КОНСТАНТИН КОРОВИН. Бумажные фонари. 1898. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Художника увлекла живописная тема таинственного мерцания экзотического китайского фонарика в вечерних летних сумерках. Стремительными, темпераментными мазками он фиксирует то, что видит глаз. Длинные мазки то круглятся по форме, обозначая объемную округлость фонарей, то «вытягиваются» на досках террасы, то начинают пульсировать, передавая шелест зелени листвы. Композитор Б. Асафьев писал, что Коровин «ощущал жизнь воздуха, смены в нем плотности и разреженности. <…> Он увлеченно познает метаморфозы этой жизни, умеет на холсте схватить то, что непрерывно».
КОНСТАНТИН КОРОВИН. Кафе в Ялте. 1905. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Сумерки опускаются на южный город, последние лучи солнца пробиваются сквозь крону огромных деревьев. Широкими подвижными мазками художник словно торопится перенести на полотно трепет натуры. Под его кистью все материальные предметы теряют вещественность, превращаясь в подвижную, изменчивую субстанцию, сотканную из бликов и цветных рефлексов. В этих чарующих потоках света и пятнах пульсирующего цвета Коровин находит свою поэзию, очарование мимолетности. Пейзаж изумительно красив по колориту: лимонно-желтый цвет освещенной фонарями густой листвы деревьев в сочетании с серебристыми тонами земли рождает настроение жаркого летнего вечера, напитанного щедрым южным солнцем.
КОНСТАНТИН КОРОВИН. Портрет Ф. И. Шаляпина. 1911. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург
Знаменитого певца Федора Ивановича Шаляпина (1873–1938) и Константина Коровина связывала теплая дружба: они вместе работали в театре, часто вместе отдыхали. Шаляпин позировал для этого портрета на французском курорте Виши. Он свободно расположился на стуле, ведет оживленную беседу, его лицо озарено счастливой улыбкой. В. Милашевский вспоминал о Шаляпине: «Улыбающийся, светящийся – и тон лица, и цвет волос его содержали какую-то лучезарность». Настроению довольства и радости бытия соответствует и окружение певца: на столе красуются фрукты и вино, в открытое окно виден чудесный летний солнечный пейзаж. Длинные, подвижные мазки размывают контуры предметов, передавая мелькающее сияние бликов, живое дуновение ветра, подвижную мимику и темперамент великого артиста.
КОНСТАНТИН КОРОВИН. Рыбы, вино и фрукты. 1916. Государственная Третьяковская галерея, Москва
«Мертвая натура» (именно так переводится слово «натюрморт») наполнена у Коровина пульсирующей жизнью света и цвета. Композиция натюрморта богата разнообразием форм, фактур и цветов предметов. Холодные сиреневые и серебристо-перламутровые оттенки чешуи рыб соседствуют с рубиновым цветом вина и золотисто-желтыми и красными оттенками рассыпанных на столе сочных южных фруктов.
КОНСТАНТИН КОРОВИН. Париж. Бульвар Капуцинок. 1906. Государственная Третьяковская галерея, Москва
В творчестве Коровина ночные пейзажи Парижа занимают особую страницу. Практически все они написаны alla prima (за один сеанс), что позволяет художнику сохранить на холсте пульсацию жизни современного города. Композитор и критик Б. Асафьев отмечал: «Ни в одно из моих посещений Парижа не мог я освободиться от коровинского „вечернего парижского бульвара“».
КОНСТАНТИН КОРОВИН. Париж. Бульвар Капуцинок. 1911. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Как истинный импрессионист, Коровин смело кадрирует композицию. Разнообразные подвижные мазки кисти дематериализуют здания, людей, предметы, превращая кипучую жизнь большого города в сверкающую, пульсирующую феерию света и цвета. Все это рождает ощущение необыкновенной радости бытия, особой упоенности непрерывным потоком жизни.
КОНСТАНТИН КОРОВИН. Пристань в Гурзуфе. 1914. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург
По безмятежному настроению покоя, романтической свежести и красоте колорита эта работа – одна из лучших в творчестве Коровина. Открытой декоративностью, смелостью цветовых сочетаний она близка лучшим пейзажам французских импрессионистов. Мазки художника то гладко стелются, передавая живописные тени на полу прибрежной террасы, то вздымаются в вихре, образуя сгустки облаков… Поразительная живописная свобода здесь превосходно соответствует состоянию «легкого дыхания», которым веет от изображенного мотива.
КОНСТАНТИН КОРОВИН. Пристань в Гурзуфе. Фрагмент
КОНСТАНТИН КОРОВИН. Москворецкий мост. 1914. Государственный Исторический музей, Москва
По сравнению с другими импрессионистическими произведениями Коровина этот пейзаж выглядит более сдержанно. Конструктивно очерчены все архитектурные достопримечательности древней Москвы – Кремль, собор Василия Блаженного, храмы Замоскворечья. Художник остается верен себе в технике пастозного мазка и в изысканной колористической гамме, построенной на излюбленном сочетании голубого, сиреневого и желтого цветов.
