– Значит, ты привел к нам просто друга? – уточнила Ким Анг.
Когда Кормак все рассказал ей, девушка уставилась на него, округлив глаза:
– Ты привел в общежитие для медсестер бомжа?
– А что такого? Где же твоя хваленая толерантность?
– А кошелек ты, конечно, в комнате оставил?
Естественно, где же еще? Макферсон невольно обернулся через плечо.
– Робби деньги не возьмет.
– Тебе виднее, лопух деревенский, – хмыкнула Ким Анг. И, к великой досаде Кормака, она последовала за ним наверх.
В комнате никого не оказалось. В душе тоже. Кормак звал Робби, но тот не откликался. Робби сбежал, прихватив чистую одежду хозяина и оставив взамен свои грязные тряпки, которым место было лишь в мусорном ведре.
Молодой человек стал искать телефон, но, к счастью, тот лежал в кармане. Пришло новое сообщение от Лиссы: Ленноксу нужны сельскохозяйственные рабочие. Ну, тут Кормак вряд ли сумеет помочь.
Он лихорадочно осматривал комнату, стараясь не показывать Ким Анг, насколько встревожен. Не менее трудно было скрыть облегчение, когда Кормак увидел на письменном столе нетронутый кошелек, а рядом с ним часы. Он одновременно почувствовал себя виноватым и от всей души пожалел Робби. Макферсон уныло плюхнулся на кровать. Однако Ким Анг уже приняла решение.
– Пойдешь гулять со мной, – объявила она.
На ней были ярко-золотистый жакет без рукавов с меховой отделкой на широкой спине, обтягивающие черные леггинсы и золотистые ботинки «Тимберленд» на высоченных каблуках. Довершали образ золотые тени. Непривычного человека от такого наряда аж оторопь брала.
– Который час? – спросил Макферсон.
– Час прогулки, – заявила Ким Анг.
Кормак застонал и пошел умываться к крошечной раковине.
– Зачем я тебе нужен? – поинтересовался он. – Чтобы было на кого опереться, когда от этих дурацких ботинок ноги заболят?
По-другому подобную обувь и не назовешь – только дурацкой. Такие опасные шпильки еще поискать.
– И для этого тоже, – не стала отпираться Ким Анг. – А еще будешь рычать на любого, кто посмеет на меня орать.
– Никто на тебя орать не будет, – возразил Кормак, вытирая полотенцем щетину. – А если будут, с такой высоты все равно ничего не услышишь. У тебя сейчас рост под потолок.
– Подиумная мода, – со знанием дела пояснила девушка. – Пойдем в галерею Тейт Модерн. Те, кто туда ходит, знают толк в искусстве. Там меня оценят по достоинству. – Она улыбнулась Кормаку. – Ты сегодня молодец. Здорово рисковал, конечно, но главное, что все обошлось.
Однако Кормаку легче не стало.
Но когда они вышли на улицу (Макферсону показалось, что день был ужасно жарким, хотя все остальные, похоже, считали погоду нормальной), он вдруг почувствовал: что-то изменилось. Поначалу, когда Кормак заглядывал в магазины одежды или гулял по Сохо, он немало удивлялся здешним представлениям о моде и стиле. Кого только тут не встречалось: и мужчины, и женщины, и те, чей пол с первого взгляда определить было весьма затруднительно. В первое время Макферсон не знал, куда глаза девать. И придет же в голову так вырядиться! Неужели людям нравится выставлять себя на всеобщее обозрение? Кому надо, чтобы на них пялились, хихикали и показывали пальцем? Но теперь, когда Кормак попривык к городской жизни, он вдруг с удивлением осознал: она ему нравится.
Здорово, что люди через одежду демонстрируют свою индивидуальность. Здорово, что уделяют столько внимания внешности: красят волосы в серебристый цвет, носят парики или ужасающе неудобную одежду, чтобы окружающие видели что-то еще, кроме скучных джинсов и свитеров.
А еще у Кормака появилась своя теория. В Шотландии цвета вокруг тебя меняются день ото дня, иногда даже каждый час. Розовые кроны деревьев в цвету; золотистые нарциссы; изумрудно-зеленая трава после дождя; нежный лавандовый оттенок вереска на склонах холмов; ярко-желтые поля спелых колосьев; белоснежные ягнята, мелькающие тут и там, будто облачка на небе; закатное небо, простирающееся без всяких преград на много миль.
А здесь, куда ни пойди, серые тротуары, серые здания или бежевые тротуары и бежевые здания. Все одно и то же, никаких перемен. Резкий электрический свет всегда одинаково желтый. С улицы неба почти не видно. Здесь ничто не зеленеет, не расцветает, не растет. Сразу и не поймешь, какое время года на дворе. Вся земля застроена, а если попадается свободный участок, то над ним высится подъемный кран.
Вот люди и одеваются поцветастее: очки в желтой оправе, ярко-бирюзовые костюмы, красные ботинки с острыми носами. Все это дополняет кирпичный городской пейзаж, привносит в него красоту и разнообразие. Кормак считал, что лондонцам ужасно не повезло: мало радости сидеть в каменной ловушке, где не видно ни моря, ни деревьев, ни неба.
