и разбиться всмятку,
разлететься лучами,
распылиться фотонами,
стать звездным ветром.
Но земля не пускает,
держит своей атмосферой,
приходится — осторожно,
по шажочку,
по капле
стекать
лучами,
золотой кровью
пачкая облака.
Солнцу жарко,
его лихорадит.
Чумные темные пятна
проступают на солнечной коже,
оно рвет себе грудь, чтобы стало легче,
но там, внутри, только солнечный ветер,
и больше ничего нет.
Солнце тащится вниз, умирать.
Спускается к океану,
такое маленькое и слабое,
что даже арктический лед
смеется над ним.
В океане тихо и гулко,
пахнет солью,
камнями,
прибоем
и черными скалами.
В океане бездонная пустота.
Солнце шевелит плавниками,
бьет хвостом,
разевает пасть,
длинное, тяжелое,
ничье.
Далеко-далеко на севере
синий солнечный кит
уходит в черную глубину.
Дальше.
Глубже.
Далеко-далеко на севере
в океан сползает ледник.
Старый-старый.
Синий.
Соленый.
С грохотом,
с треском
разрывает себя на части,
крошит себя в океан
огромными глыбами.
Они плывут по течению,
красивые,
мертвые,
ледяные.
Солнечный кит
кусает их из глубины,
чтобы завтра, когда опять
карабкаться,
кашлять,
жечься,
внутри было холодно
северно
снежно.
Солнечный кит живет
сто тысяч лет
сто миллионов
пять миллиардов
триллион восемьсот дней.
Нас еще не было,
а он уже был.
Никого еще не было,
а он уже был.
Никого не будет,
Никого нет.
Ничего нет.
И нас нет.
Глава 34
— Почему ты здесь?.. — спросил Майкл.
Они сидели в общей комнате за одним столом. Майкл смотрел в книгу, Уизли лепил из фарфоровой глины миниатюрные вазочки и расставлял их в ряд.
С литературой у Майкла складывалось не очень. Ему проще было слышать голос, а не бегать глазами по строчкам. Он отвлекался, то и дело поднимая взгляд, и наконец отодвинул книгу. Смотреть на руки Уизли было куда увлекательнее, чем осиливать какой-то модный роман. Отложив его, Майкл понял, что даже не вспомнит, как зовут героев и в чем там суть. Хотя он намеренно выбрал чтение полегче, фэнтези, что ли. Он иногда думал, что если у него в середине чтения отобрать одну книгу и подсунуть другую — он даже не заметит, что что-то не так.
— Есть только одна причина оказаться в рехабе, — сказал Уизли, ровняя тоненькое горло вазочки. — Я хотел жить.
Он замолчал, явно не собираясь продолжать. Майкл смотрел на его пальцы, как загипнотизированный. Такие эффектные руки, что это их надо было лепить, а не ими. Артистичные, музыкальные. С удлинненными, красивыми ногтями. Может, раньше он был музыкантом?.. Майклу постоянно мерещилась у него в руках то ли скрипка, то ли что-то еще более удивительное. Лютня, что ли.
— Я имел в виду — что с тобой случилось? — спросил он, окончательно отложив книгу. — До рехаба. Почему ты начал пить.
— А почему ты сел на кокаин? — невозмутимо спросил тот. — Я что, должен вывалить тебе историю своей жизни?
— Нет. Не должен.
— Вот я и не буду.
Он сказал это резко, но как-то не зло. Будто щелкнул по носу. Майкл подпер подбородок ладонью, продолжая его разглядывать. Он был, как картина. Взгляд скользил по нему, отдыхая на копне медных волос, падающей на плечи. На ровных тонких бровях, острым уголком опущенных вниз. Ему бы позировать для художников или скульпторов. За такой типаж кастинговые агентства отгрызли бы себе руки по локоть. В такого влюбляться бы, вдохновляться им, писать ему стихи и читать их, волнуясь, с мятого бумажного листка. Майкл смотрел, рассеянно улыбаясь. Его необъяснимо тянуло разговаривать с этим парнем. Он не понимал, почему. Он ни с кем не хотел обсуждать, что с ним случилось, а сейчас — то ли хотелось излить душу, то ли думалось, что этот, искалеченный — поймет. То ли просто Уизли так спокойно молчал, что его молчание было, как колодец, в который что ни брось — все канет на дно и никогда не вернется.
— Ты здесь давно? — спросил Майкл.
Уизли почесал висок тыльной стороной запястья. Его пальцы, словно жили сами по себе — мяли, вытягивали, согревали, лепили комок белой глины.
— Год, — сказал он после долгой паузы.
— Долго. Застрял на двенадцати шагах?..
— Не хочу возвращаться, — спокойно сказал тот.
Он казался совсем молодым — двадцать пять, максимум. Почти мальчишка. Кто ему оплачивал участие в программе?.. Родители? Была ли у него девушка?.. Насколько Майкл успел узнать, Уизли не общался ни с кем за пределами клиники. Было ли ему куда возвращаться? Майкл подумал, что в таких ситуациях принято говорить, что жизнь не кончена, всегда есть выход — но он бы соврал, если бы так сказал.
У него самого, казалось, жизнь уже сорвалась под откос. Премьера «Неверлэнда» шла без него. Майкл краем глаза следил за новостями, если случайно на них натыкался: его отсутствие объясняли стрессом, тяжелой работой, последствиями Оскаровской гонки. Зак не стал делать тайны из того, что он уехал в рехаб, но активно давил на то, что Майкл вымотался за последние пару лет: он и правда работал без остановки, так что в основном тон статей был снисходительным.
