениным. После этого „расследования“ газетенку можно сразу прихлопнуть как печатный орган, враждебный пролетарскому государству.
Одна газета действительно напечатала „истинную правду“ о смерти Сергея Есенина: поэт перерезал себе вены в ванной петроградской гостиницы „Англетер“ и погиб от потери крови, оставив предсмертную прощальную записку. Этой версии некоторые люди больше поверили, чем официальной, может быть, из-за того, что газету власти тут же закрыли.
Подчиненные Якова сделали документы — комар носа не подточит, организовали подписи таких медицинских светил, что у простых смертных не должно было родиться никаких сомнений. Номер, в котором лежал мертвый Есенин, был под круглосуточной охраной. В течение дня, пока готовился гроб и все необходимое, в нем колдовал преданный Блюмкину похоронных дел мастер, убирая с тела поэта следы побоев и ран. Вечером в номер был занесен гроб со всеми атрибутами. Мы уложили в него Есенина, крышку забили, гроб вложили в обитый цинком ящик и вынесли из гостиницы. В утренних газетах было опубликовано правительственное сообщение, что большой русский поэт покончил жизнь самоубийством. Мы с Блюмкиным провожали гроб до Москвы и передали спецкоманде, занимавшейся похоронами государственных и высокопоставленных лиц». Так ли это было на самом деле, доподлинно не известно. Рассказ Леонтьева подтвердить никто не может: самого его уже давно нет в живых, а его личное дело в архивах ФСБ имеет гриф «Секретно».
В своей книге Виктор Кузнецов опубликовал немало интересных документов, среди которых — заключение эксперта Гиляревского. Во-первых, в акте нигде прямо не указывается, что Есенин покончил жизнь самоубийством. Навскидку заключение выглядит вполне корректным и профессиональным: «На основании данных вскрытия следует заключить, что смерть Есенина последовала от асфиксии, произведенной сдавливанием дыхательных путей через повешение. В давление на лбу могло произойти от давления при повешении. Темно-фиолетовый цвет нижних конечностей и точечные на них кровоподтеки указывает на то, что покойный в повешенном состоянии находился продолжительное время. Раны на верхних конечностях могли быть нанесены самим покойным и, как поверхностные, влияние на смерть не имели». Казалось, эксперт не выходит за рамки своей компетентности: есть повешение, есть смерть от асфиксии, а было ли это самоубийством или убийством, решать уже криминалистам. Гиляревский в тех обстоятельствах поступил честно настолько, насколько позволяла ситуация. Он даже сумел в акте сделать указание о том, что об этом деле следует молчать.