Они с Ким Анг брели вдоль набережной широкой грязной реки. В выходной день тротуары кишмя кишели отдыхающими: гуляющие семьи; люди на велосипедах и самокатах; взрослые мужчины с экстравагантными бородами; ярко одетые группы молодых итальянских туристов с огромными рюкзаками; зрители, с самодовольным видом выходящие из причудливого здания театра «Глобус». Они с Ким Анг еле протиснулись мимо башни «Оксо».
«Сколько же здесь народу!» – в который раз удивлялся Кормак. Разве можно к этому привыкнуть? Теперь он понял, почему здесь никто не здоровается с прохожими и не смотрит друг другу в глаза. Это просто невозможно: замучаешься всех приветствовать.
Толпа несла Кормака вперед, и тут ему пришла в голову мысль: а ведь глядя на него сейчас, никто и не догадается, что он из маленького шотландского городка и в мегаполисах раньше сроду не жил. Кормак Макферсон ничем не выделяется из толпы. Можно подумать, что он обычный лондонец. Как ни странно, это ощущение ему понравилось.
– Будем наслаждаться искусством, – объявила Ким Анг.
– Я в нем не разбираюсь, – возразил Кормак.
– Ты же целыми днями рисуешь!
– Это другое. А современное искусство очень странное. Такие картины и ребенок намалевать может.
– Какой оригинальный и глубокий взгляд! – съязвила его спутница. – Ты живешь в одном из мировых центров искусства, а, кроме кафетерия на Лестер-сквер, ничего видеть не желаешь. Лучше не позорься!
Кормак пожалел, что затеял эту беседу.
– Лучше помолчи.
– Нет, это ты помалкивай и смотри. Может, хоть чему-то научишься.
Кормак плелся вслед за ней, как ребенок, которого насильно притащили в музей. Они направились к огромному зданию на берегу реки, напоминающему фабричный цех. Над ним возвышались коричневые трубы. В задней стене Кормак заметил стеклянные двери, низкие и широкие. Маленькие дети на самокатах и трехколесных велосипедах радостно разъезжали по открытому пространству.
Наконец они вошли с солнцепека внутрь. Здесь царили приятная прохлада и полумрак. Покатый бетонный пол спускался в огромное подвальное пространство, заполненное предметами разного размера и самых причудливых форм. Кормак скрестил руки на груди и объявил, что не может отличить инсталляции от табличек с надписью «Туалет». Но Ким Анг восхищенно ахала и охала. Ее спутник терпеливо кивал, а сам думал: «Интересно, есть ли поблизости какое-нибудь заведение фастфуда?» В Кирринфифе от ближайшего «Макдоналдса» его отделяло пятьдесят миль. Для Кормака походы туда ассоциировались с праздником и напоминали о детстве, когда они ездили в «макдак» всей семьей отмечать дни рождения. А еще Джейк ему все уши прожужжал про «KFC»: просил рассказать, какая там еда.
– Посмотри сюда, – сказала Ким Анг: уж что-что, а признаки скуки она распознавала мгновенно. – От этих картин просто башню сносит. Художник сошел с ума и запечатлел свое безумие. Это самое глубокое проникновение в суть психической травмы в истории искусства.
Кормак ожидал увидеть какую-нибудь причудливую сюрреалистическую картину: например, текучие часы. Но перед ним предстало нечто совсем другое. Из-за тусклого освещения верхние галереи были практически погружены в темноту. Кормак оказался в комнатке пятиугольной формы. На каждой обтянутой войлоком стене висели огромные холсты. Общий эффект давящего, замкнутого пространства действовал угнетающе.
Первое, что бросилось ему в глаза: на полотнах, нависавших над головой, ничего изображено не было. Ни рисунков, ни геометрических фигур – вообще ничего. Только чистые цвета, и все. И как прикажете это понимать? Давненько Кормак не тратил время так бездарно. Ну не разбирается он в современном искусстве, и точка. А Ким Анг тем временем стояла в стороне и глядела на картины как завороженная.
Кормак присмотрелся повнимательнее, потом отступил на шаг, чтобы увидеть три холста одновременно. Все разного цвета, но если приглядеться, то они похожи на землю, море и небо. Да, очень похожи. Небо насыщенного, пугающего красно-коричневого оттенка, напоминающего засохшую кровь: будто зловещее предупреждение. Синий холст неровный, словно бы море бушует под неспокойным небом: вот-вот случится что-то страшное. А земля коричневая и засохшая: от этого холста веет полной безнадежностью. Инсталляция одновременно и непередаваемо мрачная, и удивительно красивая. Кормак был поражен до глубины души. Как же это возможно? Просто краска на стене, а вызывает такие сильные, глубокие чувства.
– Вот это да, – наконец произнес он.
– Согласна, – выдохнула Ким Анг. Она глядела на картины с таким почтением и благоговением, будто ей явилось чудесное видение. – Потрясающе, правда?
Макферсон перевел взгляд на другое полотно. Желтый оттенок выглядел нездорово, болезненно. Сам цвет, сама краска кричали об отвращении и горе. Эти картины трогали душу, проникали в самое сердце. Кормаку казалось, будто художник взывает о помощи, причем обращается лично к нему.
– Чьи это работы?
– Марка, – с уважением ответила Ким Анг. – Марка Ротко.
– Он жив? Что с ним стало?
Ким Анг молча посмотрела на собеседника, и Кормак сразу угадал ответ.
– Покончил с собой, – произнес он. – Это и по картинам видно.