АЛЕКСАНДР БЕНУА. Прогулка короля. 1906. Картон, гуашь, перо, карандаш. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Бенуа вспоминал: «Жизнь в ближайшем соседстве с версальскими садами, со всем, что составляет «мир Версаля», воодушевляла меня исключительным образом…» Любовно воссоздавая пленившую его архитектуру Версаля, художник населяет картину призрачными, словно кукольными персонажами – Людовиком XIV и его свитой. Их написанные с тонкой иронией фигуры чинно движутся вдоль водного зеркала большого пруда, а позолоченные амуры фонтана словно оживают, разглядывая их.
Композитор и искусствовед Б. Асафьев вспоминал, что когда он однажды бродил до позднего вечера в обезлюдевшем Версале, то понял, что «в версальских фантазиях Бенуа было… важнейшее для русского художника совестливое проникновение в действительность – заметить главное, самое главное».
АЛЕКСАНДР БЕНУА. Бретонские танцы. 1906. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург
В этой работе отразилось очарование провинциальной жизни северо-западной Франции, где Бенуа проводил лето с семьей. Гротескно-выразительные темные силуэты танцующих крестьян на пустынном берегу залива увидены взглядом театрального художника. Бенуа схватывает и передает самое главное, что есть в природе Бретани: ее неповторимые холодные краски, очертания берегов залива с огромными валунами. Забавная сцена праздника в прибрежной деревне рассказана скромно, сосредоточенно, с умной и тонкой иронией.
АЛЕКСАНДР БЕНУА. Итальянская комедия. 1906. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург
Бенуа изображает кульминационную сцену из итальянской комедии дель арте «Нескромный Полишинель». Такие представления разыгрывались во времена Людовика XIV в парковом театре. Художник заостряет гротескные движения и жесты актеров. В глубине сцены тощий старик Полишинель в порыве любовной страсти опускается на колени перед красавицей Коломбиной. Пьеро показывает ему кукиш, а задира и весельчак Арлекин кривляется, передразнивая незадачливого кавалера. Художник поворачивает актеров спиной к зрителю, так что тот становится не только свидетелем, но и участником веселого театрального действа: он словно стоит рядом с актерами, ослепленный светом рампы.
АЛЕКСАНДР БЕНУА. Купальня маркизы. 1906. Картон, гуашь. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Бенуа тактично «подстраивает» композицию под регулярный стиль Версальского парка: все здесь симметрично, просторно и утонченно. Из мраморной купальни выглядывает кокетливая головка маркизы. Ее уединение охраняют зеленые коридоры стриженых аллей, а в глубине, словно сказочное видение, сверкает в лучах солнца белый павильон.
АЛЕКСАНДР БЕНУА. Аполлон и Дафна. 1908. Картон, гуашь. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург
В этой работе все наполнено таинственным чародейством мифа. Величавое дерево-исполин протянуло свои ветви до самых небес. К его корням словно припали духи природы – сладострастные сатиры. У подножия дерева поет свою чарующую песню Аполлон. Нимфа Дафна в испуге отпрянула от прекрасного бога, осознавая, как велики его чары. Известно, чем закончился миф об Аполлоне и Дафне: желая поймать прекрасную нимфу, Аполлон долго преследовал ее в лесу, а когда, наконец, настиг, она взмолилась богам и превратилась в лавровое дерево.
КОНСТАНТИН СОМОВ. Дама в голубом. 1897–1900. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Свою современницу, художницу Елизавету Михайловну Мартынову (1868–1905), Сомов переносит в мир прошлого. Одетая в платье по моде середины XVIII века, она изображена на фоне старинного парка, где одинокий прохожий (автопортрет художника) задумчиво остановился у водоема, а вдали, на аллее, музицирующая пара словно сошла с пасторали XVIII века. Этому чарующе прекрасному, безмятежному миру далекого прошлого художник противопоставляет лицо современной женщины с ее болезненной хрупкостью, чувством щемящей тоски, следами тяжелого недуга (Мартынова вскоре умерла от туберкулеза). Маковский писал, что в портретах Сомова таится «скорбное сознание своей одинокости в этом мире, слишком призрачном, чтобы верить ему до конца».
КОНСТАНТИН СОМОВ. Вечер. 1900–1902. Государственная Третьяковская галерея, Москва
В картинах Сомова жизнь аристократии XVIII века предстает непрерывной пасторалью, беспечным праздником на фоне изысканных уголков регулярных парков. В сине-зеленой тенистой аллее, под роскошными арками, увитыми виноградом, о чем-то беседуют жеманные дамы, к которым желает присоединиться напудренный кавалер. Их фигуры почти бесплотны и похожи на изящные фарфоровые статуэтки, так что у зрителя возникает ощущение призрачности всего происходящего.
КОНСТАНТИН СОМОВ. Зима. Каток. 1915. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург