День встречи навсегда остался у них в памяти. «Я изведал особенно жестокий страх, – признавался позже Ив. – Как ни уговаривал я себя, но эта тщедушная зрительница, внимательная и бесстрастная, производила на меня большее впечатление, чем триста человек, шумных и нетерпеливых. Чтобы взять себя в руки, мне понадобилась вся мужская гордость: не мог же я спасовать перед женщиной…»
Эдит влюбилась в него по уши: «Когда он запел, я сразу попала под его обаяние. Самобытная личность артиста, впечатление силы и мужественности, красивые артистичные руки, интересное выразительное лицо, проникновенный голос…» Ив отвечал ей взаимностью и неоднократно предлагал стать его женой. Однако этот разговор он заводил всегда не вовремя – либо за едой, либо когда Эдит была в дурном расположении духа. Ив упорно продолжал называть ее своей невестой и то носил на руках, то ни с того ни с сего закатывал ей сцены ревности, и они часами орали друг на друга.
После первого удачного выступления Монтана в «Альгамбре» в отношениях между ними повеяло холодом, а после совместных съемок в кинофильме Марселя Блистэна «Безымянная звезда» они расстались. Уходя с триумфом после двухчасового сольного концерта на сцене «Этуаль», где до этого мог выступать только великий Морис Шевалье, Ив обнял Эдит в последний раз и сказал: «Спасибо. Я тебе обязан всем».
А летом 1949 г. в кафе «Золотая голубка» городка Сент-Поль-де-Ванс Монтан впервые встретил Симону. К тому времени они уже были знамениты: он – звезда французского мюзик-холла с прозвищем «Динамит на сцене», а она – известная киноактриса. Позже Монтан так описывал их знакомство: «Посреди двора, окруженная легкокрылыми голубями, стоит молодая женщина. У нее необычайно светлые волосы. Она улыбается точь-в-точь, как улыбаются девушки на старинных картинах итальянских мастеров. Я знаю, что ее зовут Симона Синьоре; я никогда не видел картин, в которых она снималась; я не знаком с ней, но я знаю, что сейчас подойду к ней, стараясь не вспугнуть голубей, и скажу ей две-три фразы – просто так, все равно какие две-три фразы, чтобы она повернулась ко мне, две-три фразы, так, чтобы не вспугнуть голубей…
Это был счастливый день. И всякий раз, когда я вспоминаю его, передо мной возникают светлые волосы, блики солнца, голуби и Симона в то самое мгновение, когда она взглянула на меня и поняла, что я иду к ней». Уже после смерти Синьоре, когда Монтан начал писать новую книгу воспоминаний, он дал другую, более правдоподобную, версию их знакомства: «Образ женщины с голубями мы не разрушали, чтобы не разочаровывать журналистов. Существует действительно фотография, на которой Симона, сидя на корточках, кормит голубей, пристально глядя на кого-то (может быть, на меня, но я за кадром)…
Нас представили друг другу в “Золотой голубке”, а уже на следующий день мы обедали вместе. За десертом, взяв ее за руку, я прошептал: “Какие у вас тонкие запястья!” – и с тех пор мы не расставались».
После их первой встречи прошло еще четыре дня и… «произошло нечто молниеносное, неприличное и необратимое». Это сильнейшее чувство будет продолжаться 27 лет. «Сердце мое разрывалось на части. Надо было особенно сильно любить, чтобы ринуться в это удивительное путешествие», – вспоминала Синьоре. Она собрала вещи и переехала к нему, а «иначе, – как сказал Монтан, – все это ни к чему, и звонить незачем». Спустя два года, в мэрии Сент-Поль-де-Ванс, состоялась церемония бракосочетания. В подарок на свадьбу Пикассо прислал рисунок, выполненный фломастером, что по тем временам было большой диковинкой. Синьоре вспоминала: «Это была настоящая деревенская свадьба, как я мечтала. Я была счастлива, как девчонка в рождественское утро».
Во Франции Симону не раз признавали лучшей актрисой года. Она удостаивалась престижнейших призов, премий в США, Англии, Японии, Италии. Вершиной ее успеха в кино стал золотой «Оскар» за роль Элис в фильме «Путь в высшее общество». Синьоре неоднократно делилась секретами своего мастерства: «Даже если я знаю, что в кадре “обрезана по плечи” и, следовательно, не будет видно моих ног, мне совершенно необходимо надеть чулки, которые соответствуют моей реплике». В другой раз она писала: «После того как я соглашаюсь на роль, где-то внутри меня происходит химическая реакция. Образ рождается как бы постепенно, начинает “жить” во мне, а я… не вмешиваюсь. Чем старше я становилась, чем больше переживала горя, счастья, тем легче мне было играть». И далее: «Я думаю, что надо много наблюдать жизнь, современную жизнь, правду… Играть – это значит также восстанавливать истину, а чтобы восстановить истину, надо ее знать, только при этих обстоятельствах можно хорошо играть, то есть отдавать жизни то, что от нее получил».
Она создала целую галерею образов, которые так не похожи один на другой: разбитная вульгарная Мари из фильма «Золотая каска»; замкнутая, ушедшая в себя Тереза Ракен из одноименной картины, пережившая после встречи с любимым нежность и страх, надежду и отчаяние; любящая, сексуально раскрепощенная, лишенная предрассудков Элис… Последняя роль была особенно дорога Симоне. После съемок она еще долго продолжала жить и думать, как ее героиня, причесываясь и одеваясь, как она.
Сыгранных ролей было много, но еще больше было тех, от которых она отказалась после того, как вышла замуж. Симона болезненно переживала свой успех, опасаясь, не ранит ли это Ива, не заденет ли его самолюбие. Она знала, что многие творческие семьи распадались как раз по этой причине. Но зато она искренне радовалась успеху мужа во время гастролей в США, где в числе его поклонников оказались Марлен Дитрих, Кларк Гейбл, Ингрид Бергман, Фрэнк Синатра… Все восхищались его пластикой, подвижностью, парижской элегантностью. Симона собирала рецензии с восторженными откликами: «Когда поет Монтан, чувствуешь, как стучит его сердце».
Влияние жены в становлении Монтана и как актера, и как певца было огромно. Он сам признавался: «Я встретил двух замечательных женщин: Эдит Пиаф, которая вывела меня на французскую эстраду, и Симону, значение которой в моей жизни трудно переоценить… Перед концертом я всегда снимал обручальное кольцо, но сознание того, что Симона в зале, было высшим счастьем, которое поддерживало меня». Она смогла раствориться в шумной суете мюзик-холла, повсюду сопровождая мужа, а на киностудиях появляясь все реже и реже. Она слушала его песни, ей нравилось постигать тайны его ремесла, тихо сидеть в зале, где он репетировал, и ликовать после концерта, вслушиваясь в гром аплодисментов и выкриков: «Браво!»
Синьоре отклонила предложенный ей Голливудом контракт: «Без Монтана меня не заставили бы пройти от Венсенских ворот до Аньерских… Что уж говорить об Америке». Во всем этом не было и тени притворства или кокетства. Супругам действительно было трудно расстаться даже на один день. Однажды режиссер Жак Беккер в ответ на очередной отказ Симоны принять участие в съемках сказал: «Ты совершенно права, у нас только одна жизнь, любовь требует того, чтобы за ней ухаживали каждый день, как за растением».
Но даже такая романтическая супружеская жизнь не всегда была безоблачной. Случались и ссоры. Как-то во время репетиции в минуту раздражения, когда что-то не ладилось, Монтан вдруг резко обернулся к жене: «Чем ты тут занимаешься? Сидишь, вяжешь? Ты не снимаешься, потому что тебя не приглашают». Симона поднялась и неторопливо подошла к телефону. «Я согласна на роль Терезы Ракен, – произнесла она, набрав номер, – завтра я подпишу контракт». Так, «благодаря» Монтану в истории мирового кинематографа появилась еще одна классическая работа Синьоре, а зрители смогли снова увидеть свою любимицу на экранах кинотеатров.
В жизни Ива и Симоны было немало счастливых дней. Монтан удочерил ее дочь Катрин, рожденную от первого брака. Прошли годы, и Катрин, ставшая актрисой, издала книгу об их семейной жизни, в которой писала: «Мама была поклонницей Монтана. Их связывала бурная страсть, которая никому другому не оставляла места… Я не встречала человека более талантливого, чем Монтан. К тому же он безумно много работал. Мама же, которая вышла из буржуазной среды, была хорошо образованна и стремилась всем поделиться с Монтаном. А он был одержим стремлением добиться успеха. Не будь Эдит Пиаф или Симоны Синьоре, он все равно стал бы Монтаном…»
Одним из самых серьезных и драматичных испытаний их семейного союза стал роман Монтана с Мэрилин Монро. Она «положила на него глаз» во время одной случайной встречи и проявила особую настойчивость, чтобы познакомиться поближе. Перед съемками очередного фильма это было очень просто сделать: «Я хочу видеть в главной роли только его». А когда послушные продюсеры пригласили популярного француза в фильм Джорджа Кьюкора «Займемся любовью» (другое название «Миллионер»), Симона сама его поддержала: «Участие в съемках даст тебе шанс пробиться к высотам».
Монтана не пришлось долго уговаривать. На вопрос журналистов, когда он впервые почувствовал себя настоящей звездой, певец ответил: «Тогда, когда услышал: “Хотите сниматься с Мэрилин Монро?”» Так они оказались партнерами на съемочной площадке и соседями по дому на бульваре Сан-Сет в Голливуде. Поначалу ничего не предвещало грозу: Монро с мужем Артуром Миллером и Симона с Ивом частенько собирались на общей кухне и «дружили семьями».
Их день обычно проходил так. Первым приходил Ив и, наскоро перекусив, принимался за новую порцию текста на английском языке, который следовало осилить. Драматург Миллер стучал что-то на пишущей машинке, а Симона «демонстрировала искусство красиво терять время». Ближе к вечеру они усаживались с Миллером и, потягивая виски, вели разговоры по душам. Последней в квартиру влетала Монро и, на ходу бросив: «Я под душ и сразу к вам», – исчезала, чтобы вернуться через несколько минут. Уже тогда Мэрилин считала, что они с Монтаном просто созданы друг для друга: «Артуру нужны интеллектуалки, с которыми он мог бы беседовать. Вроде Симоны. А Иву нужна я».
«Идиллия без будущего», как окрестили газетчики новую любовь самой знаменитой блондинки Америки и самого известного француза, стала подлинной находкой для рекламы будущего фильма. Его бюджет удвоился, как только они оба стали героями бульварной хроники. Позже Монтан признавался журналистам: «Многие из моих друзей до сих пор убеждены, что эта связь прежде всего льстила моему самолюбию. Да, это так: я действительно был польщен. Но куда больше растроган и тронут. Тронут тем, как это было прекрасно. Тронут, потому что это было безысходно. Ни разу ни на один миг не возникала у меня мысль порвать с женой. Но если бы она, Симона, хлопнула дверью, я бы…»