— У тебя есть друзья?.. — спросил Майкл.
— Нет.
Нет?.. В каком смысле — нет?.. Он с трудом представлял, как это возможно, в принципе. Как можно обойтись без людей, близких людей в твоей жизни? Ведь рядом всегда есть кто-то, достаточно лишь посмотреть пристальнее, чтобы разглядеть. Найдется кто-то с кем зацепишься языком, кто разделит твои мысли, кто захочет тебя выслушать — и кому ты, в свою очередь, в нужный момент постучишь кулаком в лоб: эй, очнись, не твори херню. Вот, посмотри, вот это — херня, ты творишь ее, перестань. Как это — жить без друзей? Как бы он жил, если вы у него не было Брана?.. Томми?.. Эвана, Сары, Дакоты? Каково это — быть одиноким?..
Каково было быть одиноким Джеймсу?..
Майкл вздрогнул, ощутив на коже мороз.
— Я знал одного человека, — сказал он. — Он не умел заводить друзей.
Уизли поднял голову, посмотрел на него темными очками. Майкл опустил плечи. Он не знал, что тут еще добавить. Когда-то знал одного человека. А может, не знал никогда, на самом-то деле. Трахался с ним, а знать — не знал. Он поежился.
— Что с ним стало? — спросил Уизли, поняв, что Майкл ничего не добавит.
— Не знаю, — сказал Майкл. — Просто он всегда был один.
Он закрыл книгу, отодвинул ее в сторону. Подтянул к себе лист бумаги из пачки, лежащей на столе. Взял синий карандаш, начал выводить округлые линии — просто так, бесцельно. Дуги, волны. Маленькие круги.
— Есть три варианта, — сказал Уизли, наблюдая за его рукой. — Все три неправильные.
— Расскажи, — отозвался Майкл, не отвлекаясь от рисования.
— Мы ехали с вечеринки, — сказал Уизли, распрямляя спину и вытягивая руки над головой. — Отмечали мой день рождения. Все были пьяными, машина сорвалась в обрыв на Малхолланд. Водитель не выжил, меня выбросило на камни. Ремень безопасности был непристегнут. Я помню, что застегивал его — похоже, ошибся. Сломал спину.
— А зрение? — спросил Майкл.
Уизли пожал плечами, расслабленно выдохнув.
— С детства был близоруким, стресс и авария усугубили процесс.
Вариант был правдоподобным — но Уизли же сам сказал, что это только чужая теория. Причем, неверная.
— А второй вариант? — спросил Майкл.
— Он скучный, — пренебрежительно сказал Уизли. — Я с детства занимался плаванием, хотел попасть в олимпийскую сборную. На тренировке неудачно прыгнул с вышки, попал на бортик бассейна.
— Вышка была высокая? — с сомнением спросил Майкл.
— Десять метров.
— Ты бы не выжил.
— Да, — подтвердил Уизли. — Это точно. Мне нравится, когда люди пытаются понять, что со мной не так. Правда в том, — задумчиво сказал он, и Майкл услышал в его голове какую-то непоколебимую убежденность, — что со мной все так.
Сквозь темные стекла были видны его раскрытые глаза. Он моргал, глядя куда-то мимо головы Майкла. Майкл слегка заторможенно смотрел на его лицо и волнистый ореол волос. Все время казалось, он его где-то видел, но никак не мог вспомнить — где.
— А третий вариант? — спросил он.
— Ты мне скажи, — предложил Уизли. — Придумай что-нибудь неожиданное.
Майкл смешливо хмыкнул.
— Инопланетяне ставили на тебе опыты.
Уизли весело улыбнулся.
— Да. Что-нибудь вот такое. Я люблю фантастику, расскажи мне про инопланетян.
На следующем часе арт-терапии Майкл осознанно сел рядом с Уизли. Парень нравился ему все больше, и в этой симпатии не было снисходительной жалости, какая иногда возникает к тем, кто слабее тебя. Он не мог воспринимать Уизли слабее. Да, тот передвигался на коляске, потому что не мог ходить, но какая разница, кто как перемещает себя в пространстве? Не это определяет личность, ведь так?
Уизли лепил свои вазочки, как всегда. У него был явный талант. Он лепил каждую будто небрежно, но за этой легкостью явно стояли десятки часов практики и сотни уродливых горшочков, из которых со временем начало получаться что-то изящное.
Обычно на этих занятиях Майкл рисовал. В их распоряжении были краски, маркеры, гелевые ручки, пастель — все, что угодно. Майкл выбрал карандаши. Большую жестяную коробку с карандашами. Это был простой материал, не требующий никакой дополнительной подготовки, для него не нужно было запасаться водой из кулера, салфетками, губками, связкой кисточек. Заточил и рисуй.
Подперев голову кулаком, он рисовал, не стесняясь своего неумения, все, что приходило на ум. Не задумываясь, что получится — отключая рассудок, просто водил рукой по бумаге, меняя цвета, если вдохновение требовало. Потом смотрел, что получалось. Однажды у него получились развалины какого-то замка, поросшие плющом и кустами. В другой раз, решив повторить их, он неожиданно для себя нарисовал возле обвалившейся арки желтую рыбку. Рыбке потребовалась вода, он заштриховал лист синим — и оказалось, что это затопленные руины, увитые водорослями. Почему-то он был уверен, что там должны обитать русалки. Русалку он там и нарисовал, даже двух: одну — огненно-рыжую, с длинным зеленым хвостом, вторую — черноволосую, фигуристую, явно постарше. К ним, наверное, должна была прилагаться какая-то своя история, но историю он не знал.